Семья Тибо, том 1

Раздвигая траву, Антуан вдруг почувствовал волнение: сначала он не заметил всей надписи: Роксана-Рашель Гепферт. Первое слово стерлось, и он прочел только имя своей подруги. И он погрузился в раздумье.

— Ты что же! — воскликнула Рашель. — За работу! Начнем отсюда.

И Антуан рьяно взялся за работу: он ничего не делал наполовину. Засучив рукава, он орудовал ножом и лопатой и вскоре взмок от пота, как чернорабочий.

— Передай-ка мне венки, — попросила она, — я их тем временем протру… Эге, да одного недостает. Вот так штука! Самого красивого — от Гирша. Из фарфоровых цветочков. Нет, право, это уже слишком.

Антуан, забавляясь, следил за ней глазами: без шляпы, волосы, сверкающие на солнце, растрепаны, губы кривятся раздраженно и насмешливо, юбка поддернута, рукава закатаны по локоть, и она снует туда и сюда по участку, обнесенному оградой, осматривая каждую могилу, и в ярости ворчит:

— Попомню я вам это, черт бы вас взял, жадюги!

Вернулась она обескураженная:

— Я так им дорожила! Они, вероятно, понаделали из них брелоки. Знаешь, народ тут такой отсталый… Впрочем, — продолжала она, успокоившись как по мановению волшебной палочки, — я там обнаружила желтый песок, он нам все скрасит.

Понемногу место, где была погребена девочка, становилось иным: крест подняли, вбили в землю ударами деревянного молотка, и он теперь возвышался над прямоугольником, обложенным кирпичами, где не виднелось ни былинки, а узкая, посыпанная песком дорожка, что вилась вокруг, довершала все, создавая впечатление, будто могилку усердно содержат в порядке.

Они не заметили, как небосклон заволокло тучами, и первые капли дождя застигли их врасплох. Над долиной собралась гроза. Под свинцовым небом камни, казалось, стали еще белее, а трава еще зеленее.

— Поспешим, — крикнула Рашель. Она оглядела могилу с материнской улыбкой, прошептала: — Мы неплохо поработали, совсем как палисадник около дачи.

Антуан приметил ветку, свисавшую с розового куста, растущего в углу, между стенами, а на ней цвели, покачиваясь на ветру, две розы с шафраново-желтой сердцевиной. И ему захотелось сорвать их, оставить на прощанье маленькой Роксане. Но его остановило чувство такта: он предпочел, чтобы такой романтический жест сделала сама мать, и, сорвав цветы, протянул их Рашели.

Она их взяла и торопливо приколола к корсажу.

— Благодарю, — произнесла она. — Но пора удирать, а то шляпка у меня испортится. — И она побежала к экипажу, не оглядываясь, обеими руками придерживая юбку, которую уже хлестал дождь.

Кучер тем временем успел выпрячь лошадь и укрылся вместе с ней между кустами живой изгороди. Антуан и Рашель нашли прибежище в самом экипаже под поднятым верхом и натянули на колени тяжелый фартук, от которого разило заплесневелой кожей. Она смеялась — ее забавляло, что так неожиданно налетела гроза, радовало, что долг выполнен.

Ливень был мимолетным. Дождь затихал; тучи мчались на восток, и вскоре в небе, очистившемся от испарений, вновь проглянуло заходящее солнце, сиявшее ослепительно. Кучер стал запрягать. Ватага мальчишек гнала мимо них стадо мокрых гусей. Младший, малыш лет девяти-десяти, взобрался на подножку и звонко крикнул:

— Что, хорошая штука любовь, господа? — и убежал, стуча деревянными башмаками.

Рашель расхохоталась.

— И это отсталый народ? — заметил Антуан. — Молодое поколение подает надежды.

Но вот экипаж запрягли, можно было трогаться. Однако к поезду в Кодбеке они уже опаздывали, пришлось держать путь прямо на ближайшую станцию железнодорожной магистрали: Антуану не хотелось, чтобы его заменяли в больнице в понедельник утром, поэтому в Париж ему надо было вернуться ночью.

Сделали остановку в Сент-Уан-ла-Ну, чтобы пообедать. В харчевне было полно охотников пображничать в воскресный вечер. Поэтому еду им подали в комнате позади зала.

