Маркета Лазарова

И охватила ее тоска. Заплакала, и никто не мог ее утешить. День тот и это ее прозрение оставили свою мету. Ах, горе сокрушило ее. Не могла она отречься от своего отца, не могла расторгнуть узы, что выдерживают злобу, вероломство и злодейства. Она была Лазарова. Она утишала свою кровь, но где тут унять — ее валы то накатывали на сердце, то били в лицо. Порой она молилась, и бог внушал ей то благочестие, которое не чванится, расхаживая по освещенной солнцем стороне, а ищет тени.

«Будь во веки веков благословен, великий боже, за то, что вселяешь надежду, когда беда еще не ушла. Как гончар, разбиваешь ты души и снова вылепливаешь их! Неведомы мне твои умыслы, но любовь твоя идет наперекор твоему правосудию. Ты потрясешь Оборжиште. Ты сделаешь так, чтоб отец мой и братья обратились ка путь истинный. Ты удостоишь недостойную служанку твою милости, дабы прожила она жизнь и приняла смерть, как будет тебе угодно. Дай только силы, чтобы я, без вины виноватая, взяла на себя часть греха. Выя греха прочнее выи звериной, надели же меня твердостию, дабы я чуралась порока, ниспошли мне достойную смерть, чтобы была она легка, как слеза грешника, как единственная слеза раскаяния».

Несчастная Маркета! Не кощунство ли такая молитва? Вы слышите, как заносчива просительница? Бедное дитя, она сама себе уготовляет падение.

Как видно, была Маркета благочестивой и грешницей, и это чувствуется даже в ее молитве. Такая уж уродилась, не хуже, не лучше, ибо, как поется в рождественских песнопениях, «человечьи слабости могучи».

В тот памятный день, когда граф Кристиан с войском капитана Пиво приближался к лагерю разбойников, в сокрушающий мороз воротился Миколаш из засады, и хотя новости у него были важные, все-таки наведался он сперва к Маркете — сказать, что между деревьями видел Лазара и двух его сыновей.

Маркета задрожала. Боже милостивый, подступает то, чего она больше всего боялась, подступает смерть, которую она сама призывала.

Бедняжка! Я не вижу ничего в ее душе, что готово было бы к нежданному пришествию смертного часа. Какое потрясение ожидает ее!

Все последнее время, живя в лагере, Маркета неотступно думала о Лазаре и своих братьях. Она верила, что после грозного Миколашева набега никто из них не умер, ибо так, умаляя вину ее дружка, подсказывало ей сердце. Она слишком хорошо знала повадки отца и легко представляла себе, как его люди спешат покинуть Оборжиште, как они таскаются по соседям, твердя, что наказание — не только от короля и властей предержащих, но и от бога. Знала она, как окажет себя их трусость, и рассудила, что они притащатся, как только исход битвы будет наполовину определен.

И теперь, услышав весть об их появлении, она переменилась в лице. То был срок, положенный ею самой себе, и долее не смела она медлить с высвобождением бессмертной души из грешного тела, из столпа плоти, содрогающейся в истоме любовного сладострастья.

Не успел Миколаш повернуться и уйти, удрученная невеста схватила кинжал и вонзила его себе в грудь. Ах, чудится ей, что она умирает, что приходит конец и ее надеждам, ибо пылкие желания даже в смертный час не оставляют это заблудшее дитя.

Увы, желания слишком земные! Но ведь бог судит о человеческих поступках иначе, чем это доступно нашему уму и сердцу! А господь наш постановил жить Маркете дальше; более того, он ясно изъявил свою волю и склонность оказывать таким бедняжкам большую милость, чем тем безумицам, у которых от стояния в костелах скрежещут колени и отсыревает нос.

И стало так, что Маркета пронзила себе грудь, чуть не задев легкие. Еще немножко — и умерла бы, не сойдя с места. Да к чему говорить об опасностях, коли барышня дышит? Какие бы ужасы ей ни мерещились, она поправится.

Миколаш, видя свою подружку окровавленной, взмахнув мечом, бросает коней — пусть себе скачут! Он опускается на колени перед раненой, и вырывается у него такой вопль, что весь лагерь — на ногах. Разбойники столпились вокруг, а барышня — в обмороке. Тут у Миколаша развязывается язык, и любовь вкладывает в его уста ласковые слова.

Разбойнички посмеиваются, ибо рана — пустяковая, да и Маркета уже открыла глаза. И оглядывается на Козлика, уже розовеет от Миколашевых ласк. Он целует ее в губы. Только Козлику все это некстати — зряшная трата времени!

