По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла

Колокол на соборной башне пробил десять часов. Я отправляюсь в постель, улыбаясь при мысли, что засыпаю не где-нибудь, а внутри белых Йоркских стен. Мне нравится этот город. Нравится его архаичная красота, спокойствие и величие, а также тот неспешный ритм жизни, который Йорк сохраняет уже многие сотни лет. Я с нетерпением жду утра, когда снова увижу сияющие белые стены и яблони в цвету.

Полагаю, девять из десяти жителей Йорка живут и не обращают внимания на самый романтический звук в городе. Что касается меня, пришлого чужака, то я всякий раз с замиранием сердца жду этого мгновения. Если же случается так, что мои наручные часы спешат, и в назначенный час долгожданный звук не раздается, то я начинаю беспокоиться: выглядываю в окно, тревожно прислушиваюсь, пока не убеждаюсь — все в порядке, я его не пропустил.

Каждый вечер ровно в восемь часов мощный колокол на белой башне церкви Святого Михаила (на Спэрриергейт) отбивает вечернюю стражу. Кажется, будто старая каменная башня даже слегка накренилась, изнемогая под тяжестью ежедневных трудов. Этот обычай был заведен Вильгельмом Завоевателем много веков назад. И с тех пор на протяжении девятисот лет колокол звонил ежевечерне, если не считать перерыва на военные годы. По вине кайзера Вильгельма этот обычай ненадолго отменили, но затем колокольный звон снова был восстановлен в своих правах.

Он раздается в тот час, когда остальные Йоркские колокола уже дремлют, отдыхая от дневных трудов. И всякий раз, когда на город, как сейчас, спускается чудесный апрельский вечер — аромат цветущих садов, ни малейшего ветерка, и дымок тянется вертикально вверх в неподвижное весеннее небо — раздается низкий мелодичный звон. Колокол настойчиво звонит на протяжении двух или трех минут, как бы напоминая Йоркским детям, что пора отходить ко сну.

— Ну, да, — снисходительно улыбается представитель молодого поколения. — Традиции и все такое… Но вы забываете, что на дворе двадцатый век! Не знаю, не знаю. Лично я собираюсь в кино!

А церковный колокол все звонит, с непреклонностью умудренного жизнью старика.

В свой нынешний визит в Йорк я стал задумываться: интересно, а кто берет на себя эту ежевечернюю обязанность? Что это за человек? Как выглядит? И нравится ли ему его занятие? А вчера вечером меня вдруг осенило: как было бы здорово самому оказаться на его месте! Я представил, как потом говорю всем знакомым: «Как-то раз мне довелось отзвонить вечернюю стражу в Йорке!» Люди часто хвастаются и более глупыми достижениями. Думаю, на их фоне мой повод выглядел бы куда значительнее.

Так или иначе, я вышел в полвосьмого из гостиницы, проследовал по Спэрриергейт (улице Шпорников) и подошел к церкви Святого Михаила, которую местные жители и поныне кличут не иначе, как «церковью Завоевателя» — что поделать, у Йорка долгая память. Церковь в этот поздний час выглядела пустынной, по углам сгущались вечерние сумерки. Я постучался в дверь ризницы, и звук этот эхом отозвался в высоких церковных сводах. Ответа не последовало, и я вернулся в главный зал, где длинные ряды деревянных скамей смотрели на меня с оскорбленным видом чопорных старых дев. Выбрав одну, выглядевшую наименее возмущенной, я присел и стал дожидаться прихода звонаря. С каждой минутой в церкви становилось все темнее.

Без пяти минут восемь раздался резкий металлический звук — кто-то поворачивал металлическую ручку на дубовой двери, намереваясь войти в церковь. Затем послышался шум шагов по каменным плитам, и в проходе обозначилась фигура седовласого мужчины с матерчатой кепкой в руках. Я поднялся ему навстречу, и на мгновение мы оба замерли, с недоверием взирая друг на друга.

— Я пришел, чтобы вместо вас отзвонить вечернюю службу, — сообщил я.

— А что, вы звонарь? — поинтересовался он.

Деваться некуда, пришлось честно признаться:

— Нет, сэр. Тем не менее я подумал, что ваши коллеги не станут возражать, если…

— Дело не в этом, — прервал меня мужчина. — Но знаете ли, здешний колокол весит двенадцать хандредвейтов [5]. И если у вас нет привычки управляться с такими большими колоколам, то это может плохо кончиться. Веревка способна захлестнуться на горле и вздернуть вас на поперечную балку.

