Тайны горностая

– Тем лучше, – воскликнул его господин.

– Лучше убей меня, – взмолился Разумовский.

Однако тот с лютой улыбкой уже поднял плетку, Разумовский прыгнул было на него, чтобы вырвать ее из рук хозяина, и тут произошло невероятное: он наткнулся на взгляд красивого деспота, и взгляд этот буквально поверг его; в следующую секунду он, словно лев, укрощенный глазами дрессировщика, лежал у его ног, и повелитель начал полосовать его.

От чувства неслыханного позора, претерпеваемого им сейчас совершенно незаслуженно, и от бессилия Разумовский заплакал навзрыд и, когда его победитель уже отложил плетку в сторону, остался лежать так, уткнувшись лицом в землю, пока его не привел в себя шелест женских одежд.

Он приподнялся и, все еще стоя на коленях, увидел стоящую перед ним даму пленительной красоты, очаровательную женщину с портрета, которая улыбалась ему.

– Ты узнаешь меня? – произнес хорошо знакомый голос.

– Кто ты? – спросил Разумовский, вглядываясь в нее. – Эти черты, этот голос, да не спятил ли я?

– Нет, мой друг, ты пока еще в здравом уме, – промолвила красивая дама; поверх ее белого атласного платья со шлейфом была накинута все та же красная шубка с горностаем, в которой еще совсем недавно щеголял его мучитель.

– Мой господин, – запинаясь, пролепетал Разумовский.

– Да, твой господин, а ты мой раб, – подтвердила красивая дама, – раб женщины, ты доволен обменом?

– И ты меня высекла?

– Да, я, – с улыбкой промолвила жестокая, – я хотела подвергнуть тебя испытанию и должна сказать, что как ни велико и ни беспощадно оно оказалось, ты его все же выдержал, ты полюбил меня в то мгновение, когда я истязала тебя, однако сейчас женщина с портрета должна вознаградить тебя за те муки, которые заставил тебя пережить твой лютый повелитель. Вставай!

Красивая дама подошла к камину и теперь уселась в то же самое кресло, в котором еще несколько минут назад сидел его красивый мучитель.

– Однако ты не сможешь меня любить, – сказала она лукаво.

– Да разве возможно было бы не полюбить тебя? – ответил Разумовский с искренним воодушевлением. – Если бы я уже не был твоим рабом, я сделал бы это добровольно!

– Правда? – промолвила красивая женщина, с очевидным удовольствием поглядев на него. – А что, если я дарую тебе свободу?

С этими словами она протянула Разумовскому документ. Тот развернул его, это была отпускная грамота.

– Ну, теперь ты доволен мной? – спросила она.

– Нет, сейчас меньше всего, – воскликнул Разумовский.

– Как так?

– Я хочу остаться твоим рабом. – Он разорвал отпускную грамоту и швырнул ее в пламя камина. – И вот я опять твой раб!

– Разумовский!

– Называй меня своим рабом! – Он бросился перед ней наземь и взглядом своих горящих восхищением глаз впился в ее глаза.

– Ладно, пусть так, мой раб, – сказала она, еще больше похорошев от блаженной улыбки, и, протянув к нему великолепные руки из мягко переливающегося меха шубки, обняла его за шею и привлекла к своей волнующейся груди.

Он стоял перед Катериной, как он сам назвал ее, на коленях.

– В какое место мне поцеловать тебя, – спросил ее раб, рыжеволосый, веснушчатый и самый пригожий для Катерины, – куда я должен тебя целовать? Скажи мне.

Катерина сказала в ответ:

– Войди в меня, очень легонько, а потом все глубже, все глубже.

Он был возбужден как никогда.

– Мне нужно себя сдерживать, – говорит, он во время одной из коротких пауз. – Я не хочу, чтобы у меня это случилось до срока. Сначала ты должна пережить это, пережить дважды, трижды, четырежды.

Четырежды этим ранним вечером его Катерина уже испытала оргазм в их любовной утехе. И оргазмы эти всякий раз половодьем затопляли ее, унося затем мощной волной в полусон. Но она не позволяла себе слишком долгих передышек. Сколько же увертюр последние часы даровали ей?

