Сидр для бедняков

— Но мне казалось, что наши отношения строятся на другом. — Марта с трудом подыскивала нужные слова. — Мне казалось, что ты узнал и полюбил меня как женщину. А впрочем, может быть, мне просто хотелось верить…

— Я тебя никогда не обманывал, — мягко сказал Рейнир.

— Это верно, — пересохшими губами подтвердила Марта, — ты никогда не говорил, что любишь меня.

— Неужели так необходимо говорить? Есть вещи, которые трудно выразить словами. Да и зачем? Я думал, ты поняла, что ты для меня значишь…

Марта порывисто обернулась к нему.

— Значит, я должна была служить тебе только ради… — Она задыхалась, слова не шли из горла. Она схватила Рейнира за плечи и стала ожесточенно трясти его. — Зачем ты со мной поехал? Почему не вернулся из Антверпена к своей Софи? Тебе это не впервой!

— Ну вот, опять все сначала. Марта, не доводи до разрыва. Ты же знаешь, ты же сама видела, когда мы были вместе… Я тебя не обманывал, когда держал в своих объятиях… — устало сказал Рейнир.

Марта отпустила его. Присев рядом на траву, она разглядывала свои руки, точно держала в ладонях что-то редкостное.

— Когда я переходила речку, я поймала твой взгляд, и столько в нем было ненависти и отвращения, что я испугалась, хоть для меня это, представь себе, не ново. Ты никогда обо мне не думал, никогда со мной не считался. Ты хоть раз спросил, что я чувствовала и чем жила в те дни, когда ты не приходил? Оказывается, что и приходил-то ты, только когда во мне нуждался, чтобы вернуть веру в свои силы, чтобы я помогла тебе сблизиться с Софи, как ты сейчас дал мне понять. — Марта засмеялась, но в смехе ее слышались слезы. — А вовсе не потому, что любил меня.

— О господи! Как все вы похожи одна на другую! Любишь! Не любишь! С ума можно сойти.

— Чего же ты все-таки ждешь от меня?

Рейнир закрыл перочинный ножик и сунул в карман.

— Покоя, — проговорил он сквозь зубы. — Тогда и сейчас покоя. Разве это так много? И я на минуту поверил, когда ты сказала мне, что сняла отдельную комнату.

Марта прижалась щекой к колену, чтобы Рейнир не видел ее лица.

— Возможно ли, думал я, встретить женщину, пылкую и вместе с тем умную, женщину, которая не станет требовать от тебя больше, чем ты можешь ей дать, а сама готова отдать все, что имеет, притом без налета сентиментальности, не думая о последствиях и обязательствах…

— И что же, я тебя разочаровала?

— Да, к сожалению. Точнее, все вышло так, как я опасался. Ты в себе не уверена. Боишься назвать вещи своими именами. С первой же встречи ты принялась рассуждать о каких-то мечтах, ожиданиях. Того, что мы имели, тебе было недостаточно.

— А что мы имели? — прошептала Марта.

— Я поверял тебе свои замыслы, которыми ни с кем никогда не делился.

— Ах, эти важные беседы! — насмешливо перебила Марта. — Психология и абстрактная живопись, додекафоническая музыка и разные там эссе по антропологии и кибернетике! Ты вполне научно разбирал по косточкам своих коллег и моих сослуживцев. А в промежутках мы пили коньяк и вино, пока, вконец одурманенные, уже не чувствовали ничего, кроме сострадания к самим себе — двум непризнанным гениям. В итоге все заканчивалось в постели под сенью парочки жалких репродукций, которые ты, расщедрившись, преподнес мне — хлам, пылился, наверное, на чердаке в ожидании старьевщика.

Рейнир изумленно поднял брови.

— О чем ты говоришь? Неужели это и вправду тебя обидело? Но ты ведь сама просила меня найти что-нибудь подходящее!

— Хм! Тусклые, допотопные фотографии картин старых мастеров! — Марта тяжело вздохнула, на глазах ее блестели слезы. — «Вот, — сказал ты, как сейчас помню твои слова, — возьми. Конечно, ничего особенного, но все-таки…» А впрочем, к тем чертогам, где мы встречались, эти шедевры вполне подходили. У тебя даже в мыслях не было принести мне что-нибудь из своих любимых вещей, которыми ты дорожишь, которые тебе нравятся. Боишься нарушить табу, господствующее в твоем доме, в доме твоей Софи!

