Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы

Дидерих пожал плечами.

— Меня нисколько не интересует поведение фрейлейн Кетхен, — сказал он. — Жаль, правда, старого пастора, если она действительно, как вы говорите… Вы точно знаете?

Густа отвернулась.

— Убедитесь сами, если не верите!

Дидерих польщенно засмеялся.

— Не гасите газ! — крикнул он механику, проходившему мимо. — Я сам выключу.

Двери тряпичного цеха, из которого выходили работницы, были настежь распахнуты.

— О! — воскликнула Густа, — как там романтично! — В сумрачном полусвете зала ей представилось множество красочных пятен на серых холмах, а поверх них — лес ветвей. — Ах, — сказала она, подходя ближе. — Что только не почудится в темноте… а это всего-навсего мешки с тряпьем и трубы отопления. — Она скроила презрительную гримаску.

Дидерих разгонял работниц, которые, в нарушение правил, расположились на мешках. Одни, едва закончив работу, взялись за вязанье, другие что-то жевали.

— У вас губа не дура! — рычал он. — На даровщинку греться! Вон!

Медленно, молча, без слова протеста, женщины поднимались и проходили мимо незнакомой дамы, с тупым любопытством оглядываясь на нее и тяжело, точно стадо, топая ногами, обутыми в мужские ботинки. Они уносили с собой удушливые запахи, среди которых жили. Дидерих в упор разглядывал каждую, пока не вышла последняя.

— Фишер! — крикнул он вдруг. — Что там у этой толстухи под платком?

Механик, по обыкновению двусмысленно ухмыляясь, ответил:

— У нее скоро ребеночек будет.

Дидерих с досадой повернулся к нему спиной.

— А я-то думал, что накрыл воровку, — поучал он Густу. — Все они крадут лоскутья. Да-да. Шьют из них детские платьица. — И так как Густа сморщила носик, он добавил: — Да ведь это роскошь для детей пролетариев!

Кончиками пальцев, обтянутых перчаткой, Густа подняла с полу лоскуток. Дидерих внезапно схватил ее за кисть и жадно припал к просвету на застежке перчатки. Густа испуганно оглянулась.

— Ах так, все уже ушли. — Она самодовольно рассмеялась. — Я сразу смекнула, какие такие срочные дела у вас на фабрике.

Дидерих состроил вызывающую мину.

— Ну, а вы? Что вас привело к нам сегодня? Убедились, что я не так уж плох? Конечно, ваш Вольфганг… Не каждый сумеет опозориться так, как он на процессе.

Густа возмутилась:

— Помалкивали бы. Вам никогда не дотянуться до такого благородного человека, как Вольфганг.

Но глаза ее говорили другое. От Дидериха это не укрылось; он возбужденно засмеялся.

— С вами он не торопится! Знаете, что вы для него? Горшок с колбасой и капустой, он предлагает мне помешивать его!

— Лжете, — с убийственным презрением бросила Густа; но Дидерих не оробел.

— С него мало, видите ли, колбасы и капусты, что в горшке… Сначала он думал, что вам достался миллион. Ну, а пятьдесят тысяч марок для такого аристократа не приманка.

Густа вскипела. Дидерих даже попятился — так она разбушевалась.

— Пятьдесят тысяч? Да вы что, спятили? Этого еще не хватало — выслушивать такие бредни! Когда в банке у меня в надежных бумагах триста пятьдесят тысяч! Пятьдесят тысяч! Да вы знаете, что я могу упечь всякого, кто распускает про меня такие возмутительные слухи!

В глазах у нее стояли слезы. Дидерих бормотал извинения.

— Ах, оставьте! — Она вынула носовой платок. — Вольфганг хорошо знает, что получит за мной. Но вы-то, вы! Поверили бессовестным россказням и совсем обнаглели! — вскрикнула она. Ее пухлые розовые щеки дрожали от гнева, вздернутый носик побелел.

Дидерих овладел собой.

— Из этого вы можете только заключить, что вы мне и без денег нравитесь, — нашел он довод в свое оправдание.

Густа закусила губу.

— Кто вас разберет? — сказала она, бросая на него исподлобья капризный и неуверенный взгляд. — Для таких, как вы, и пятьдесят тысяч деньги.

Он решил, что разумнее промолчать. Она достала из своей позолоченной сумочки пушок и пудру.

— До чего же я разволновалась. А все из-за вас. — Но ее уже снова разбирал смех. — Ну, а чем еще замечательна ваша так называемая фабрика?

Он важно кивнул.

— Известно ли вам, на чем вы сидите?

