La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

Мотоцикл рванул с места. Поездка показалась Узеппе настоящей фантастикой: они проехали по всему центру Рима, от площади Венеции до Пьяцца дель Пополо, потом были на виа Венето, в Вилле Боргезе, затем снова вернулись к Пьяцца Навона, к Яникульскому холму и к собору Святого Петра. Они неслись по улицам с оглушительным ревом, потому что Ниннарьедду, чтобы показать, кто он такой, снял с мотоцикла глушитель. На их пути пешеходы с криком бросались в разные стороны, спасаясь на тротуарах. Свистели полицейские. Узеппе никогда раньше не был в этих районах, которые неслись навстречу мотоциклу сверкающим циклоном, как планеты навстречу космической ракете. Поднимая глаза вверх, Узеппе видел статуи с расправленными крыльями, летящие среди куполов и террас, видел убегающие назад мосты с развевающимися на ветру белыми туниками скульптур, стволы деревьев, сливающиеся в одну линию, и над ними трепещущие флаги. Видел каких-то мраморных животных, людей, мужчин и женщин, которые несли на своих плечах дворцы, играли с водными струями, трубили в водяные трубы, бежали или гарцевали на конях в фонтанных чашах и среди колонн. Узеппе, опьянев от счастья, отвечал на рев мотора заливистым смехом. Когда Нино попытался снять его с сиденья, он, нахмурив брови и цепляясь за мотоцикл, потребовал: «Иссе!» — «Иссе!» — передразнил Нино насмешливо и, чтобы доставить тому удовольствие, снова рванул с места. «Малявка, пора тебе научиться произносить звук „щ“». После третьего круга, высаживая Узеппе у двери дома, Нино сказал: «Хватит!.. Поцелуй меня на прощание». «Иссе!» — прошептал Узеппе без всякой надежды, подняв глаза на брата. Однако Нино даже не ответил, наклонился и поцеловал малыша в щеку. И на этот раз, как и в предыдущий, он заметил, что выражение глаз Узеппе изменилось. Даже его, казалось бы, знакомый смех сегодня звучал по-другому: была в нем еле заметная лихорадочная дрожь, вызванная отнюдь не скоростью езды, а неким внутренним надрывом, дрожанием натянутого нерва. Но Нино ничего этого не понял. Сидя на мотоцикле, он смотрел, как брат, скрепя сердце, поднимается по лестнице, ставя на верхнюю ступеньку одну и ту же ногу, как начинающие ходить дети (у Узеппе — признак плохого настроения), и, наверное, бормоча недовольно что-то себе под нос. Между шапочкой и шарфом виднелись его прямые пушистые волосы, а из-под пальтишка на вырост торчали брюки, тоже слишком длинные, на манер американских. «Чао! — крикнул Нино, смеясь над этим комичным зрелищем, — скоро увидимся!!» Узеппе обернулся и попрощался с братом еще раз, раскрывая и закрывая кулачок поднятой руки. «Расступись, мелюзга! Дорогу!» — Нино уехал, взревев мотором, оставив на месте толпу обожателей.

С момента появления Нино в освобожденном Риме он больше ни словом не обмолвился ни о коммунистической революции, ни о товарище Сталине. Однако эта тема снова всплыла, когда однажды Нино, подвозя на своем мощном мотоцикле хозяина остерии Ремо, заехал вместе с ним к Маррокко. В мастерской Филомены в тот день пустовало место малышки, которая не пришла из-за гриппа, но рассеянный Ниннарьедду этого даже не заметил: по правде сказать, он не замечал ее даже когда она была здесь, рядом.

На этот раз Нино оставил мотоцикл под присмотром привратника. Тот обожал мотогонки и их чемпионов и поэтому охранял мотоцикл как принцессу в гареме. Ремо принес в подарок Иде бутылочку оливкового масла, а Нино пакет американского кофе. По некоторым деталям можно было понять, что теперь отношения между двумя мужчинами основывались не на политике, а на деловых интересах, однако еще на лестнице они заспорили о политике, их голоса стали слышны уже с площадки этажом ниже. Войдя в квартиру, они продолжали спорить.

Ремо казался огорченным нынешним равнодушием Нино по отношению к коммунистической партии. Недавно, в январе, в Риме прошел съезд, за которым Ремо и другие товарищи следили с верой и воодушевлением, Ниннарьедду же этим совершенно не интересовался, лишь мельком видел сообщения в прессе. На предложения вступить в партию и получить партбилет отвечал насмешками, как если бы ему предлагали постричься в монахи… Пока Ремо выражал недовольство по этому поводу, Нино начал напевать «Bandiera rossa» голосом, который больше подходил для какой-нибудь опереточной арии, например из «Веселой вдовы».

