Сидр для бедняков

Марта откинулась на спинку стула и глубоко вздохнула, понимая, что любая попытка найти объяснение обречена на неудачу. Ведь человек непрерывно меняется, приобретая новый и новый опыт. Вот Марта еще без Пауля и Рейнира, Марта с Паулем, Марта с Рейниром, который совсем рядом, а Пауль где-то далеко, Марта опять с Паулем и с воспоминаниями о Рейнире — все это она сама, годичные кольца ее жизни, как у дерева.

Марта разорвала листок и скомкала обрывки. Мадам Марешаль в комнате не было. Ясеневый отвар продолжал кипеть на медленном огне. От горячей плиты жара в комнате была не меньше, чем за окном. Марта вышла на крыльцо и выбросила бумажный комок в кусты. В сарае мужчины под предводительством Марешаля возились с мотором. На куске брезента в беспорядке разложены детали. Рейнир куда-то исчез. Марта не стала спрашивать у мужчин, где уборная, и вернулась в дом, думая, что найдет там хозяйку. Но той в комнате не было. Марта заглянула в коридорчик — тоже пусто. Постучала в закрытую дверь, которая вела во двор, и прислушалась: мертвая тишина. Потом ей вдруг почудился скрип шагов. Марта нерешительно скользнула к выходу мимо прислоненных к стене ружей. На заднем дворике возле сараюшек стоял незнакомый парень в синей трикотажной майке с короткими рукавами. По всей вероятности, он старался разглядеть, что происходит у большого сарая. Услышав стук Мартиных каблуков, парень круто повернулся. Небритый, с густой щетиной на щеках и подбородке, он сильно смахивал на бродягу. Марте показалось, что он испуган. Это трудно выразить словами, но в нем чувствовалась какая-то настороженность, какая-то рожденная страхом готовность к отчаянному сопротивлению или слепому бегству. «Либо он сейчас, как крот, зароется в землю, либо кинется на меня с кулаками», — подумала Марта. Но вот парень разглядел ее, незнакомую женщину, смущенно топтавшуюся на пороге, и что-то в его взгляде изменилось. Не было сказано ни слова, но недоверие будто исчезло, и Марта поняла: и ей не уйти просто так, и ему тоже не убежать как ни в чем не бывало. Надо сломать лед, сказать хоть что-нибудь! И она спросила о том, о чем постеснялась спросить мужчин в сарае, и вопрос этот прозвучал как-то очень по-человечески. Парень объяснил ей, как пройти, и скрылся за сараюшками.

Марта пошла по дорожке сквозь чащу крапивы и сорняка. Над прибрежным кустарником роились тучи комаров. Трава возле уборной — сооружения из трех листов оцинкованного железа — начисто вытоптана. В нос ударила такая жуткая вонь, что Марта отпрянула и угодила в заросли жгучей крапивы. Заметив справа узенькую тропинку, которая тоже вела к речушке, Марта пошла по ней и, боясь снова обжечься, осторожно ставила одну ногу перед другой, точно балансируя на канате. На полпути она оглянулась на дом. В темном проеме окна белым пятном маячило лицо мадам Марешаль. От сарая доносились приглушенные голоса мужчин. Посветлело: сквозь толщу облаков наконец-то стало пробиваться солнце. Справа вдоль берега непроходимой стеной тянулись заросли ежевики и жимолости, слева лежало болотце, поросшее наперстянкой. Речонка текла медленно, совсем обмелев от зноя. Под водой, подступая к самой поверхности, колыхались скользкие темно-зеленые водоросли. В рощице на другом берегу раздался тихий смех. Не успела Марта расправить юбку, как в кустах появилось лицо Рейнира.

— Не стесняйся, пожалуйста, мы ведь на лоне природы!

«Почему он меня так ненавидит?» — подумала Марта, и это открытие острой болью кольнуло ее сердце. То, что подспудно таилось в душе и подсознательно терзало ее, всплыло сейчас на поверхность. Она порывисто шагнула вперед, чтобы видеть Рейнира и слышать его голос, но каблуки увязли в прибрежном иле, и она застыла на месте.

— Они полюбили друг друга, но их разделяла река, — продекламировал с того берега Рейнир. — Осторожно, ноги промочишь! Давай уж лучше останемся каждый на своем бережку.

