Чего не было и что было

Впрочем, я забываю главное: не довольно, если чувства-то долга, вместе с каким-то его пониманием, — нет; если оно постепенно сникло, стерлось, разложилось или погрузилось в летаргию. И вот что еще замечательно, — когда это с кем-нибудь случается, — из нас эмигрантов, и в наше время, — то, по мере исчезания «чувства долга», исчезают, стираются в человеке и другие его «человеческие» чувства и даже понимания. Уровень их незаметно понижается. То, что прежде имело значение, — теряет его. То, что прежде было «нельзя» (не по запрещению, а по собственному выбору), делается «можно», просто по равнодушию: почему же нельзя?

Политик запутывается в своей политике, повторяет какие-то старые звуки, оставшиеся в ушах, ко времени не идущие; деловой человек забывает свои обещанья; словесник не уважает слов.

Внутренняя сторона нашей жизни требует известной гармонии. Узор души не случаен, линии пересекаются и сближаются по своему закону. Линия «долга» — очень важная линия. Сотрется она — глядишь, побледнела соседняя линия «чести», за ней и третья какая-нибудь человеческая…

Но я не хочу кончать этой безотрадной картиной. Тем более, что в сущности, картина не так и безотрадна. Мы все-таки живы, и все-таки помним, что мы эмигранты, значит сквозь скуку, тоску и ужас, долг свой кое-как исполняем. Даже веселящиеся — пока не все безнадежны. Самые безнадежные (они правда есть) это те, кто не только долг эмиграции отрицают, но даже отрицают вообще эмиграцию: она для них пыль, quantite negligeable. С этими можно бы и не считаться, они ведь уж не живы. Но вред они, к сожалению, приносить еще могут…

Скажу в заключение, что реальные события последнего времени, внешняя актуальность наша, чрезвычайно благоприятны для эмиграции, в смысле ее внутреннего просветления. В некоторых кругах, и очень важных (не буду уточнять), уже начинает пониматься главная ценность наша, которой мы обладаем, — наша свобода, и те, кто действовал и шел чужим путем — под знаком терпения, послушания, покорной жертвенности, уже как будто разумеют, что не на этом пути наше общее оправдание перед мучениками России.

И пусть — повторю — каждый из нас не заботится, большими или малыми дарами он обладает, много у него сил или мало. Дар быть человеком и силы становиться им — есть у всякого. А если он русский, если он приобрел свободу, потеряв Россию, — пусть же помнит о своем долге перед нею и служит Ей своим имением: свободным действием, свободным голосом, всяким свободным свидетельством о человеческой и Божьей правде.

«О ШЕСТОМ ЧУВСТВЕ»

Сегодняшний доклад больше связан с прошлым, чем это кажется. Кстати, г. Иванов и повторил мои слова насчет «скуки». Связь эту мы увидим, а раньше я хочу отметить, что вышло из прошлого доклада, — моего.

Если не понят был даже вопрос поставленный, в этом я виню себя. Не целиком, а отчасти. Когда выдается случай говорить свободно, — редкий случай! — надо уж говорить без намеков и умолчаний, а прямо.

Мне-то казалось, все же, что и так понять главное — не большая хитрость: есть у эмигранта, между прочими личными долгами, долг специально эмигрантский. Он определялся; но мне даже думалось, что и без моих определений его всякий сам знает.

Однако посмотрите: вот фельетон «О долге русск. эмигр.» Ю. Сазоновой, в «П. Н.». Сотрудница не называет, конечно, «Зел. Лампы»: о ней запрещено упоминать, это о-во слишком свободное, а потому владельцы зарубежной прессы считают его вредным. Г-жа Сазонова только говорит, что в некоем собрании некий оратор с высоты трибуны обличал трудящуюся эмиграцию в неисполнении долга, и что хотя для обличителя (все с высоты трибуны) рабочая средняя масса эмиграции кажется пылью, — эта бедная «пыль», с «утомленными лицами» покорно слушала обличения и даже аплодировала.

Грустная картина! Но не подозревать же г-жу Сазонову, что она сознательно хочет с больной головы свалить на здоровую? Просто, сотрудница «П. Н.» не поняла еще, что такое «Зел. Лампа», и не уловила смысла доклада. Тут-то я себя и виню. Если не одна г-жа Сазонова не поняла, то не лишним будет поставить несколько точек на нескольких i.

