Гусар на крыше

К полудню он выехал в пустынную местность, где ничто не напоминало об эпидемии, только уже созревшая рожь не была убрана и осыпалась. Анджело даже немного подремал в седле, хотя лошадь по-прежнему шла очень резво; ему было жарко, и он не жалел о своем сюртуке; он повязал на голову носовой платок и, если не считать урчания в пустом желудке, чувствовал себя очень хорошо.

Наконец на небольшом круглом холме среди деревьев он увидел замок Сер. Он подъехал к эспланаде. Это была небольшая дворянская усадьба в горах, обветшавшая и неприветливая, скорее всего, пристанище холостяка. Она была совершенно пуста. Его стук гулким эхом отозвался в покинутом доме. Однако под высоким дубом он увидел прямоугольник свеженасыпанной земли. Он несколько раз обошел вокруг дома, несколько раз позвал, стоя перед окном второго этажа, которое осталось открытым, вероятно, потому, что прогнившие и соскочившие с петель ставни не закрывались. Никто не откликнулся на его зов; вне всякого сомнения, дом был пуст. Однако здесь и смерть, и бегство, казалось, подчинились военной дисциплине. Все было убрано, могила засыпана, и, если не считать этого незапертого окна, под которым он стоял, отступление было проведено по всем правилам военного искусства. Даже сено около конюшен было собрано.

Анджело снова выехал на дорогу. День клонился к вечеру. Теперь голод терзал его невыносимо, и он с завистью вспоминал кофе, который разогревали солдаты, в то время как он так глупо ссорился с капитаном.

Долина понемногу расширялась, и он увидел, что примерно в одном лье отсюда она вливается в другую, гораздо более широкую долину, где в лучах заходящего солнца вырисовываются купы деревьев и длинные тополиные аллеи.

Он пришпорил лошадь в надежде попасть в более обитаемые места. Он подумал, что вообще-то нет большого риска съесть жареного цыпленка. И тотчас же рот его наполнился такой обильной слюной, что ему пришлось ее сплюнуть. Он вспомнил о сигарах — у него их оставалось еще четыре — и закурил одну.

Анджело уже приближался к долине, когда увидел поперек дороги нечто вроде баррикады, сложенной из бочек. Ему крикнули, чтобы он остановился. Он остановился посреди дороги. Но так как из-за баррикады продолжали кричать «стой», но никто не показывался, он решил еще немного приблизиться к этим бочкам. Тут он увидел направленное на него дуло ружья, и какой — то человек в рабочей блузе показался над баррикадой.

— Стой! Я тебе говорю, — крикнул ему этот часовой, — и не двигайся, или я всажу тебе пулю в брюхо.

Лицо этого человека ошарашивало своей грубостью. На нем, казалось, запечатлелись следы самых низких и отвратительных пороков. Он посасывал окурок самокрутки, и никотиновый сок стекал ему на подбородок. Однако он был тщательно выбрит: ни бороды, ни усов, ни волос на голове; они были сбриты так давно, что череп у него был такой же загорелый, как и щеки.

— Ну подходи! — сказал он.

Анджело вплотную подошел к бочкам. Ружье по — прежнему было направлено на него. Человек уставился на Анджело своими свиными глазками:

— Есть у тебя пропуск?

Так как Анджело не понимал, о чем идет речь, человек объяснил ему, что это что-то вроде паспорта, который ему должен выдать мэр деревни и без которого его не пропустят.

— Зачем это надо? — спросил Анджело.

— А затем, чтобы подтвердить, что ты не болен и что ты не принес на своих подметках холеру.

«Черт возьми, — подумал Анджело, — сейчас совсем не время говорить правду».

— Ну уж чего нет, того нет, — сказал он. — У меня не было ни малейшего желания ее подцепить, а потому я сразу же смотал удочки, как только услышал о первом случае. Впрочем, я был в горах и даже не заезжал в деревню, поэтому у меня и нет ни пропуска, ни даже куртки.

Человек смотрел на голову лошади и на ее упряжь. А надо сказать, что она была весьма элегантной. Налобник и намордный ремень уздечки были отделаны серебром, а цепочка удил и кольца подбородочного ремня были даже из массивного серебра.

Человек воровато огляделся.

— У тебя кое-что найдется? — спросил он.

Анджело растерянно молчал.

— Ну, монеты у тебя есть? Все-то тебе надо объяснять. Сразу видать, что с гор спустился, — сказал человек и пошевелил большим и указательным пальцами так, словно пересчитывал деньги.

