Семья Мускат

— Торой на хлеб не заработаешь, — вступилась за сына Лея.

— Тора — источник жизни.

— Папа, как тебе кажется, я сильно изменилась? — спросила Лотти.

Мойше-Габриэл не сразу понял, что она имеет в виду. Только сейчас он окинул ее пристальным взглядом и остался доволен. «Лицо нежное, не утратило еще образа и подобия Божьего», — подумал он. А вслух сказал:

— Ты совсем взрослая девушка.

— Папа, я бы хотела поговорить с тобой наедине.

— О чем?

— О многом.

— Ну… ты ж еще не уезжаешь.

— Прости меня, Мойше-Габриэл, но какой смысл сидеть здесь, в доме учения? — сказала Лея. — Я понимаю, меня ты видеть не хочешь. Но дети должны же получить какую-то радость от встречи с отцом. Почему бы тебе не поехать с ними в Варшаву?

— Что мне делать в Варшаве?

— Они снимут тебе номер в гостинице.

— Это исключено.

— Тогда отведи их хотя бы к себе.

— Я живу в доме ребе. Там неубрано, неуютно.

— Ой, я уберу, — вызвалась Лотти.

— Упаси Бог. Ты — моя гостья.

— Вот что я предлагаю, — сказала Лея. — Ты, Менди, пойдешь со мной на местный постоялый двор, по дороге купим что-нибудь поесть. А Лотти останется здесь, с отцом. Мы за ней заедем.

Мойше-Габриэл промолчал.

— Тебя такой план устраивает?

— Пусть будет так.

— А ты, Аарон, пойдешь с нами, — распорядилась Лея.

Аарон вопросительно посмотрел на отца. Мойше-Габриэл кивнул. Он видел, что Аарону хочется побыть с матерью. «Мать есть мать, — рассудил реб Мойше-Габриэл. — Так уж устроен мир». Лея подозвала Лотти и что-то прошептала ей на ухо. Аарону было неловко, он робко улыбался. Как странно: эта дама в шляпе — его мать, а ее муж — Копл, управляющий. «О таких, как они, пишут в газетах», — подумалось ему. Он боялся, что не будет знать, о чем с ней говорить; боялся, что она будет над ним подшучивать или захочет, чтобы он поехал с ней в Америку. Он покосился на Лотти. Сестра встретилась с ним глазами, приложила к губам два пальца и послала ему воздушный поцелуй. Он чувствовал, как у него горят уши.

— До свидания, — сказал он, повернувшись к отцу.

— Куда ты торопишься? — прикрикнула на него Лея. — Пойдем вместе. Ты пойдешь с нами. Я ведь твоя мать, а не чужая женщина.

И тем не менее Аарон ушел раньше других. Он бросился к двери столь стремительно, что налетел на гвоздь и порвал плащ. На улице было очень холодно, однако лоб его был мокрым от пота. «Неуравновешен, — решила Лея. — Еще хуже отца». У нее на глаза навернулись слезы. «Он во всем виноват», — сказала она себе, сама не вполне понимая, кого имела в виду, Мойше-Габриэла или Копла. Она бросилась за Аароном вдогонку, схватила его за локоть, он попробовал вырваться, но мать держала его крепко. Да, ее молодость прошла безвозвратно. Теперь она была старухой, матерью бородатого еврея. Впрочем, здесь, в Бялодревне, за это было не стыдно. Лея и Аарон шли сзади, Менди шагал впереди. Верно, ему хотелось в Европу, но теперь все успело здорово надоесть — и родня, и гостиницы, и грязь, и однообразная пища, и разговоры на идише. Его тянуло обратно в Нью-Йорк или в Саратога-Спрингс, куда мать возила его летом. Голова его была забита бейсболом, футболом, скачками. Он перечитал половину романов про Баффало Билла. Случалось, он со своим приятелем Джеком ходил на стриптиз. Сядут с сигареткой в зубах на балконе, жуют жвачку и во все глаза смотрят, как девушки снимают с себя один предмет туалета за другим, пока не разденутся догола. Как же они все ему осточертели, эти нелепые дяди и тети. Норовят, хоть он и был на голову выше них, ущипнуть его за щеку, точно он трехлетний карапуз. И Менди решил, что, вернувшись в Нью-Йорк, он никогда больше не увидит этих дикарей. И никогда больше не поедет в Европу — разве что в Англию.

Когда мать с братьями ушли, Лотти повернулась к Мойше-Габриэлу:

— Можем идти, папа?

