Брошенная в бездну

— Завтра можешь приступать к работе в баре. Твоё дело улажено.

— Да пошлёт вам аллах счастья, эфенди! Да обратит он камень в руке вашей в золото!..

— Это было не так уж трудно, дорогой! — сказал Мазхар. — Ну а теперь спокойной ночи!

— До свидания, эфенди! Да пошлёт аллах счастья вашим детям! Да превратит он камень в руках ваших…

Но Мазхар уже шагал к своему дому. Он вошёл в переднюю, поднялся по лестнице. В комнате матери ещё горел свет. Мазхар замедлил шаги и остановился. «Может, зайти, попробовать помириться?» Но он тут же отказался от этой мысли: «Нет, не время». Сердце его было переполнено счастьем от встречи с Жале. Он побрёл в спальню и не успел переступить порога, как — о чудо! — Назан повисла у него на шее…

6

Назан и сама не понимала, как это случилось. Она так боялась, что муж осудит её порыв. Вдруг он подумает: «Какая навязчивая женщина!»

Она была убеждена, что всё дозволено только мужчине. А женщина должна безропотно исполнять любые его желания. Ведь мужчина, муж — это маленький бог… Вот он лежит рядом с ней. В тусклом свете привернутой лампы она видит его улыбающееся лицо и мерно вздымающуюся грудь… Он спокоен, а её грызут сомнения. Эх, если бы можно было узнать, что он подумал, когда она бросилась ему на шею.

Осторожно повернувшись спиной к мужу, Назан закрыла глаза. Что же она натворила? Ведь тётя не раз говорила ей: «Смотри, дочка, знай своё место, не надоедай мужу. Чем скромнее женщина, тем сильнее она привяжет к себе мужчину».

Назан вздохнула. Наверно, она допустила ошибку… Впрочем, он был пьян… До утра может забыть. А если не забудет? Если утром спросит: «Чего ты ко мне приставала?» Что ответить?..

Она уснула лишь на заре, когда запели петухи. Во сне Назан увидела Мазхара. Они были с ним в спальне. Тут же сидели свекровь и сынишка. Мазхар сердито спрашивает её: «Что это было с тобой ночью? Отвечай!» А свекровь спешит подлить масла в огонь: «Аллах, милостивый! Вот до чего довелось дожить! Да разве порядочная женщина станет вешаться мужу на шею?»

Вот они хватают её за руки и хотят выбросить из дому. Она плачет, умоляет пощадить… Но всё напрасно!

Вдруг слышится барабанный грохот… Она просыпается в холодном поту. В дверь стучат кулаками. Назан вскакивает, бежит. Свекровь!

— Что случилось? Чего ты вопишь на весь дом?

Покраснев до корней волос, Назан опускает голову.

— Значит, это был кошмарный сон? Она кричала…

— Я совершала намаз и вдруг слышу — кто-то кричит. Подумать только, из-за тебя мне пришлось прервать молитву…

— Что тут происходит? — просыпаясь, спросил Мазхар.

— Кто вас знает! Твоя жена голосила на весь дом, словно её рвут на части.

— Кого?

— Я же сказала — твою жену.

— Ах, это ты кричала, Назан?

— Да, наверно, я со сна, — тихо пролепетала Назан, готовая провалиться сквозь землю. — Мне снилось…

Мазхар взял с комода сигареты, закурил. Он тоже провёл неспокойную ночь. Ему пригрезилась Жале. Он был ещё весь во власти сна и даже не слыхал, как шипела мать:

— Безумная женщина! Орёт, словно её режут. Виданное ли это дело?

Мазхар продолжал курить.

«Ах, вот как! — рассердилась Хаджер-ханым. — Я стою у его постели, а он даже не предложит мне сесть!»

Возвратясь в свою комнату, Хаджер-ханым хлопнула дверью. В утренней тишине, казалось, грянул орудийный выстрел.

Вскоре из её комнаты послышались громкие вопли и проклятья. Хаджер-ханым выла, словно раненый зверь.

Мазхар вскочил с кровати.

— Что за утро! Чего она опять хочет?

— Да ослепит тебя аллах на оба глаза, — кричала Хаджер-ханым, — да сделает он тебя нищим! Стоять тебе возле мечети с протянутой за подаянием рукой! Пусть взыщет с тебя аллах за труды мои! Будь ты проклят!

У Мазхара лопнуло терпение. Загасив сигарету, он бросился в комнату матери.

— Что с тобой? Кто тебя обидел ни свет ни заря?

Хаджер-ханым скинула с ног шлёпанцы и запустила их в сына.

— Вон отсюда, бессовестный! Чтоб тебя скрючило!

Шлёпанцы стукнулись о косяк двери возле самой головы Мазхара.

