Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

На следующий день, отправляясь в дом Арисменди, Кракаш думал:

«Вот уж будут меня расхваливать за вчерашнее!»

Но когда он вошел в комнату, ему показалось, что все какие-то чересчур серьезные. А потом к нему приблизился Арисменди и сказал не то что суровым, а просто яростным голосом, в страшном гневе, ab irato: [30]

— Чтобы ноги вашей не было в моем доме. Балбес! Если бы вы не были слабоумным, я бы вас в шею вытолкал!

— Но за что? — спросил Хосе.

— И вы еще спрашиваете, глупец? Тот, кто не умеет вести себя по-людски, не должен общаться с людьми. Я предполагал, что вы дурак, но не подозревал, что до такой степени.

Первый раз в жизни Какочипи почувствовал себя оскорбленным. Он заперся дома и стал думать о Селедонии, второй дочери Арисменди, о ее нежном голосе и о eloquendi suavitatem [31], с которым она произносила по утрам свое:

— Добрый день, Хосе!

Какочипи пришел к убеждению, что он, как и сказал ему Арисменди, дурак, а кроме того, по уши влюблен. Эти два открытия побудили Хосе сменить платье, подстричь волосы, надеть новый берет и восстать против того, чтобы его называли Кракашем.

— Эй, Кракаш, — окликал его кто-нибудь на улице.

— Послушай-ка! Мне показалось, что ты назвал меня Кракаш, — говорил он.

— Да, а что?

— А то, что я не желаю, чтобы ты меня так звал.

— Но постой, Кракаш…

— Вот тебе. — И Хосе пускал в ход кулаки.

Так, в короткий срок, он уничтожил свою кличку Кракаш. Селедония Арисменди заметила преображение Какочипи и поняла, какую роль в этой перемене сыграла она. Хосе видел, что девушка смотрит на него ласково, но был так застенчив, что никогда не осмелился бы ничего ей сказать.

Его любовь уже была готова кануть в вечность, так и не дойдя до первой главы, когда сын аптекаря решил ускорить события.

Он захотел посмеяться над Хосе — сочинил дочке Арисменди смешное любовное письмо и подписался «Хосе Кракаш».

Девушка известила Хосе, что над ним задумали подшутить, но она все равно его уважает и пусть он придет к ее дому, и они поговорят.

Хосе пришел, увидел Селедонию, пожелал ей доброго вечера, а дальше и не знал, о чем говорить; она спросила, здорова ли его матушка, Андре Антони, он ответил, что здорова, и тогда она сказала:

— До завтра, Хосе.

— Прощайте.

Какочипи так и застыл на том месте, где стоял, словно оглушенный, он задыхался и, желая подышать свежим воздухом, вышел из Толосы и зашагал по дороге в Аноэту; он прошел через Аноэту, потом через Пруду, миновал Вильябону и все шел да шел, пока не наткнулся на отряд Падре, который направлялся завоевывать славу viribus et armis [32]. Кто-то из отряда остановил его и вынудил спуститься с любовно-музыкальных высей, в которых он парил, предложив ему на выбор — либо быть избитым палками, либо присоединиться к отряду.

Несмотря на всю свою любовь к музыке, Хосе Какочипи не пожелал, чтобы на его спине исполняли гаммы, и вот уже месяц, как находился в отряде.

Такова была история Хосе Кракаша, которую рассказал Данчари Студент с добавлением еще нескольких исковерканных латинских слов сверх тех, что привел автор.

ГЛАВА V

На третий день пребывания на постоялом дворе безделье стало тягостным, и Мыловар и Лушия договорились остановить этим же утром дилижанс, который ходил из Сан-Себастьяна в Толосу.

По обе стороны дороги расположили цепочкой дозорных; самые передние были обязаны при появлении дилижанса предупредить соседей, а те, в свою очередь, — следующих, и постепенно все должны были стянуться к постоялому Двору.

Мартина и Баутисту оставили с Падре и Мыловаром, потому что командир отряда и его помощник не очень им доверяли.

Около одиннадцати часов утра поступило сообщение, что дилижанс появился на дороге. Люди, которые следили за его продвижением, начали незаметно отходить к постоялому двору.