— Пусть будет так.

Мойше-Габриэл вышел во двор, Лотти последовала за ним. Да, она была его дочерью, и все же Мойше-Габриэл старался держаться от нее на расстоянии. А вдруг кто-то подумает, что он нарушает Закон, раз идет рядом с какой-то неизвестной женщиной.

Чтобы не отстать от отца, Лотти приходилось чуть ли не бежать. Она поравнялась с ним и взяла его под руку.

— Папа, — сказала она, — ты спешишь?

Двор был не вымощен, снег не убран, галоши остались у нее в Варшаве, и вскоре она промочила ноги. Мойше-Габриэл все время смотрел по сторонам. Стоявшее впереди дерево он почему-то принял за человека и тихо, но внятно произнес: «Это моя дочь».

— С кем это ты разговариваешь, папа?

— Не важно. Мне вдруг показалось…

Лестница, которая вела в комнату Мойше-Габриэла, была заляпана грязью, служанка не мыла ее уже несколько месяцев. В комнате было холодно; плиту зажигали редко. На столе свалены были рукописи, сверху, чтобы страницы не разлетались от сквозняка, положены были кирпичи. На пюпитре лежали, одна на другой, несколько раскрытых книг; верхняя была накрыта платком — священную книгу оставлять непокрытой не годилось. На небольшом сундуке лежала длинная трубка. У стены стояла застеленная одеялом железная койка, на ней валялась подушка без наволочки. Мойше-Габриэл воздел руки:

— Ужасный беспорядок.

— Ничего страшного, — сказала Лотти.

— Я привык. Почти весь день провожу в общинном доме. Ну, как ты, дочь моя? В Америке ты разговариваешь на этом… на английском?

— И на идише тоже.

— Я слышал, ты преуспела в их науках. Учишься в университете?

— Да, папа, на втором курсе.

— И кем же ты станешь? Врачом?

— Нет, папа. Я буду заниматься естественными науками.

— Это что же такое? Электричество?

— И электричество тоже.

— Ты хотя бы помнишь, что ты еврейка?

— Не волнуйся, папа. Антисемиты не дают нам об этом забыть.

— Правда, правда. Даже если еврей грешник, он все равно еврей. Семя Иаково.

— Говорят, нас в колледжах слишком много.

— Тут они правы. «Что делать священнику на кладбище?» Что делать еврею в их школах?

— Не могу же я учиться в синагоге?

— Долг еврейки — выйти замуж, а не бегать по гимназиям.

— Что толку в замужестве? Я хочу учиться, набираться знаний.

— С какой целью?

— Чтобы зарабатывать себе на жизнь.

— На жизнь должен зарабатывать муж, а жена — исполнять обязанности жены. «Вся слава дщери Царя внутри…» [15] Евреев называют царскими детьми.

— В наше время американцы хотят, чтобы женщины работали.

— Чтобы самим развратничать?

Лотти густо покраснела.

— Да, папа, — сказала она. — Именно так.

— До меня также дошли слухи, что ты помолвлена?

Лотти кивнула, затем опустила голову.

— Именно об этом я и хотела с тобой поговорить, — сказала она.

— Говори.

— Ах, папа, не знаю даже, с чего начать. Мы с ним совершенно разные. Я — как ты. Люблю читать. Хочу вести спокойную, размеренную жизнь. А он совсем другой. Ему лишь бы бегать, суетиться.

— Кто он? Из какой семьи?

— Его отец врач. Богатый человек.

— А парень? Он-то чем занимается? Шарлатан?

— Нет… но ему нравится разгульная жизнь, нравится ходить по кабаре. Говорит, что любит меня, при этом встречается и с другими девушками тоже.

Мойше-Габриэл вздохнул:

— Беги от него, как от огня.

— Ах, папа, приехал бы ты в Америку!

— Что мне делать в Америке? А впрочем, кто знает? Как сказал коцкий ребе: «Тора не стоит на месте». В один прекрасный день она, как знать, придет и в Америку.

— Yes, папа. Знаешь, в Америке ведь ужасно много синагог. И мне тебя так не хватает, папа. Ах, папа, дай я тебя поцелую.

Мойше-Габриэл почувствовал, как краснеет.

— Зачем? В этом нет надобности.

— Просто потому, что я люблю тебя, папа.

— Если любишь, дочь моя, следуй по моему пути. Представь, что будет с твоими детьми, раз ты сама отошла от веры.

— У меня не будет детей, папа.