Увертюра: она на коленях перед постелью, уткнувшись лицом в скрещенные предплечья, порой зажимая ладонью или затыкая пальцами рот, чтобы ее крик не был слишком громким и не привлек любопытства горничной.

Еще одна увертюра: находящийся позади нее раб движется в ней с быстротою молнии до тех пор, пока ее соки не исторгаются. Его собственный оргазм еще впереди. Бережливый и благоразумный, он выжидает.

Вторая часть их увертюры, «игра в толкание тележки», завершилась, и теперь Катерина ожидает последнего и самого жгучего соития с мужчиной, принадлежащим ей пламеннее любого супруга.

Снова раб спрашивает:

– Как тебе сейчас хочется?

И поскольку она знает, что сильнее и обостреннее всего он переживает оргазм в самой древней позиции всех влюбленных, то говорит:

– Ляг, пожалуйста, на меня.

Его глаза сияют. Хотя он уже не раз овладел Катериной, он неизменно радуется вновь предстоящему покорению вершины. Он просит:

– Ты будешь сдавливать меня как тисками?

Она обещает ему. В такие мгновения Катерина обещает все и исполняет обещанное.

Он всей тяжестью тела лежит на Катерине, он неистово целует ее в уста. Потом он уже вообще не поднимает голову. Его язык нашел ее язык. Два блаженных создания теперь играют друг с другом. Язык-невеста и язык-жених, гладко и прохладно, прохладно и горячо, влажно-чувственно. Она предоставляет ему свободу действий для полного удовлетворения.

Ему больше не нужно приглашать ее. Она и так знает, что сейчас является ее долгом. И она исполняет его с огромной радостью, ибо он научил ее этому, и нынче это возбуждает ее точно так же, как и его. Катерина начинает методично сжимать свои самые внутренние мышцы, при этом ей приходится сдерживать себя, чтобы не нарушить такта самой и не позволить это сделать ему. Вот она ослабляет стискивающий захват бедер, снова сжимает их и опять ослабляет. Щеки раба, касающиеся ее лица, раскаляются и пылают.

– Ты нынче такая сильная, – шепчет он и покрывает поцелуями ее лоб и щеки, широкие могучие ладони его проскальзывают под ее ягодицы и теперь, прижавшись к возлюбленной, он продолжает двигаться в ней, а она отвечает ему стискивающими и ослабляющими движениями бедер.

Сжимать, выжимать должна она его фаллос. В этих ритмичных движениях двух тел отражается ритм всего мироздания.

Его удары становятся все более напористыми и быстрыми. В последний момент она подбадривает его просьбой не ждать ее и сейчас целиком следовать зову собственного эгоизма. В отличие от него, все другие мужчины, с которыми ей до сих пор доводилось сходиться, в постели думали прежде всего о себе.

– Катенька, я вот-вот взорвусь. Мне точно не ждать тебя? – сквозь сбивчивое учащенное дыхание спрашивает он.

– Не жди больше, милый, не жди, пожалуйста, – молит она.

Он шепчет, и из шепота рождается говорение, отрывистое, спешащее, громкое, почти безумное в экстазе:

– Ты великолепна, Катюша. Великолепна. Сегодня у тебя чудесно получается все, благодарю тебя, я люблю тебя, я хочу только тебя, и только ты должна впиваться пальцами в мою плоть и делать мне больно, очень больно...

Катерина царапает его ногтями... и тогда раздается великий блаженный стон исполнения. Он тяжестью претворенного остается лежать на Катюше, все еще конвульсивно подрагивая, в благодарном поцелуе снова надолго сливается своими устами с ее.

– Теперь ты мой, теперь я сделаю с тобой все, что захочу, – говорит она наконец. – Сейчас я могла бы вонзить тебе нож в грудь.

Он еще продолжает постанывать от наслаждения.

– Говори, – просит он, – не останавливайся. Я бесконечно счастлив, потому что знаю, что нам известна тысяча и одна любовная позиция и что мы сможем изобрести еще больше. Впереди нам предстоит еще долгая жизнь в любви, нам принадлежат все ночи нашей грядущей жизни.