Фантазер

"Я никогда не слыхивалъ, чтобы вы такъ у кого-нибудь… чтобы вы что-нибудь раньше такое дѣлали", сказалъ онъ.

На это Роландсенъ отвѣтилъ отрицательно: нѣтъ, у рыбаковъ никогда онъ ничего не бралъ. Онъ не ощипывалъ голаго. Ужъ брать, такъ брать въ банкѣ.

"Такъ вотъ оно какъ! Но какъ вы могли сдѣлать въ у меня?" спросилъ Моккъ задушевнымъ тономъ.

Роландсенъ продолжалъ: "Я набрался храбрости. Къ сожалѣнію, это случилось со мною въ пьяномъ видѣ."

Не было ничего невозможнаго въ томъ, что признаніе это покоится на истинѣ.

Этотъ безумный телеграфистъ ведетъ безпокойную жизнь, доходы его не велики, коньякъ изъ Росенгорда тоже денегъ стоитъ.

"Къ сожалѣнію, приходится еще добавить", сказалъ Роландсенъ: "что у меня ничего не осталось отъ этихъ денегъ, чтобы вернуть вамъ."

Моккъ сдѣлалъ равнодушное лицо. "Это не важно", возразилъ онъ. "Меня огорчаютъ только всѣ эти низкія сплетни, которыя вы возбудили вокругъ меня, всѣ эти толки и подозрѣнія, какъ относительно меня, такъ и семьи моей."

"Въ этомъ отношеніи я думаю кое-что сдѣлать."

"Что же вы можете сдѣлать?"

"Я сорву вашъ плакатъ со столба у прихода, а на его мѣсто наклею мой собственный."

Опять проявилось все безстыдство этого парня.

"Нѣтъ, этого я не требую", сказалъ Моккъ. "Вамъ и такъ уже тяжело придется, несчастный вы человѣкъ. Но не хотите ли вы вмѣсто этого написать здѣсь объясненіе?" и Моккъ указалъ на мѣсто Фридриха.

Пока Роландсенъ писалъ, Моккъ сидѣлъ и разсчитывалъ. Все это важное происшествіе повернулось къ лучшему. Это стоитъ денегъ, но деньги пропадутъ недаромъ, имя его станетъ еще болѣе уважаемымъ въ странѣ.

Моккъ прочиталъ объясненіе и сказалъ: "Да, такъ хорошо. Ну, само собою разумѣется, я не имѣю намѣренія злоупотреблять этимъ."

"Это въ вашей власти", отвѣчалъ Роландсенъ.

"У меня нѣтъ никакихъ причинъ разглашать эту исторію съ деньгами. Она останется между нами".

"Въ такомъ случаѣ я самъ долженъ буду выступить съ объясненіемъ", сказалъ Роландсенъ: "въ письмѣ пастора ясно сказано, что нужно приносить покаяніе."

Моккъ открылъ свой несгораемый шкафъ и досталъ оттуда множество банковыхъ билетовъ. Теперь-то и представляется ему случай показать, кто онъ таковъ. И никто, разумѣется, не узнаетъ, что внизу, въ бухтѣ, ждетъ чужой рыбакъ, какъ разъ разсчитывающій за проданную Мокку сельдь на эти деньги, безъ которыхъ онъ и не можетъ уѣхать.

Моккъ отсчиталъ четыреста талеровъ и сказалъ:

"Я не хочу обижать васъ, но я привыкъ всегда исполнять свое слово. Я назначилъ четыреста талеровъ, они принадлежатъ вамъ."

Роландсенъ направился къ двери. "Я заслужилъ ваше презрѣніе", тихо произнесъ онъ.

"Мое презрѣніе!" воскликнулъ Моккъ. "Постойте! два слова…"

"Ваше благородство уничтожаетъ меня. Вы не только не требуете моего наказанія, но еще награждаете меня."

Моккъ не могъ пощеголять тѣмъ, что лишился двухсотъ талеровъ изъ-за воровства. Но, если онъ наградитъ вора суммою вдвое большей, все дѣло пріобрѣтетъ истинный блескъ.

"Васъ постигло несчастье, Роландсенъ. Вы потеряете мѣсто. Я ничего не потеряю изъ-за этихъ денегъ, для меня это пустяки, а для васъ онѣ будутъ на самомъ дѣлѣ поддержкой на первое время. Подумайте же объ этомъ."

"Не могу", сказалъ Роландсенъ.

Тогда Моккъ взялъ банковые билеты и положилъ ихъ въ карманъ его куртки.

"Пусть это будетъ въ долгъ", попросилъ Роландсенъ.

И этотъ рыцарь среди королей торговли пошелъ на это. "Хорошо, пусть это будетъ въ долгъ!" Хотя онъ прекрасно зналъ, что никогда не получитъ этихъ денегъ обратно.

Роландсенъ стоялъ, осунувшись, словно несъ самую тяжелую ношу, какую случалось ему выносить въ жизни. Это были печальныя минуты.

"А теперь возвращайтесь снова на путъ истинный", сказалъ Моккъ, ободряя его: "эта ошибка вполнѣ поправима."

Роландсенъ въ глубочайшемъ смиреніи поблагодарилъ за все и вышелъ. "Я воръ!" заявилъ онъ фабричнымъ дѣвушкамъ, проходя мимо. И во всемъ имъ сознавался.