Стремительным движением Марта скинула туфли и зашлепала по воде. Ноги вязли в топком дне реки. И вдруг она провалилась выше колен. Пришлось подобрать мокрый подол.

— Вот это да! — съехидничал Рейнир. — Ничего, здесь раздеваться не возбраняется.

Не будь в реплике Рейнира издевательского подтекста, Марта бы рассмеялась. Она терпеть не могла того, что называла «любовью при полном параде», и Рейнир обычно над этим подтрунивал. Вот почему сейчас она закипела от негодования. В язвительных словах Рейнира ей почудился намек на то, что она чересчур пряма в любовных отношениях. Дрожа от гнева, она швырнула грязные туфли на берег. Одна из них повисла на кусте неподалеку от Рейнира.

— Помоги же мне.

— Во-первых, никто тебя не просил идти вброд, а во-вторых, я действительно ничем не могу помочь: здесь колючая проволока.

Марта, уже по пояс в воде, упрямо одолевала камни и корни вязкого дна, покуда не выбралась на другой берег. Молча отжав подол, она стала искать свои туфли, продираясь сквозь сорняки и кустарники. Оказалось, ее и Рейнира действительно разделяла колючая проволока: ржавые витки тянулись сплошным заслоном от столба к столбу.

Мастерская скульптора Стратмана. Здесь все необходимое для затемнения — лоскуты черной материи, циновки, куски картона — в дневное время висело под потолком, как гнезда летучих мышей. Марта иногда ходила сюда по поручению матери. Но однажды она влетела в мастерскую, ничего не видя вокруг, спотыкаясь, точно слепая, о папки с эскизами, задевая столы с гипсовыми моделями, и сквозь слезы сообщила Стратману, что в поезде при проверке документов немцы арестовали ее мать.

— Я уже знаю, — спокойно ответил Стратман, работавший над стальной конструкцией. — По счастью, она успела уничтожить самые важные бумаги, которые были при ней. Если бы ей это не удалось, пострадало бы много людей.

— Но что будет с мамой?

Марта не понимала, как он может сидеть так спокойно и огрубевшими пальцами катать взад и вперед кусок глины. У Стратмана было треугольное лицо с широкими скулами и крупными бледными губами, на которых порой блуждала таинственная, как у Будды, улыбка. Приветливый и корректный с собеседниками, он и сегодня по обыкновению соблюдал дистанцию, рассматривая глину и как бы пряча глаза под почти лишенными ресниц веками. Марта стояла, запыхавшись от быстрой ходьбы, отделенная от Стратмана металлическим каркасом, на котором впоследствии вырастет скульптура. «Не знаю я его, совсем не знаю, — в страхе подумала она, и на нее словно дохнуло ледяным, пронизывающим ветром. Но это продолжалось недолго. Она овладела собой и немного успокоилась. — Нужно верить ему, доверять безгранично, иначе все это не имеет никакого смысла».

— Мы сделаем все от нас зависящее, — сказал Стратман. — Это я тебе обещаю. Домой не возвращайся, где-нибудь тебя устроим.

Слово свое он сдержал и вместе с товарищами разработал план спасения ее матери. Когда мать перевозили из одной тюрьмы в другую, подпольщики буквально вырвали ее из рук полиции. Теперь у Марты с матерью был новый адрес: чердак стратмановского дома на канале; других обитателей дома обе они не знали и никогда не видели. Устроились они в крохотной мансарде с двумя походными койками, столом и парой стульев. На чердаке хранились книги и старая мебель, которую время от времени стаскивали вниз и кололи на дрова. Стратман и его жена Дора были посредниками между ними и внешним миром. Раз в день Дора приносила горячую еду в кастрюле, предусмотрительно обернутой газетой, а по вечерам выносила помойное ведро. Ни мать, ни Марта вниз не спускались. Стратман даже запрещал им в его отсутствие ходить по чердаку. На четвертом этаже жил преподаватель французского языка, который давал частные уроки. Поэтому лишняя предосторожность не помешает. Чтобы подышать свежим воздухом и размяться, Марта вылезала через окошко на маленькую площадку между крышами их дома и соседнего. Место было безопасное, так как другого хода туда не было. Сзади площадку прикрывало подобие карниза, а со стороны канала — украшавшая фасад дома алебастровая скульптура: Два огромных пса — щербатые и облупленные — сидели по обе стороны фронтона и, задрав кверху морды, будто лаяли на небо.