— На мешке с тряпьем!

— Да, но на каком! В этом самом углу, вот за этими мешками, я застукал однажды рабочего и работницу в ту минуту, когда они… догадываетесь? Конечно, оба тут же вылетели вон, а вечером, да-да, в тот самый вечер… — в глазах его появилось выражение мистического ужаса, — парня застрелили, а девка сошла с ума.

— Это был… Ах, боже мой, это был тот рабочий, который задел часового?.. И за мешками…

Взгляд ее скользил по мешкам, точно искал на них следы крови. Густа в страхе придвинулась к Дидериху. Оба вздрогнули и посмотрели в глаза один другому: из них глядел один и тот же бездонный омут — не то похоть, не то безумие. Они со свистом дышали друг другу в лицо. Густа на секунду закрыла глаза — и оба рухнули на мешки, скатились с них, сплелись в тесном объятии и в темноте за мешками трепыхались, сопели, фыркали, — словно шли ко дну.

Густа первая выбралась в полосу света. Дидерих хотел удержать ее за ногу, но она лягнула его в лицо и с шумом выскочила из-за мешков. Дидерих благополучно вылез вслед за нею; пыхтя, стояли они лицом к лицу. Грудь Густы и живот Дидериха бурно колыхались. Первая обрела дар слова Густа.

— Для таких забав поищите себе другую! И как только я могла допустить! — Затем, свирепея: — Я же вам сказала: не пятьдесят, а триста пятьдесят тысяч!

Дидерих двинул рукой, как бы в знак раскаяния. Густа вскрикнула:

— Ох, и на кого я похожа! Вы думаете, я в таком виде пойду по городу? — Он опять испуганно посмотрел на нее и растерянно улыбнулся. — Неужели у вас нет щетки? — Он послушно отправился за щеткой. — Только смотрите, чтоб ваши сестры не проведали. А то завтра весь город будет судачить обо мне.

За щеткой идти пришлось в контору. Когда он вернулся, Густа сидела на мешке, уткнувшись лицом в ладони, и сквозь ее милые пухлые пальчики капали слезы. Дидерих остановился, послушал ее всхлипыванья и неожиданно заплакал сам. Он заботливо чистил щеткой ее платье и тихо приговаривал: «Но ведь ничего особенного не случилось!» Она встала.

— Еще чего не хватало! — произнесла она, иронически оглядев его с ног до головы.

Дидерих расхрабрился.

— Вашему уважаемому жениху незачем знать об этом, — сказал он.

— А пусть себе знает! — вырвалось у Густы, но она тут же прикусила губу.

Озадаченный Дидерих продолжал орудовать щеткой; пока он чистил свой костюм, она одергивала на себе платье.

— Пойдемте! — сказала она. — Теперь не скоро меня потянет к вам на фабрику.

— Кто знает, — ответил он, заглядывая ей под шляпку. — Пять минут назад я еще поверил бы, что вы любите Бука, а сейчас ни на грош не верю.

— Напрасно! — воскликнула Густа. И, не переводя дыхания, спросила: — А к чему здесь эта штука?

— Это песочник, — объяснил он, — тряпье проходит через желоб, а пуговицы и все прочее застревает в песке. Видите? Рабочие, конечно, опять не очистили песок.

Кончиком зонта она поковыряла в песке.

— За год у нас накапливается несколько мешков отбросов! — прибавил Дидерих.

— А это что? — спросила Густа и, быстро нагнувшись, подняла что-то блестящее.

Дидерих вытаращил глаза:

— Бриллиантовая пуговица!

— Бриллиант настоящий. — Она полюбовалась игрой камня. — Если вам часто попадаются такие пуговки, то ваше предприятие не так уж убыточно.

— Придется, конечно, вернуть, — неуверенно сказал Дидерих.

Она рассмеялась:

— Кому? Отбросы-то ведь ваши!

Теперь и он засмеялся.

— Да, но не бриллианты. Мы дознаемся, откуда эти лоскутья.

Густа посмотрела на него снизу вверх.

— Вы, как я погляжу, порядочный простофиля, — сказала она.

— Нет, я всего лишь человек чести! — убежденно возразил он. Густа только плечами пожала. Медленно сняла перчатку с левой руки и приложила бриллиант к мизинцу.

— Его надо вправить в колечко! — воскликнула она, точно осененная неожиданной мыслью. Она сосредоточенно созерцала камень на своей руке и вздыхала. И вдруг швырнула бриллиант обратно в мусор: —Ну, так пусть его найдут рабочие!