Собрание сочинений в 14 томах. Том 8

Тем временем Роджер Вендеруотер лежал в своей великолепной спальне в ожидании ягод; такое великолепие и такая роскошь были там, что они могли бы ослепить нас с вами, ибо никогда еще не доводилось нам видеть ничего подобного. Раб, умевший писать, рассказывал потом, что ему эта спальня показалась настоящим раем. И что в этом удивительного? Труд и жизнь десятка тысяч рабов ушли на то, чтобы создать эту спальню, в то время как сами они, словно дикие звери, спали в отвратительных берлогах. Раб, умевший писать, внес ягоды на серебряном подносе или блюде: видите ли, Роджер Вендеруотер пожелал лично побеседовать с ним о ягодах.

Едва держась на ногах, раб, умевший писать, пересек великолепную комнату и стал на колени перед ложем Вендеруотера, держа в протянутых руках поднос. Большие зеленые листья покрывали поднос сверху, и телохранитель, стоявший у ложа, смахнул их, чтобы Вендеруотер мог полюбоваться ягодами. И, приподнявшись на локте, Роджер Вендеруотер увидел. Он увидел похожие на рубины чудесные свежие ягоды, а среди них руку Тома Диксона, дочиста отмытую, конечно, братья мои, белую-пребелую по сравнению с кроваво-красными ягодами. И еще он увидел зажатую в негнущихся, мертвых пальцах петицию своих рабов из «Преисподней».

— Возьми и прочти, — сказал раб, умевший писать. И когда хозяин взял петицию, телохранитель, который было замер от удивления, ударил кулаком в лицо коленопреклоненного раба. Раб умирал, он очень ослабел, ему было все равно. Он не издал ни звука и, упав на бок, лежал, не двигаясь, истекая кровью от удара по лицу. Врач, который бросился за дворцовой охраной, возвратился со стражей, и они силой поставили раба на ноги. Но когда его тащили, он вцепился в упавшую на пол руку Тома Диксона.

— Бросить его на растерзание собакам! — в ярости закричал телохранитель. — Бросить его на растерзание собакам!

Но Роджер Вендеруотер, забыв о своей головной боли, приказал ему замолчать и продолжал читать петицию. И пока он читал ее, все стояли неподвижно: и разъяренный телохранитель, и врач, и дворцовая охрана, окружившая раба, истекавшего кровью и все еще державшего руку Тома Диксона. И когда Роджер Вендеруотер прочел петицию, он повернулся к рабу и сказал:

— Если в этой бумаге есть хоть крупица лжи, ты пожалеешь о том, что родился.

— Я всю свою жизнь жалею, что появился на свет, — ответил раб.

Роджер Вендеруотер пристально посмотрел на него, и раб добавил:

— Вы уже причинили мне самое плохое, что только могли. Я умираю. Через неделю меня уже не будет в живых, поэтому мне все равно, если вы убьете меня сейчас.

— А что ты сделаешь с этим? — спросил господин, указывая на руку.

— Я унесу ее обратно в барак, чтобы похоронить, — ответил раб. — Том Диксон был моим другом. Наши станки стояли рядом.

Мало что остается добавить к моему рассказу, братья. Раб и рука были отправлены в повозке обратно в барак. Никто из рабов не был наказан за то, что они сделали. Напротив, Роджер Вендеруотер произвел расследование и наказал надсмотрщиков Джозефа Кленси и Адольфа Манстера. Обоих сняли с работы. На лбу у них выжгли клеймо, отрубили правую руку и вышвырнули их на улицу странствовать и просить милостыню до самой смерти. После этого какое-то время фондом управляли по закону, но это длилось очень недолго, братья мои, потому что на смену Роджеру Вендеруотеру пришел его сын Альберт, жестокий хозяин и почти ненормальный человек.

Раб, который преподнес хозяину руку Тома Диксона, — это мой отец. Он был смелым человеком. И так же тайно, как его мать научила его грамоте, он обучил меня. А так как он вскоре умер от побоев, Роджер Вендеруотер взял меня из барака и постарался вывести в люди. Я мог бы стать надсмотрщиком в «Преисподней», но я предпочел быть рассказчиком, чтобы постоянно бродить по стране и всегда находиться рядом с моими братьями-рабами.

Я рассказываю вам об этих вещах тайно, зная в глубине души, что вы не предадите меня, ибо, сделай вы это, вам известно не хуже меня, что мне вырвали бы язык и я больше не мог бы рассказывать истории. И еще я хочу сказать вам, братья, что наступит иная пора, пора, когда все будет хорошо во всем мире, когда не станет ни господ, ни рабов. Но вам следует сначала подготовиться к этому хорошему будущему: вы должны научиться читать. В печатном слове заключена большая сила. И вот я здесь, чтобы обучить вас читать. Есть и другие люди, которые, когда я уйду своей дорогой, позаботятся о том, чтобы у вас были книги, исторические книги — из них вы узнаете правду о ваших господах и тогда станете не менее сильными, чем они.

