Собрание сочинений. Том 5. Наулака. Старая Англия

— Надеюсь, что вы заставляете его платить за все это? — сказал Тарвин.

— Каким образом?

— Ну, в вашей стране, когда покупатель глупит, обещая встретиться с продавцом в такой-то день, в такой-то гостинице и не показывается, потом обещает зайти в магазин и не платит, продавец говорит себе: «Отлично! Если желаете платить по счетам за мое жилье, за вино, ликеры и сигары, пока я дожидаюсь уплаты, — сделайте одолжение. Я как-нибудь убью здесь время». А на следующий день он представляет ему счет за проигрыш в покер.

— А, это интересно. Но как же он записывает на счет эти расходы?

— Конечно, они входят в следующий счет на проданные товары. Он там поднимает цены.

— Это мы сумеем сделать. Трудность состоит в том, чтобы получить деньги.

— Не понимаю, как это у вас хватает времени на то, чтобы киснуть здесь, — убеждал удивленный Тарвин. — Там, откуда я приехал, каждый путешествует по расписанию и если опоздает на один день, то телеграфирует покупателю в следующем городе, чтобы он пришел встретить его на станцию, и продаст ему товары, пока стоит поезд. Он мог бы продать всю землю, пока ваша повозка пройдет милю. А что касается денег, то отчего вы не арестуете старого грешника? На вашем месте я наложил бы арест на всю страну. Я наложил бы запрещение на дворец, даже на корону. Я достал бы исполнительный лист на него и представил бы его — лично, если бы это потребовалось. Я запер бы старика и стал бы сам управлять Раджпутаной, если бы пришлось, но деньги я получил бы.

Сострадательная улыбка пробежала по лицам сидевших.

— Это потому, что вы не знаете, — сказали сразу несколько людей. Потом они стали подробно объяснять все обстоятельства дела. Их вялость исчезла. Все заговорили одновременно.

Вскоре Тарвин заметил, что эти люди, такие ленивые с виду, далеко не глупы. Их метод состоял в том, чтобы смирно лежать у врат величия. Терялось время, но в конце концов уплачивалось кое-что, в особенности, объяснял человек в желтом сюртуке, если суметь заинтересовать своим делом премьер-министра и через него возбудить интерес в женщинах раджи.

В уме Тарвина мелькнуло воспоминание о миссис Мьютри, и он слабо улыбнулся.

Человек в желтом сюртуке продолжал свой рассказ, и Тарвин узнал, что главная жена раджи — убийца, обвиненная в отравлении своего первого мужа. Она лежала, скорчившись в железной клетке, в ожидании казни, когда раджа увидел ее впервые, и — как рассказывали — спросил ее, отравит ли она и его, если он женится на ней. «Наверно, — ответила она, — если он будет обращаться с нею, как ее покойный муж». Поэтому раджа и женился на ней, отчасти для удовлетворения своей фантазии, но больше — от восторга, вызванного ее грубым ответом.

Эта безродная цыганка менее чем через год заставила раджу и государство лежать у своих ног — ног, по злобным замечаниям женщин раджи, огрубевших от путешествия по постыдным тропам. Она родила радже сына, на котором сосредоточила всю свою гордость и честолюбие, и после его рождения с удвоенной энергией занялась поддержанием своего господства в государстве. Верховное правительство, находившееся за тысячу миль, знало, что она — сила, с которой приходилось считаться, и не любило ее. Она часто препятствовала седому, медоточивому политическому резиденту, полковнику Нолану, который жил в розовом доме, на расстоянии полета стрелы от городских ворот. Ее последняя победа была особенно унизительна для полковника: узнав, что проведенный с гор канал, который должен был снабжать летом город водой, пройдет по саду апельсиновых деревьев под ее окнами, она пустила в ход все свое влияние на магараджу. Вследствие этого магараджа велел провести канал другим путем, несмотря на то, что это стоило почти четвертой части его годового содержания, и невзирая на доводы, почти со слезами приводимые резидентом.

Ситабхаи, цыганка, за своими шелковыми занавесями слышала и видела этот разговор между раджой и его политическим резидентом и смеялась.