Дилижанс был почти полон. Падре, Мыловар и еще несколько человек вышли на середину дороги.

Когда экипаж подъехал, Падре поднял свою палку и крикнул:

— Стой!

Анчуса и Лушия схватили лошадей под уздцы, и экипаж остановился.

— Arrayua! Падре! — завопил кучер. — Мы пропали!

— Всем выйти! — приказал Падре.

Эгоскуэ распахнул дверцу дилижанса. Изнутри послышались тревожные восклицания и крики.

— Милости просим, — сказал галантно Эгоскуэ. — Вылазьте, да без шума.

Первыми вышли два баскских крестьянина и священник, за ними — светловолосый мужчина, по виду иностранец, а потом выпрыгнула черненькая девушка, которая помогла сойти седой толстой сеньоре.

— Господи боже мой, куда это нас ведут? — воскликнула сеньора.

Никто ей не ответил.

— Анчуса! Лушия! Отпрягите лошадей, — крикнул Падре. — А теперь — все на постоялый двор.

Анчуса и Лушия увели лошадей, и возле Падре осталось только человек восемь, считая Баутисту, Салакаина и Хосе Кракаша.

— Идите с этими, — сказал командир отряда двум своим людям, кивнув на крестьян и священника.

— Вы, — он указал на Баутисту, Салакаина, Хосе Кракаша и еще двух вооруженных парней, — отправляйтесь с сеньорой, сеньоритой и этим пассажиром.

Перепуганная толстая сеньора плакала.

— Нас расстреляют? — спросила она со стоном.

— Пошли! Пошли! — грубо сказал один из парней.

Сеньора бросилась на колени, умоляя, чтобы ее отпустили.

Побледневшая сеньорита сжала зубы, и глаза ее метали

молнии. Она, конечно, знала, как поступает Падре с женщинами.

Некоторых он раздевал до пояса и, намазав им грудь и спину медом, вываливал в перьях; других стриг наголо или дегтем приклеивал их волосы к спине.

— Идите, сеньора, — сказал Мартин, — с вами ничего не случится.

— Но куда мы идем? — спросила она.

— На постоялый двор, тут, поблизости.

Молодая девушка ничего не сказала, но бросила на Мартина взгляд, полный ненависти и презрения.

Женщины и Иностранец пошли по дороге.

— Слушай, Баутиста, — сказал Мартин по-французски, — ты — на одного, я — на другого. Когда не будут на нас смотреть.

Удивленный Иностранец спросил на том же языке:

— Что вы собираетесь делать?

— Бежать. Отберем у них ружья. Помогите нам.

Двое вооруженных, услышав, что переговариваются на непонятном языке, заподозрили неладное.

— Что вы там говорите? — спросил один из них, отступая назад и взяв ружье наизготовку.

Но он ничего не успел сделать, потому что Мартин со всех сил ударил его палкой по плечу и выбил у него ружье, Баутиста с Иностранцем бросились на его товарища и отобрали оружие и патроны. Хосе Кракаш, как всегда, витал где-то в облаках.

Обе женщины, увидев, что они свободны, пустились бежать по дороге в направлении Эрнани, Кракаш побежал за ними. У него было старое охотничье ружье, которое могло пригодиться на крайний случай. У Иностранца и Мартина было теперь по ружью, но патронов в их распоряжении оказалось очень мало. У одного из людей Падре они патронташ отобрали, а у другого не успели. Тот удрал и мчался со всех ног, к постоялому двору, чтобы сообщить в отряд о случившемся.

Иностранец, Мартин и Баутиста догнали женщин и Хосе Кракаша.

Преимущество во времени у них было большое. Но женщины были не в силах бежать без передышки, и люди Падре могли в два счета настичь беглецов.

— Давайте, давайте! Живее! — поторапливал Мартин. — Еще час, и мы в городе.

— Не могу, — сказала сеньора. — Я больше не могу идти.

— Баутиста! — крикнул Мартин. — Беги в Эрнани, собери народ и веди сюда. А мы тут малость постреляем в них.

— Я пойду, — предложил Кракаш.

— Хорошо, тогда оставь ружье и патроны.