Живи с молнией

Она прошла в спальню с Лили. Эрик пожал Помфрету руку и пожелал спокойной ночи, стараясь подчеркнуть свою нейтральность. Помфрет улыбнулся. Его, казалось, нисколько не смущала перспектива остаться наедине с Тони и Лили.

В передней Тони помог Эрику надеть пальто.

– Простите меня за сегодняшний вечер, мой мальчик, – сказал он, понизив голос. – Но я не выношу этого самовлюбленного болвана. Всегда он прав и все знает лучше всех. Подумать только, ведь когда-то я решил стать физиком главным образом потому, что преклонялся перед ним! Не могу понять, что Лили в нем находит. – Тони умолк, словно ожидая от Эрика сочувствия.

– Смогу ли я завтра встретиться с вами? Мне хотелось бы кое о чем поговорить. И вот еще что. Я не сказал этого раньше из-за Лили. Фокс умер.

– Да? Жаль. О чем же вы хотели поговорить?

Эрик посмотрел на него в упор. В нем медленно закипал гнев, но голос прозвучал совершенно спокойно:

– И это все, что вы можете сказать? А ведь вы многим обязаны Фоксу, Тони!

Тони удивленно раскрыл глаза.

– Я же и говорю, что мне очень жаль.

– Ладно, оставим это, – отвернулся Эрик. – Должно быть, мне он был ближе, чем кому бы то ни было.

Наконец появилась Мэри, и Эрик мрачно вышел из квартиры вслед за ней.

– Вы позвоните мне, Эрик? – сказала ему Тони вдогонку.

– Конечно, – вяло ответил Эрик, не оглядываясь. – Обязательно.

10

Ветер, дувший весь день, утих, ночь была тихая, не по-зимнему теплая и сырая. В обе стороны от дома уходила вдаль широкая улица, похожая на бесконечный подвесной мост, прикрепленный тонкими столбами к жемчужным бусинам фонарей. У Мэри была маленькая спортивная машина. Верх ее был откинут, и когда машина ускорила ход, Эрику стало казаться, что он сливается с теплой ночью, и это его немножко успокаивало.

– Вы видитесь с Хьюго Фабермахером? – отрывисто спросил он.

– Очень редко.

– Чем он занимается?

– Он служит в Смитсоновском институте. Конечно, он себя губит. Сколько раз Тони пытался найти кого-нибудь, кто мог бы реабилитировать Хьюго. Не знаю, чем он вызвал такое недоверие, но во всяком случае прошибить эту стену трудно. Сейчас Тони обрабатывает какого-то конгрессмена, кажется Сэйлса. Не думаю, чтобы из этого что-нибудь вышло.

– А если ничего не выйдет, не можете ли вы устроить его у себя? Ведь вы же теперь декан.

Мэри бросила на него быстрый взгляд.

– Мне это никогда не приходило в голову, – призналась она. – У нас столько способных женщин, которые никак не могут пробиться в университет, что я считаю себя обязанной помогать им. Само собой, я хочу подобрать хороший персонал, но справедливость требует, чтобы в первую очередь я позаботилась о женщинах.

– Однако другого такого выдающегося теоретика, как Хьюго, вы не найдете.

– Но ведь он мужчина, – возразила Мэри. – Вы же знаете, я всегда ставила себе целью добиться для женщин-ученых одинаковых прав с мужчинами.

– Прекрасно. Но если женское равноправие вы ставите выше интересов науки, то вся ваша борьба ничего не стоит.

– Оставьте, Эрик. Если б он взял себя в руки, то ручаюсь, что у него было бы в сто раз больше возможностей, чем у тех женщин, которых я беру к себе. – Она немного помолчала, затем обернулась к нему и задумчиво спросила: – Эрик, вы действительно хотите, чтобы я взяла его на работу?

Он понял ее намек и рассмеялся.

– Послушайте, Мэри. Я еще не такая важная персона, чтобы заключать с вами сделки. Я еще не принял этого предложения. И, в сущности, мне его пока что никто не делал. Сказать по правде, я уже виделся с Хольцером. Я встретился с ним как раз перед тем, как идти к Тони. Он сам мне позвонил. Мы очень мило побеседовали, я наслушался всяких туманных намеков, но ничего определенного он мне так и не сказал. Он просто играл на моих нервах.

– Это их обычный метод. Если он вам звонил, значит, скоро последует предложение.

– Да? Почему?

– Что значит – почему?