Начать с того, что «утомленных лиц» мы в зале, прошлый раз, много не заметили. Это жаль, но не в том дело. Сколько бы их, лиц «трудовой» эмиграции, ни было, наверно ни один не понял меня так, как поняла сотрудница «Поел. Нов.». Большинство из них, в тяжкой работе и молчании проводящих жизнь, отлично знает все положение. Ведь давно известно, что между этим слоем «настоящей» эмиграции и ее «верхами» — образовалась пропасть. Наша «элита», политико-партийная интеллигенция, в руках которой находится и зарубежная пресса, — совершенно оторвалась от эмигрантского «народа». Это оттуда, с этих самых «верхов» (а не с высоты нашей эстрады) услышали мы впервые определение зарубежного русского «народа», как пыль, куча обывательщины. Это верхи, наша элита не исполняет своего долга, занимаясь политической кружковщиной, и ничем больше. Не только не исполняет, но и другим мешает. Попробуйте-ка вступиться за рядовую массу эмиграции, ну, хоть поговорить, как бы добыть ей за рубежом более «человеческую» жизнь: вам этого не позволят господа прессы, та же эмигрантская элита. Допускаются лишь объявления о благотворительных балах, да воззвания к «добрым людям», — когда уж поздно, когда уж и добрые благодетели, если найдутся, разве на гроб соберут. Статья известного экономиста Кочаровского по вопросу улучшения жизни трудящегося слоя эмиграции два года валялась по всем редакциям. И протекция не помогла. А когда та же статья вышла отдельной брошюрой (с предисловием небезызвестного Бунакова) — о ней решено было в печати не упоминать: это, мол, «бессмысленные мечтанья»!

Да, секрет Полишинеля — пренебрежительное, если не преступное, отношение зарубежных верхов к зарубежному русскому народу. Народ должен молчать и покоряться. Нет области, в которой он мог бы поднять свой голос. Даже в области религиозной. И на нее посягают политические «вожди». Они решили, что нужна «лояльность». Московский митр. Сергий «лоялен». Пусть-ка эмиграция скажет слово против него! Кто-то попробовал было, но политики пришли в бешенство и неугодный рот закрыли.

Так вот с ними-то, с политиканствующими «вождями» и владыками, с их самодовольным лжепатриотизмом, с их несчастным пренебрежением к «народу» русскому — мы здесь и боремся. Их-то и «обличал» мой доклад. Слишком скрыто? Вот, теперь яснее.

Это не все, положим. Есть еще слой «культурников», «искусников», которые и знать себя эмигрантами не желают. Какой еще для них эмигрантский долг? Но другим они исполнять его не мешают, не могут, и за то спасибо. Обличать — слишком громкое для них слово, да и большинство — невинные, и в русском, и во французском смысле «les innocents». Искренние души о сю пору думают: революция, эмиграция, большевики (особенно большевики!) — это все политика: культура, искусство — аполитичны: мы искусники, значит, мы аэмигранты. Если это писатели, и если удастся им добиться созданья какого-нибудь собственного органа, то они прежде всего, и обязательно, заявляют, что он «аполитичен».

Обыкновенно же такие писатели пристраиваются к одной из политических газет, безразлично к которой. И газетам все равно, если «вечность и красота» — аполитичны: и аэмигрантам нашим легко писать в любой.

Странный доклад… Казалось, литературный. Поэт говорит о поэтах, о старом движении, о символизме. Но при чем тут какое-то «шестое чувство»? Поэзия вообще дело возвышенное; но тут речь будто и не об этой обычной возвышенности. Мы знаем талантливейших писателей, даже современных, которые делают чудеса искусства при пяти чувствах, а бредни о шестом просто считают дорогой в желтый дом.

Но говорит ли Г. Иванов об «искусстве»? Да, только он разрывает его заколдованный круг. Говорит не о талантливых произведениях символистов, но именно о символизме, с его временем, с его атмосферой. Хорошо зная и то время, и эту атмосферу, я изумляюсь, как мог незнающий Иванов столь проникновенно понять «несказанную» суть тогдашнего момента? По какой интуиции угадал он самое главное в явлении символизма, его центральную горящую точку? Он называет ее «поисками шестого чувства». Да, и я только подчеркну, от себя, что поиски эти были не литературные, а человеческие.