Онъ направился къ церковному забору. Тамъ онъ сорвалъ плакатъ Мокка и замѣнилъ его своимъ собственнымъ. На немъ было написано только, что воръ — онъ, а не кто другой. А завтра — воскресенье; много прихожанъ пройдетъ тутъ.

X

Повидимому, Роландсенъ погрузился въ раскаяніе. Когда плакатъ прочитанъ былъ всѣмъ приходомъ, онъ сидѣлъ у себя одинъ и избѣгалъ показываться людямъ на глаза. Это производило смягчающее впечатлѣніе; удрученный своимъ преступленіемъ, телеграфистъ не бравировалъ своей порочностью. Истина же заключалась въ томъ, что у Роландсена теперь не было времени шататься по дорогѣ, онъ по ночамъ проявлялъ неутомимую дѣятельность въ своей комнатѣ. Множество лекарственныхъ пузырьковъ съ образцами должны были быть упакованы въ ящички и разосланы по почтѣ и на востокъ, и на западъ. Телеграфъ тоже былъ у него въ ходу днемъ и ночью. Надо было это сдѣлать, пока его не прогнали со станціи.

Скандальная исторія съ Роландсеномъ стала извѣстна и въ пасторатѣ, и юмфру фонъ-Лоосъ, имѣвшая подобнаго жениха, стала предметомъ всеобщаго сожалѣнія. Пасторъ призвалъ ее въ свой кабинетъ и имѣлъ съ нею продолжительное отеческое объясненіе.

Юмфру фонъ-Лоосъ отправится къ телеграфисту и покончитъ съ нимъ, слуга покорная!

Она застала Роландсена въ смиренномъ и покаянномъ настроеніи, но это ея не тронуло.

"Хорошихъ новостей я наслушалась о тебѣ", сказала она.

"Я надѣялся, что вы придете, я хотѣлъ просить васъ имѣть ко мнѣ снисхожденіе", отвѣчалъ онъ.

"Снисхожденіе? Нѣтъ, знаешь ли! Я скажу тебѣ, Ове, что у меня голова изъ-за тебя пошла кругомъ. И я не потерплю, чтобы ты дѣлалъ видъ, что мы съ тобой знакомы. Я не хочу имѣть дѣла съ негодяями и мошенниками, я пойду своей прямой и честной дорогой. Развѣ я не предупреждала тебя въ свое время, а ты не хотѣлъ меня слушать? Развѣ помолвленные люди бѣгаютъ за чужими горничными и ведутъ себя, словно сокровище, которое еще нужно завоевать? И, наконецъ, ты воруешь у людей деньги и на большой дорогѣ виситъ твое покаяніе на показъ всѣмъ. Мнѣ такъ стыдно, что я мѣста не нахожу, я готова провалиться сквозь землю. Нечего разговаривать, я хорошо тебя знаю, ты ничего не сумѣешь сказать, кромѣ наглостей или безсмысленныхъ восклицаній. Я-то любила тебя чистосердечно, а ты по отношенію ко мнѣ былъ словно прокаженный, ты всю жизнь мою осквернилъ своимъ воровствомъ. Все, что ты теперь хочешь сказать, ничего не стоитъ. Слава Тебѣ, Господи! Теперь всѣ говорятъ, что ты соблазнилъ и обезчестилъ меня. Пасгоръ говоритъ, что я тотчасъ же должна бѣжать отъ тебя, такъ неодобрительно смотритъ онъ на это. Не пробуй только теперь запираться, Ове; потому что ты все равно останешься грѣшникомъ передъ Богомъ и передъ людьми, и на самомъ дѣлѣ ты пропащій человѣкъ и извергъ рода человѣческаго. И если я еще говорю тебѣ "Ове", то ты ни въ коемъ случаѣ не надѣйся, что все можетъ опять возобновиться между нами. Я полагаю, мы и незнакомы больше теперь, а тѣмъ болѣе незнакома я съ вами. Никто столько не сдѣлалъ для тебя, сколько я, это ужь я вѣрно знаю; но легкомысліе не оставляло тебя въ покоѣ, ты постоянно меня обманывалъ, хотя, къ сожалѣнію, и я не безъ грѣха была, смотря на все сквозь пальцы и не желая открытъ глаза на тебя."

И вотъ этотъ жалкій человѣкъ стоялъ и не смѣлъ оправдываться. Никогда не видывалъ онъ ея въ такомъ возбужденіи, такъ сильно потрясло ее его неслыханное преступленіе. Покончивъ съ этой рѣчью, она была въ совершенномъ изнеможеніи.

"Я исправлюсь", сказалъ онъ.

"Ты? исправишься?" подхватила она и горько засмѣялась. "Но даже и это не поможетъ. Потому что ты не можешь уничтожить того, что было, а я изъ благородной семьи, я не могу допустить, чтобы ты замаралъ меня. Я говорю именно то, что есть. Послѣ завтра я уѣзжаю съ почтовой лодкой, но я не желаю, чтобы ты приходилъ къ навѣсу провожать меня, и пасторъ то же говоритъ. Я сегодня разъ навсегда прощаюсь съ тобою и благодарю тебя за хорошія минуты, какія были между нами, а o злыхъ не хочу помнить."