Он помолчал в задумчивости, а затем добавил:

— Мне бы не хотелось, чтобы вас оглушило… или случилось еще что похуже. Знаете, как-то раз…

Он начал подниматься на колокольню по крутой спиральной лестнице, я следовал за ним. По дороге старик рассказал мне душераздирающую историю о том, как один самонадеянный иностранец прикинулся профессиональным звонарем, и что из этого вышло. Веревка от огромного колокола обвилась у него вокруг горла и едва не лишила жизни! Но я, движимый тщеславием беспечного новичка, продолжал думать про себя: «Ничего, он приведет колокол в движение, а уж потом-то я, небось, как-нибудь да справлюсь».

Однако когда мы достигли самого верха колокольни, энтузиазма у меня заметно поубавилось. Вокруг царила зловещая тьма, и откуда-то сверху свисали толстенные веревки, напоминавшие мертвых змей. Мы молча стояли в ожидании назначенного момента. Наконец снаружи донесся бой курантов. С последним ударом часов звонарь взялся обеими руками за веревку и буквально бросился с нею на пол. В тот же миг раздался низкий, протяжный и сладостный звук:

— Динг-дон!

Колокольный звон поплыл над вечерним Йорком…

Увидев конструкцию в действии, я почувствовал, что решимость моя испарилась без следа. Увы, никогда мне не звонить вечернюю стражу! Проклятая веревка вела себя, как обезумевший боа-констриктор в камере пыток из ночного кошмара. Она извивалась, точно живая, металась по полу и время от времени с молниеносной быстротой выстреливала свободным концом куда-то в темноту. Глаз не успевал следить за ее перемещениями! Я вынужден был с прискорбием констатировать, что явно переоценил свои силы. Однако Джон Уилсон, йоркский звонарь, похоже, знал, как усмирить обезумевшую тварь. Пара искусных движений, и коварная веревка притихла в его руках. Теперь она двигалась легко и размеренно. Старик умудрялся манипулировать ею и одновременно поддерживать беседу со мной. Я поинтересовался, существуют ли какие-нибудь легенды, связанные с колоколом Йорка.

— В книжках-то вы, конечно, ничего не найдете, — отвечал мне мистер Уилсон, — но есть одна история, которую передают из поколения в поколение. Давным-давно, еще в Средние века, в нашем городе объявился человек, который на много лет вперед оплатил работу церковного колокола.

— Динг-дон! — подтвердил колокол.

— Понимаете, человек этот заплутал ночью в Галтресском лесу, который раньше начинался сразу за Бутэмскими воротами и тянулся на многие мили. А надо сказать, что в лесу тогда бродили волки, и ночевать там было совсем небезопасно. Несчастный бродил, не зная, в какую сторону свернуть, и совсем уж было отчаялся, но в этот миг услыхал…

— Динг-дон! — вклинился колокол в рассказ.

— …вот-вот, услышал колокольный звон, доносившийся из Йорка. Человек пошел на звук и вскоре добрался до Бутэмских ворот. Первый вопрос, который он задал стражникам, был: «В какой церкви звонят?» Ну, те и рассказали: так мол и так, звонят в церкви Святого Михаила, что на улице Шпорников.

— Динг-дон! — гудел колокол, словно говоря: «Чистая правда! Именно так все и было, и случилось это за много лет до того, как вы появились на свет, даже тогда я был уже очень, очень старым!»

— Ну вот, — продолжал мистер Уилсон, — в благодарность за свое спасение человек этот оставил деньги, чтобы колокол звучал вечно и помогал другим странникам найти дорогу к воротам Йорка. Каждый вечер я прихожу сюда, чтобы отзвонить вечернюю стражу, и ежегодно получаю по десять фунтов из тех денег, которые оставил незнакомец…

— Динг-дон! — в последний раз прозвенел колокол; затем все стихло.

Я посмотрел вниз. Уличные фонари на Спэрриергейт показались мне тусклыми и какими-то унылыми. Никому, похоже, не было дела до старой церкви и ее колокола. Эхо только что отзвучавшего звона медленно плыло над аккуратными домиками с зелеными газонами — пригорода Йорка, раскинувшегося на том месте, где прежде шумел дремучий Галтресский лес!