— Знал бы я, что этот пустяк так тебя огорчит… Как давно это было? Я ведь думал, ты вообще не придаешь значения подобным мелочам. В конце концов, эта комната была…

— Что комната?! — Марта вскочила и топнула ногой. — Для тебя она была безликой, правда? Ты ни разу не назвал ее «наша комната», как я, например. Впрочем, со временем я тоже стала называть ее просто комнатой, снятой потому только, что там был отдельный вход с улицы. Теперь ты понимаешь, почему я там не осталась на следующий год, когда ты меня бросил? Потому что эта комната уже не могла стать моей.

— Не кричи, — оборвал Рейнир.

На тропинке из-за кустов жимолости, образовавших высокую изгородь, показался человек с тележкой, нагруженной свежестругаными колышками.

— Вставай, идем отсюда. — Марта в нервном возбуждении совала ноги в грязные туфли.

— Куда? Здесь все тропинки ведут к одному месту, — сказал Рейнир, зевнув.

На этом берегу деревня называлась Шатиньи-Леглиз. Вокруг запущенного луга с протоптанными крест-накрест дорожками стояло десятка полтора домишек, бакалейная лавка — она же кафе — и еще одно здание, разделенное на две половины: левая, очевидно, служила мэрией, а правая — школой. Дальше виднелась небольшая церковь, когда-то, видимо, принадлежавшая замку. Между церковью и школой располагалась квадратная площадка, обнесенная белыми колышками. Натянутый между деревьями транспарант гласил: «Ежегодные большие соревнования Петанк — Шатиньи». Вокруг ни души, только человек с тележкой, который, дойдя до школы, сбрасывал свой груз на землю. Марта и Рейнир медленно прохаживались взад и вперед по извилистой дорожке, которая вела к реке. Оба упрямо молчали.

— Рейнир, — сказала наконец Марта, прерывая тягостное молчание, — ты только что говорил… Софи знала, что ты встречаешься со мной?

— Да, знала и одобряла. Других женщин — нет. Те становились между мной и ею. Угрожали нашей совместной жизни. Тебя она не боялась.

Марта словно оцепенела. Такого унижения она не ожидала.

— Так почему ты ко мне вернулся? Почему захотел уехать со мной, а не с другой женщиной? И почему именно теперь? Неужели и на этот раз лишь ради Софи?

— Нет, вовсе не ради этого. Господи, Марта, разве я знаю? Да и какое это имеет сейчас значение?

— Хорошо, если не это причина, стало быть, что-то изменилось?

— Постарайся смотреть на эти вещи просто, как я. Ты моя подруга, я к тебе привязан, ты привлекательная женщина, и мне приятно бывать с тобой.

— Иной раз — да, иной раз — нет, — громко и твердо сказала Марта и отвернулась от него. — А теперь предположим, что и я отношусь к тебе с такой же легкостью. Разве этого достаточно, чтобы уехать вместе и послать все к черту?.. Иди, не стесняйся, я лучше побуду одна, — крикнула она, когда Рейнир, разозлившись, ускорил шаг и обогнал ее.

Марта постояла в нерешительности на дороге, потом круто повернулась и пошла в противоположную сторону. Справа бежала тропинка, терявшаяся в чаще ежевики. Пригибаясь под колючими ветками, Марта вышла на полянку и села в траву.

Марте страстно хотелось вернуть себе тот мир, который когда-то временами открывался ей, но потом был утрачен. Произошло это после встречи с Паулем — поначалу просто знакомым, приятелем ее друзей, а затем как бы открытым заново, когда по его приглашению она впервые пришла к нему домой. Здесь, в привычной для себя обстановке, он вовсе не был тем неуклюжим молчуном, каким казался в любом другом обществе. Приятно удивленная таким перевоплощением, Марта любовалась им, а он показывал ей свои коллекции кристаллов и руд, рассуждал о пластах залегания, о структуре граней. Его научные объяснения звучали для нее как признание в любви к гармонии и порядку, за его сдержанностью угадывалась внутренняя страсть. Она брала в руки кусок кварца и подносила к свету, чтобы полюбоваться блеском и причудливыми переливами красок. Пауль удивленно улыбался, гордый, что ему удалось пробудить в ней интерес к тому, что было главным в его жизни.