«За дело, за дело! За работу! Королевское войско все ближе!»

Козлик надумал возвести кое-какие укрепления. Выбрал труднодоступное место в чаще, где нет дорог. По воротам Рогачека неприятель мог ударить тараном, но в Шерпинский лес таран не доставишь.

Маркета ранена? Пха! Это ли забота для пана Козлика? И он зовет Миколаша.

«Миколаш, бери свежего коня и десяток всадников, отправляйтесь и перебейте капитанову стражу!»

Возлюбленный оставляет Маркету на снегу и даже не оборачивается. Тем временем разбойники укрепляют лагерь, валят деревья, устраивают засеки, роют рвы, перекидывают снег и точат стрелы, втыкая их на уровне конского брюха. Маркета поднимается. Смотри-ка, вот как она отдает должное разбойничьим нравам! По снегу за ней тянутся кровавые следы. Из раны сочится кровь — вы только взгляните на девицу, запятнавшую себя позором! Да плачет ли она? Плачет!

К черту! Развеем раз и навсегда сомнения в ее невинности. Она — девка Миколаша, она исступленно кусает его плечо, до крови ранит разбойничью глотку, извивается на снегу в неистовстве сладострастья. Ничего не попишешь, была она когда-то скромницей, но с некоторых пор все переменилось. Вышла из нее возлюбленная роскошнее, чем твердит молва, ибо на ее пурпурном плаще, в который страсть облекает любовниц, подкладка из отринутой лазури. И в этом есть свой смысл, своя щемящая душу красота.

В нынешние времена любовь и страсти убоги. Из нашей гортани вырываются лишь стоны, мы скулим и воем, терзаемые похотью, вгрызаемся в нее зубами, а что от этой вспышки останется назавтра? Признаемся друг другу, что в самую полночь прикрыли веки и лежали с постной физиономией. А в конце концов все станет обыденным, и мы будем дрыхнуть, как колоды. А Маркета? Страх ее — это самая сердцевина ядра. Это душа любви! Бедняжка прошла через весь лагерь, разыскивая Александру. И повстречалась с ней возле рва, который Козликовы разбойники углубляли, делая западню для королевского войска. Александра и ее дружок Кристиан носят хворост. Они на верху блаженства и улыбаются. И вы, благородные господа, можете мне поверить, что перемену эту произвела любовь. Это она — изначальная причина всех родов счастья. Они разговаривали на языке любви, а поэтому ни в каком другом не нуждались. Таскали хвою, словно поденщики, да что для влюбленных день каторжного труда? Они были счастливы, занимаясь этой работой. Шагали рядом и удалялись от ям в лес, как удаляются в рай. Тут вновь пришедшая окликнула Александру, и та вздрогнула от испуга.

«Александра, — спросила Маркета, — чем вы тут занимаетесь?» — Маркета произнесла еще несколько слов, которые мы произносим вполне безразлично, так только, на ветер, — и не пожаловалась на свою судьбу. Да что скажешь счастливцам, предающимся любви с такой разумностью? Маркете мнилось, что бог дал ей эту пару в союзники, и она льнула к ним, видя сходство их положения, она попыталась поговорить с ними, но — увы! Александра и Кристиан, как панцирем, оградились от нее, захваченные своим чувством. О, созданья, столь нестерпимо счастливые! Тоска Маркеты не знает предела. Хоть бы словечко о нем, хотя бы одно словечко! У нее цепенеет язык и голова кружится. Она устремляется в объятия смерти и теряет сознание.

Драгоценные мои господа, рана Маркеты не такая уж пустячная. Кинжал чуть не задел легкие, и вы вот сочувствуете ей, а разбойничкам наплевать, они насмехаются, и любо братьям и сестрицам подтрунивать друг над другом. Лагерь торопится, поспешает. И славно ему жить, ссориться, исполнять звериные прихоти и льстить себя надеждой на победу; глядите-ка — вон розетки самодовольных улыбок на бородатых мордах.

В тот день внезапно началась ростепель, снег размяк, превратясь в отвратительную кашицу, и прилипал к копытам. Пошел дождь; право, погодка словно нарочно подгадала для перехода по лесному бездорожью. Повозки проваливаются в снег и скользят, лошади падают одна за другой, солдаты ропщут. А как вы думаете, можно ли с восторгом преследовать врага, ежели мы закоченели и промокли до костей? Что же движет королевскими полками?