– Разве вас не поражает странность всего этого дела? Мне многое совершенно непонятно. Хольцеру известны обо мне такие вещи, которые он не мог узнать просто так.

– Ну, для этого существует ФБР.

Эрик покачал головой.

– Нет. Это не такое дело, которое могло бы заинтересовать ФБР.

– А не все ли вам равно, что и почему? – спросила Мэри. – Вопрос в том, примете ли вы предложение, если оно будет вам сделано, или не примете.

– Как бы вы поступили?

– Думаю, что приняла бы, – медленно сказала она. – А почему бы и нет?

Эрик улыбнулся.

– Мэри, кого вы обманываете? В день взрыва атомной бомбы и в последующие дни народ хотел получить прямой ответ на волнующий его вопрос. Прошел месяц, другой – и вместо прямого ответа людей запутали окончательно. Неужели вы думаете, что это честная ошибка? Если бы я мог поверить, что вся эта истерия по поводу атомной бомбы порождена искренним заблуждением, я не задумываясь согласился бы на эту работу.

– А вот я в это верю. И подумайте, сколько на таком посту можно сделать для американской науки. Подумайте о субсидиях, которые будут даны университетам!

Эрик снова рассмеялся.

– И, в частности, вашему колледжу! Не это ли волнует вас больше всего, Мэри? Вы и вправду стали настоящей деловой женщиной.

– Вы сегодня второй раз говорите, что я изменилась. А вы-то сами, Эрик? Вы сегодня вошли к Тони с таким видом, будто ждали, что все встанут и по очереди будут подходить к вам с почтительным докладом.

– Возможно, но это только так – привычка, ведь я, как-никак, был начальством. А когда же вы выйдете замуж?

Мэри самодовольно улыбнулась.

– Никогда. Зачем? У меня и так есть все, что мне нужно.

Эрик ничего не ответил и, глядя вперед, на темную панораму ночной улицы, невольно вспомнил тоскливый страх, терзавший ее в тот дождливый день, когда она после смерти матери уезжала в Кливленд. Тогда она с потрясающей ясностью представляла себе свою судьбу и, конечно, не ошибалась. Либо она забыла об этом, либо теперь ей уже все равно. Что же случилось с тех пор, что могло так ее иссушить, грустно думал Эрик. Быть может, и ей довелось провести такую же ночь, какую пережил он у тела Фокса, и она тоже вышла из этого коротенького черного туннеля времени такой же опустошенной, как и он. И когда Эрик подумал о том, что и Мэри испытала такие же леденящие душу переживания, она показалась ему необычайно близкой и понятной. Его уже не коробила ее сухость. Он видел в ней ту, прежнюю Мэри.

– Отвезти вас прямо в отель? – спросила она. – Или вы хотите немного покататься по городу?

– Спать мне еще не хочется. Может быть, мы зайдем куда-нибудь выпить?

– Как хотите.

– Мне все равно. Мне просто хотелось бы еще немного побыть с вами.

Лицо ее осветилось мягкой улыбкой.

– Я тоже об этом думала, – призналась она. – Как вы жили с тех пор, как мы с вами расстались? Много ли было у вас женщин?

– Ни одной, – сказал он. – После вас никого больше не было.

Мэри рассмеялась.

– Эрик, вы необычайно галантны, вы блюдете честь всех женщин, с которыми вы когда-либо имели дело. Это очаровательное и довольно редкое качество. Может быть, зайдем ко мне?

– Не знаю, Мэри, я как раз думал об этом. – Он повернулся к ней и ласково положил ей руку на плечо. – Я спрашивал себя, сохранилось ли в нас хоть что-нибудь от прежнего?

– Нет, – не сразу сказала Мэри. Отсветы пробегающих мимо фонарей то и дело мягко освещали ее лицо. – Теперь все изменилось. Мы стали другими…

– Разве? – спросил Эрик. Он помолчал и потом вдруг его словно прорвало: – Не знаю, мы ли стали другими или мир вырвался из своей орбиты, оставив нас в пустом пространстве. До войны физики жаловались, что они никому не нужны. Теперь все стало по-иному. Мы важные персоны, от нас ждут ответов на важные вопросы, с нами советуются; создаются правительственные комиссии, которыми мы должны будем руководить. И чем это объясняется? Действительно ли мы стали большими людьми или мы просто большие ширмы для людей, которые заправляют всеми делами? Неужели мы никогда не сможем предъявлять свои требования и получать то, что нам нужно?