Обедали молча. Рашель больше не шутила. Сидела, задумавшись; вспоминала, как ее привезли сюда в день похорон в этот же час, точно в таком же экипаже, быть может, в том же самом, только была она тогда со своим певцом. Особенно ей запомнилась ссора, вспыхнувшая почти сразу между ними, запомнилось и то, как Цукко бросился на нее, ударил по щеке, вон там, перед хлебным ларем, и как она снова отдалась ему в тот же вечер в одной из комнат этого постоялого двора, и как потом целых четыре месяца она снова терпела все его сумасбродные, грубые выходки… Впрочем, она не питала к нему злобы, и даже сегодня вечером к воспоминанию о нем, о пощечине примешивалось что-то чувственное. И однако она остерегалась — не рассказывала Антуану об этой истории. Никогда она откровенно не признавалась ему, что тенор избивал ее.

А потом из глубины сознания внезапно возникла другая навязчивая мысль, и Рашель поняла, что, спасаясь от этого наваждения, она нарочно так долго цеплялась за свои воспоминания.

Она поднялась.

— Давай пойдем до станции пешком! — предложила она. — Поезд будет только в одиннадцать часов. Кучер отвезет вещи.

— Восемь километров в темноте, по грязи?

— Подумаешь!

— Право, ты сошла с ума!

— Ах, я бы добрела туда, выбившись из сил, — сказала она жалобно, — и мне стало бы легче.

Но больше она не настаивала и пошла вместе с ним к экипажу.

Уже совсем стемнело, и стало прохладно.

Сев в карету, Рашель прикоснулась кончиком зонта к спине кучера и сказала:

— Поезжайте потихоньку, шагом, время у нас есть. — Она прильнула к Антуану, шепча: — Тут так уютно, так хорошо…

А немного погодя Антуан погладил ее по щеке и почувствовал, что вся она мокра от слез.

— Я просто измучилась, — объяснила Рашель, отворачивая лицо. И, прижимаясь к нему еще теснее, тихо сказала: — О, держи меня крепче, котик, не отпускай.

Они сидели молча, прильнув друг к другу. Деревья, дома, озаренные светом фонарей, вдруг появлялись, как призраки, и тотчас исчезали в ночной тьме. Над ними раскинулось необъятное небо. Голова Рашели склонилась к плечу Антуана и покачивалась, когда экипаж встряхивало на ухабах. Время от времени Рашель выпрямлялась, крепко обнимала его и, вздыхая, говорила:

— Как я люблю тебя!

На перроне железнодорожной станции только они и ждали прихода парижского поезда. Они нашли себе убежище под каким-то навесом. Рашель, все такая же неразговорчивая, держала Антуана за руку.

В потемках пробегали железнодорожные служащие, помахивая фонарями, бросавшими отблески на влажную платформу.

— Поезд прямого сообщения! Отойдите от края!

Прогромыхал скорый — черный состав, словно просверленный огнями, промчался ураганом, вздымая все, что могло взлететь, все унося с собой, даже воздух, нужный для дыхания. И сразу же снова водворилась тишина. Но вдруг где-то над ними раздалось тонкое гнусавое дребезжание электрического звонка, возвещавшего о прибытии экспресса. Состав стоял полминуты. Они едва успели взобраться в вагон и, не выбирая места, устроились в купе, где уже спали три пассажира; лампа была завешана синей тканью. Рашель сняла шляпу и тяжело опустилась на единственное свободное место; Антуан сел возле, но она не прислонилась к нему, а уперлась лбом в черное оконное стекло.

В полутемном вагоне ее волосы, — днем, при ярком свете, они бывали оранжевого, чуть ли не розоватого оттенка, — утратили свой редкостный цвет; казалось, они превратились в какую-то расплавленную массу или, пожалуй, в шелковую пряжу с металлическим блеском или в стеклярус, а сверкающая белизна ее щеки придавала всему ее облику что-то бесплотное. Она бессильно опустила руку на вагонную полку; Антуан сжал ее пальцы, и ему показалось, что Рашель дрожит. Он негромко спросил, что с ней. Вместо ответа она лихорадочно пожала ему руку и совсем спрятала от него лицо. Он не понимал, что с ней творится, вспомнил, как сегодня днем она держалась на кладбище. Быть может, ее подавленное состояние сейчас, вечером, и есть следствие сегодняшнего ее паломничества, хотя в общем она все время была чуть ли не в веселом настроении. Он терялся в догадках.