Эта наивность спасла Анджело от гораздо большей неприятности, чем просто остаться без обеда. После пережитых героических дней он был так счастлив встретить человека, от нехитрого плутовства которого веяло таким успокоительным эгоизмом, что он был буквально заворожен им. А кроме того, он был очень голоден, да и мысль о холере, несмотря на все его высокомерие, тревожила его.

— Ну конечно, есть, — глупо брякнул Анджело.

— Хоть сто франков-то у тебя найдется?

— Да, — ответил Анджело.

— Мне нужно двести, — ответил человек. — Сверни с дороги и перейди вон тот ручеек. Смотри хорошенько, чтобы другие часовые, которые патрулируют дорогу к баррикаде Сен-Венсен, тебя не заметили, и иди сюда с этой стороны. И не вздумай удирать: я тебя держу на мушке, и будь покоен, мне ничего не стоит шлепнуть человека. — Он засучил рукава своей блузы, и Анджело увидел на огромной волосатой руке каторжное клеймо. Каторжник устрашающим образом вращал своими свиными глазками, но Анджело невольно находил нечто обнадеживающее и в этих гримасах, и даже в бритом лице со следами стольких пороков.

Однако, переходя через ручей и убедившись, что в чаще, насколько он мог видеть, никого нет, Анджело, скрытый до пояса зарослями ольхи, сунул руку в карман и отсчитал десяток луидоров из тех, что были завернуты в носовой платок. «Ну а остальное, голубчик, дудки! Мне ведь тоже нужны деньги. И я тебе покажу, что в горах тоже умеют стрелять. Как приятно иметь дело всего лишь с мошенничеством двуногих».

— Чего ты там копаешься? — крикнул каторжник. — Нечего ворон считать. Если не умеешь ездить верхом, ходи пешком, мой мальчик. Я за то, чтоб богатство делить поровну, вот увидишь. Давай поближе. А ну позвени, — сказал он, когда Анджело подошел к нему.

«Идиот, — подумал Анджело, — он не понимает, что, если я натяну поводья и дерну, лошадь встанет на дыбы и ударит его в грудь передними копытами. А тогда прощай, золотенъкие!»

— Вот все, что у меня есть. Рад буду, если это доставит вам удовольствие, — сказал он и вынул из кармана шесть двадцатифранковых монет.

— Пой, пой. Ты знаешь слова, а я знаю мотив. Выкладывай остальное. Кто мне помешает всадить тебе пулю в лоб и сказать, что ты хотел нарушить приказ? — спросил каторжник.

— Думаю, те, что спускаются сейчас с холма, вполне могут вам помешать, — холодно ответил Анджело и высвободил одну ногу из стремени.

Каторжник повернул голову, чтобы посмотреть в сторону холма, и тут же получил удар ногой в подбородок. Он упал навзничь, выпустив из рук ружье. Одним прыжком Анджело оказался на нем и приставил пистолет к груди.

— Эй-эй, друг, брось эти шутки. Где это ты выучился таким приемчикам? Признайся, я ведь не слишком много требовал. Да брось ты свою пушку. Я бы запросто мог тебя уложить, когда ты был с той стороны. И честно скажу, я уже собирался это сделать, если бы ты не оказался таким глупым. Ты здорово умеешь придуриваться.

— Лучше, чем ты думаешь, — сказал Анджело. — И я тебе еще не показал все, что умею делать. Но я буду великодушен и оставлю тебе то, что дал, если ты достанешь мне что-нибудь поесть.

Анджело перебросил ружье каторжника через бочки, и оно упало шагах в двадцати от баррикады, потом быстро провел рукой по его бокам, чтобы убедиться, что у него нет ножа за поясом; впрочем, на нем была форменная блуза без карманов.

— В тюрягах теперь не тот народ пошел. А лет пять назад вам бы ваша штука не удалась, молодой человек.

— Ну, главное все делать вовремя, — ответил Анджело, улыбаясь. Ему был очень симпатичен этот уродливый, как жаба, толстяк.

— Ну, раз вы такой философ, — сказал толстяк, — то все прекрасно. У меня есть колбаса и хлеб, пойдет? Мы тут как сыр в масле катаемся, с тех пор как нас поставили стеречь напуганных людишек. Кстати, могли бы и не швыряться моим ружьишком. А вообще-то так мне и надо, в другой раз не буду оказывать услуги.