[Примечание редактора. — Этот рассказ взят из книги «Исторические отрывки и краткие заметки», впервые опубликованной в пятидесятитомном издании в 4427 году и в настоящее время, спустя двести лет, отредактированной и переизданной Национальным комитетом по историческим исследованиям, ввиду их достоверности и ценности.]

Кусок мяса

Последним кусочком хлеба Том Кинг подобрал последнюю каплю мучного соуса, начисто вытер им тарелку и долго, сосредоточенно жевал его. Из-за стола он встал с гнетущим ощущением голода. А ведь только он один и поел. Обоих ребятишек уложили спать пораньше в соседней комнате в надежде, что во сне они забудут о пустых желудках. Жена не притронулась к еде и сидела молча, озабоченно наблюдая за мужем. Это была худая, изможденная женщина, дочь рабочего, сохранившая еще остатки былой привлекательности. Муку для соуса она заняла у соседей. Последние два полпенни ушли на покупку хлеба.

Том Кинг присел у окна на расшатанный стул затрещавший под его тяжестью, и, машинально сунув в рот трубку, полез в боковой карман. Отсутствие табака вернуло его к действительности, и, обругав себя за беспамятность, он отложил трубку в сторону. Движения его были медленны, почти неуклюжи — казалось, он изнемогает под тяжестью собственных мускулов. Это был человек весьма внушительного вида и внушительного сложения; наружность его не слишком располагала к себе. Грубая поношенная одежда висела на нем мешком. Ветхие башмаки были подбиты слишком тяжелыми подметками, тоже отслужившими свой век. Ворот дешевой, двухшиллинговой рубашки давно обтрепался, а покрывавшие ее пятна уже не поддавались чистке.

Профессию Тома Кинга можно было безошибочно определить по его лицу — типичному лицу боксера. Долгие годы работы на ринге наложили на него свой отпечаток, придав ему какую-то настороженность зверя, готового к борьбе. Это угрюмое лицо было чисто выбрито, словно для того, чтобы все его черты выступили как можно резче. Бесформенные губы складывались в крайне жесткую линию, и рот был похож на шрам. Тяжелая, массивная нижняя челюсть выдавалась вперед. Глаза под набрякшими веками и кустистыми бровями двигались медленно и казались почти лишенными выражения. Да, несомненно, было что-то звериное в наружности Кинга и особенно в его глазах — сонных с виду глазах льва, готового к схватке. Низкий лоб был покат, а под коротко остриженными волосами отчетливо проступал каждый бугор на обезображенной голове. Нос, дважды сломанный, исковерканный бессчетными ударами на все лады, и оттопыренное, всегда распухшее ухо, изуродованное так, что оно стало вдвое больше своей нормальной величины, тоже отнюдь его не красили, а уже проступавшая на недавно выбритых щеках борода придавала коже синеватый оттенок.

Словом, у Тома Кинга была внешность человека, которого можно испугаться где-нибудь в темном переулке или в каком-либо уединенном месте. А между тем он вовсе не был преступником и никогда ничего преступного не совершал. Иногда побранится — это дело обычное в его среде, а вообще-то он никому не делал вреда. Никто никогда не видел, чтобы он затеял ссору. Том Кинг был боксер-профессионал и всю свою боевую свирепость сохранял для профессиональных выступлений. Вне ринга он был флегматичен, покладист, а в молодые годы, когда у него водились деньги, раздавал их щедрой рукой, не заботясь о себе. Он не страдал злопамятностью и имел мало врагов. Бой на арене являлся для него средством к жизни. На ринге он наносил удары, чтобы причинить повреждения, чтоб изувечить противника, уничтожить его, но делал это без злобы. Для него это было обыкновенным деловым занятием. Зрители собирались и платили деньги, чтобы посмотреть, как противники нокаутируют друг друга. Победителю доставалась большая часть денежного приза. Когда Том Кинг встретился двадцать лет назад с Улумулу Гуджером, он знал, что нижняя челюсть Гуджера, сломанная в ньюкаслском состязании, всего месяца четыре как зажила. И он метил именно в эту челюсть и опять сломал ее на девятом раунде, но не потому, что питал к Гуджеру вражду, а потому, что это был наиболее верный способ вывести Гуджера из строя и получить большую часть приза. И Гуджер не обозлился на него. Таков был закон игры, оба они знали его и следовали ему.