— Несчастный! Ведь я твоя мать. Жену сможешь найти и другую — женщин сколько угодно. А мать у тебя одна! Будь ты хоть падишахом, а не адвокатом, всё равно вот эти руки стирали твои пелёнки…

— Да в чём же, наконец, я провинился?

— Он ещё спрашивает! Я стояла чуть не у самых твоих ног, говорила с тобой, а ты? Словно меня там и не было!

«Так вот оно что!» — горько усмехнулся про себя Мазхар. А он-то думал, что совершил какой-то серьёзный проступок.

— Клянусь аллахом, когда ты вошла, я ещё не совсем проснулся. Я не мог прийти в себя от удивительного сна… Прости меня!

Хаджер-ханым немного смягчилась.

— Конечно, я знаю, что ты виноват не столько сам сколько… Одним словом, ты находишься под влиянием… — Она понизила голос: — Закрой-ка дверь и присядь вот сюда. Я долго не решалась, всё говорила себе: «Не вмешивайся! Это ни к чему хорошему не приведёт». Но… болит у меня душа…

Прикрыв дверь, Мазхар сел рядом с матерью. Под глазами Хаджер-ханым растеклась тушь. Она посмотрела на сына долгим взглядом и наконец сказала:

— Мазхар! Такой матери, как я, больше нет!

— Да я и не сомневался…

— Нет, ты послушай! Бывало, палец ушибешь, а у меня уже сердце колет… Всегда обо всём подумаю, всё предусмотрю до мельчайших подробностей.

— Ну, это известно, дорогая.

— Помолчи, не перебивай меня! Сейчас услышишь то, о чём тебе ничего не известно.

Мазхар умолк.

— Вот вчера отправился ты на прогулку с женой и сыном. Хорошо! А обо мне подумал? Сидела я здесь в одиночестве, перебирала чётки и молила аллаха: да сделает он так, чтобы люди не осудили тебя… Все меня спрашивают: «Уважает ли тебя сын?» Я отвечаю: «Слава аллаху!» Но если бы я сказала, что мой сын вовсе и не думает ни о ком, кроме своей жены и ребёнка, тебя попросту освистали бы.

Говоря всё это, мать не сводила с него глаз. Мазхару было не по себе от этого неотступного взгляда, но он сдерживался, ожидая, чем всё это кончится.

Хаджер-ханым вновь принялась за свое:

— Я всё тебе скажу начистоту. Вот сижу со вчерашнего дня без еды. А ты, мой сын, даже не поинтересовался, как я себя чувствую, может, хочу есть или пить?

— Дорогая мамочка! Какой об этом может быть разговор? Ведь мы одна семья, мой дом — твой дом. Разве нас что-нибудь разделяет?

— Да, разделяет! Разделяет твоя жена, моя невестка. Я никогда не прикасаюсь без спроса к твоему добру. Ну к чему мне твоё добро? Не приведи аллах, чтобы довелось протянуть руку к чужому.

Мазхар промолчал.

— И вот ещё что должна я тебе сказать, — продолжала Хаджер-ханым таинственным тоном. — Утром отправляешься в контору и возвращаешься только вечером, а знаешь ли ты, что в это время творится в твоём доме?

— А чего знать-то?

— Ишь ты! Я здесь по целым дням бываю, да и то всего не знаю.

— Да чего это «всего»?

— Ну, к примеру, штучек, которые здесь выкидывают. У меня, сынок, ушки на макушке. И друзей много. Уважают меня…

— Ничего не понимаю.

— Ты под влиянием злых чар, сын мой, околдовали тебя!

— Что за чепуха!

— Чепуха! Хороша чепуха! Смотри, как бы тебе не пришлось раскаяться в своих словах. Что там ни говори, а мир-то на заклинаньях ходжей держится…

— Ну, хватит!

— Неверие, сын мой, до добра не доведёт! От неверия все беды! Послушай меня, Мазхар, ведь недаром говорится, что такого друга, как мать, да такого города, как Багдад, нигде на земле не сыщешь… Пока ты сидишь там у себя в конторе, жена-то деньги колдунам раздаёт.

— О чём ты, никак в толк не возьму?

— Чего тут не понимать: околдовали тебя…

— Да кто же? Уж не Назан ли этим занимается?

— Конечно!

— Послушай, мама, ведь ты не хуже меня знаешь, что Назан — робкое, бессловесное создание. С утра до вечера торчит дома — стирает, скребёт полы…

— Уж мне ли не знать, чем она занимается. Неряха она и грязнуля, какой свет не видывал! Целый день ничего не делает, а перед твоим приходом принимается за работу. Хозяйство у неё запущено. Куда ни взглянешь, сердце кровью обливается… А знаешь, почему она сейчас вопила во всё горло? Потому что джины, с которыми она якшается, вцепились ей в горло. Не веришь? Думаешь, всевышний ткнёт пальцем в глаза: вот он грешник?