«Раньше он вел себя как настоящий коммунист, — с горечью сказал Ремо, обращаясь к присутствующим, — а теперь, когда нужно объединиться для борьбы…» — «Раньше я был мальчишкой», — бойко возразил Нино. — «Какая борьба! — поддержала его находящаяся тут же Консолата, зло взглянув на окружающих, — боремся, боремся, а все с места не сдвинулись».

«Я борюсь за себя и за кого хочу, а не за начальников, — сердито заявил Нино. — Ты хоть знаешь, что такое Революция? В первую очередь, это значит: никаких начальников. Несмышленышем я боролся за дуче. А сейчас, видишь, каков наш Великолепный, „который никогда не отступает“? — перетрухал и попытался удрать, переодевшись немцем! Да он готов был хоть монахиней нарядиться! Ни один из начальников мне, мальчишке, не говорил тогда, что черная рубашка — грязная рубашка! Но когда я ушел от чернорубашечников, такие же начальники, которые там, на севере, изображали из себя приличных людей, не приняли меня в стой отряд: они мне не доверяли. А теперь я им не доверяю!» — Нино ударил ребром правой ладони по локтевой впадине левой руки, что, как известно, представляет собой непристойный жест. «Но товарищ Сталин — настоящий вождь! Ты ведь ему верил!» — «Раньше я ему верил… и то не очень, — поправился Нино, — в общем, я всему этому верил, а теперь, если хочешь знать, не верю даже ему! Он такой же начальник, как и другие, а где они — там вонь! Спроси у тех, кто побывал в сибирском раю! Народ гнет спину, а он усы облизывает!» — «Раньше ты так не говорил!» — с горечью повторил Ремо.

«Раньше! Раньше! Раньше! — оглушительно заорал Нино. — Знаешь, что я скажу тебе, Ремо? Время не ждет! — и звонким, высоким голосом он пропел: „Ивана играет на балалайке и все еще ждет…“ Понял, Ремо, это моя жизнь, а не их, не начальников. Мне на них наплевать! Понял, Ремо, я хочу жи-и-ть!» — завопил Нино, как пожарная сирена.

На эту тему он заговорил еще раз уже на новой квартире Иды на улице Бодони, куда он заехал на своем «Триумфе» после очередной стычки с товарищем Ремо. Как бы продолжая спорить, он шумно ходил по кухне огромными шагами. Говорил он один, а единственными слушателями его были Ида и Узеппе, которые молча сидели в углу. Нино с яростью повторил, что Сталин оказался таким же начальником, как и другие. Ведь известно, что он перемигнулся с Гитлером — и оба надули Польшу!

А недавно разве Сталин не воспользовался нокаутом Японии и не прыгнул на нее? Сталин и прочие начальники — одна шайка: перемигиваются, чтобы надуть других и друг друга. А он, Нино, на них плюет. Нино хочет жить, хочет уплетать жизнь за обе щеки, мир вокруг, всю вселенную с солнцами, лунами и планетами! Сейчас, в 1946 году, сила у Америки, ну, а революция — ясно, что она наступит не скоро. «Может, она наступит через сто лет. А мне двадцать, и я хочу жить сейчас. Поговорим об этом через сто лет, когда мне будет сто двадцать!». А пока он хочет стать очень богатым, мультимиллиардером, улететь в Америку на собственном суперроскошном самолете. Он возьмет с собой и Узеппе: «Эй, Узеппе, хочешь на аэроплане в Америку?» — «Да, да, да!» — «Тогда поехали! Революции сейчас не будет, потому что в Италии хозяйничают американцы, а „они ее не хотят“. — Да и Сталин не хочет, потому что он тоже империалист, как и американцы. Россия — такая же империалистическая страна, как и Америка, только ее империя там — на Востоке, а тут, на Западе, империя американцев. Их ссоры — одно притворство. Они перемигнутся — и вот уже добыча разделена: это — мое, это — твое, а если кто не выполнит условий, посмотрим, у кого лучше атомная бомба. Ну а остальные с балкона в бинокль смогут полюбоваться на взрыв. Начальники между собой всегда договорятся, все они друг другу кумовья. Ну а мне смешно на них глядеть! Я — король анархии, бандит, я вне закона! Я ограблю их банки! Конец начальникам! Я им их империей в рожу запущу!.. Эй, Узе, хочешь на мотоцикле покататься? Та-та-та! Та-та-та! Теперь ты уже и „д“ не выговариваешь? Поехали, Узеппе, поехали, поехали, поехали!» И двое ненормальных вылетают за дверь. Страшный рев рвущего с места мотоцикла заставляет обывателей выглянуть во двор. Все жители дома на улице Бодони высунулись из окон, чтобы посмотреть, как трогается с места «Триумф».