Тарвин жадно прислушивался. Эти вести поддерживали его намерение; они были на руку ему, хотя совершенно нарушали придуманный раньше план атаки. Перед ним открывался новый мир, для которого у него не было мерок и образцов и где он должен был открыто и постоянно зависеть от вдохновения данной минуты. Ему нужно было прежде, чем сделать первый шаг к Наулаке, как можно лучше ознакомиться с этим миром, и он охотно выслушивал все, что рассказывали ему эти ленивые малые. Он чувствовал, что ему как будто приходится идти назад и начинать с азов. Что нравилось этому странному существу, которого называли раджой? Что могло подействовать на него? Что раздражало его и — главное — чего он боялся?

Он много и напряженно думал, но сказал только:

— Нет ничего удивительного, что ваш раджа — банкрот, если ему приходится иметь дело с таким двором.

— Он один из самых богатых государей в Индии, — возразил человек в желтом сюртуке. — Он сам не знает, что имеет.

— Почему же он не платит своих долгов и заставляет вас бездельничать здесь?

— Потому что он туземец. Он может истратить сотню тысяч фунтов на свадебный пир и отложить уплату векселя в двести рупий на четыре года.

— Вам следовало бы проучить его, — настаивал Тарвин. — Пошлите шерифа описать королевские драгоценности.

— Вы не знаете индийских государей. Они скорее заплатят по векселю, чем отдадут королевские драгоценности. Они — священны. Они составляют часть государства.

— Ах, хотел бы я посмотреть «счастье государства»! — крикнул чей-то голос, как впоследствии узнал Тарвин, принадлежавший агенту калькуттской ювелирной фирмы.

— Это что такое? — спросил Тарвин насколько возможно равнодушно, потягивая виски с содовой водой.

— Наулака, Разве вы не знаете?

Тарвин был избавлен от необходимости отвечать человеком в желтой одежде, сказавшим:

— Чепуха! Все эти рассказы о Наулаке выдуманы жрецами.

— Не думаю, — рассудительно заметил агент. — Раджа говорил мне, когда я в последний раз был здесь, что он показывал однажды ожерелье вице-королю. Но это единственный из иностранцев, который видел его. Раджа уверял меня, что и сам не знает, где оно находится.

— Неужели вы верите в резные изумруды величиной в два дюйма? — спросил первый из собеседников, обращаясь к Тарвину.

— Это только то, что находится в центре, — оказал ювелир, — и я готов побиться об заклад, что это чрезвычайно ценный изумруд. Не тому я удивляюсь. Я изумляюсь, каким образом люди, которые нисколько не заботятся о чистоте камня, ухитрились собрать не менее пятидесяти безупречных драгоценных камней. Говорят, что изготовление ожерелья было начато во времена Вильгельма Завоевателя.

— Ну, времени было достаточно, — сказал Тарвин. — Я сам взялся бы набрать драгоценностей, если бы мне дали на это восемь веков.

Он лежал в кресле, чуть отвернувшись от собеседников. Сердце у него сильно билось. В свое время он занимался конями, спекуляциями по части продажи и купли земли и скота. Ему случалось переживать мгновения, от которых зависела его жизнь. Но никогда ему не приходилось переживать такого мгновения, которое равнялось бы восьми векам.

Собеседники с оттенком сожаления в глазах взглянули на него.

— Совершеннейшие образцы девяти драгоценных камней, — начал ювелир, — рубин, изумруд, сапфир, бриллиант, опал, кошачий глаз, бирюза, аметист и…

— Топаз? — с видом владельца спросил Тарвин.

— Нет, черный бриллиант — черный, как ночь.

— Но откуда вы знаете это? Как вы собираете эти сведения? — с любопытством спросил Тарвин.

— Как и все сведения в туземном государстве — из обыкновенных разговоров, доказать правдивость которых очень трудно. Никто не может даже отгадать, где находится это ожерелье.

— Вероятно, под фундаментом одного из храмов города, — сказал человек в желтом сюртуке.

Тарвин, несмотря на все усилия сдержаться, не мог не загореться при этих словах. Он уже представлял себе, как перерывает весь город.

— Где же город? — осведомился он.