Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 14

Бэском покачал головой:

— Мы должны считаться с возможностью революции в Мексике и с тем, что наше собственное правительство отличается удивительной мягкотелостью. Если мы введем в игру акции «Тэмпико петролеум», а там начнется какая-нибудь серьезная заваруха — вам конец, вы будете разорены и пущены по миру.

И все-таки, — в заключение сказал Бэском, — я не вижу иного выхода, как прибегнуть к помощи акций «Тэмпико петролеум». Я истощил почти все ресурсы, которые вы мне оставили. А то, что происходит с нами, — это не внезапный наскок. Это медленное и упорное наступление, которое напоминает мне движение ледника, сползающего с горы. Все эти годы, что я веду ваши дела на бирже, мы впервые попадаем в такой тупик. Теперь поговорим о вашем финансовом положении вообще. Финансами вашими ведает Коллинз, и ему должно быть все известно. Но вам необходимо быть в курсе всех дел. Какие бумаги вы можете дать мне в качестве обеспечения? Какие — сейчас и какие — завтра? Какие на будущей неделе и в последующие три недели?

— Сколько же вам надо? — в свою очередь, спросил Френсис.

— Миллион долларов сегодня, до закрытия биржи. — Бэском красноречиво указал на биржевой телеграф. — И по крайней мере еще двадцать миллионов в ближайшие три недели, если — советую вам хорошенько запомнить это «если» — если все в мире будет спокойно и положение на бирже останется таким же, каким оно было последние полгода.

Френсис с решительным видом встал и потянулся за шляпой.

— Я немедленно еду к Коллинзу. Он гораздо лучше осведомлен о состоянии моих дел, чем я сам. Я вручу вам до закрытия биржи по крайней мере миллион, и я почти уверен, что смогу вручить вам остальное в течение ближайших недель.

— Помните, — предупредил его Бэском, пожимая ему руку, — самое зловещее в этой направленной против вас атаке — методическая неторопливость, с какою она развертывается. И это не маскарадная шутка, а широко задуманная кампания, и ведет ее, по всей вероятности, какой-нибудь крупный туз.

Не раз за этот день и вечер рабыня летающих слов подзывала королеву к аппарату и соединяла с мужем. К своему великому восторгу, королева обнаружила у себя в спальне, возле кровати, телефон, по которому, вызвав кабинет Коллинза, она пожелала спокойной ночи Френсису и попыталась даже поцеловать его, в ответ на что услышала какой-то странный, неясный звук — его ответный поцелуй.

Королева сама не знала, долго ли она спала. Но, проснувшись, она из-под полуопущенных век увидела, что Френсис глядит на нее с порога; потом он тихонько вышел из спальни. Она тут же вскочила и побежала к дверям, но Френсис уже спускался по лестнице.

«Опять у него неприятности с американским богом», — подумала королева, догадавшись, что Френсис, видимо, направляется в эту удивительную комнату — библиотеку, чтобы прочесть на ленте стрекочущего аппарата угрозы и предупреждения гневного бога. Королева посмотрелась в зеркало, заколола волосы и, самодовольно улыбаясь, надела капот — еще одно чудесное доказательство внимания, предупредительности и заботы Френсиса.

У входа в библиотеку она остановилась, услышав за дверью чей-то чужой голос. Первой ее мыслью было, что это волшебный телефон, — но нет, не может быть, слишком громко и слишком близко звучит этот голос. Заглянув в щелку, она увидела двух мужчин, сидящих в больших кожаных креслах друг против друга. Френсис, осунувшийся от забот и волнений, был все еще в дневном костюме, тогда как другой был во фраке. Она слышала, как тот, другой, называл ее мужа «Френсис», а ее муж в ответ называл его «Джонни». Это обстоятельство, а также непринужденный тон беседы дали ей понять, что они старые, близкие друзья.

— Так я тебе и поверю, Френсис, — говорил тот, другой, — что ты там, в Панаме, вел монашеский образ жизни! Уж, наверно, раз десять дарил свое сердце прекрасным сеньоритам!

— Только одной, — после паузы сказал Френсис, глядя, как заметила королева, прямо в глаза своему другу. — Больше того, — продолжал он, снова помолчав, — я в самом деле потерял сердце… но не голову. Джонни Пасмор, ох, Джонни Пасмор, ты просто повеса и ловелас, и ничего ты в жизни не знаешь. Так вот: в Панаме я встретил самую чудесную девушку на свете; я счастлив, что дожил до встречи с нею, и был бы рад умереть за нее. Это пылкое, страстное, нежное, благородное существо — королева, да и только.

И королева, которая слышала его слова и видела его восторженное лицо, улыбнулась горделиво и неясно: какого любящего мужа обрела она.

— Ну, а дама… мм… отвечала тебе взаимностью? — спросил Пасмор.

Королева увидела, как Френсис многозначительно кивнул.

— Она любит меня так же, как я люблю ее, — серьезно ответил он. — Это я знаю наверное. — Он вдруг поднялся со своего кресла. — Подожди, я сейчас покажу тебе ее.

Френсис направился к двери, а королева, несказанно обрадованная признанием мужа, мгновенно шмыгнула в соседнюю роскошную комнату непонятного назначения, которую горничная называла гостиной. Она с поистине детским волнением представляла себе, как удивится Френсис, не найдя ее в постели, и лукаво смотрела ему вслед. А он взбежал по широкой мраморной лестнице и через минуту вернулся. Сердце королевы слегка сжалось, когда она заметила, что он не проявляет никакого беспокойства по поводу ее отсутствия в спальне. В руке он нес свернутый в трубку кусок тонкого белого картона и, не глядя по сторонам, прошел прямо в библиотеку.

Посмотрев в щелку, королева увидела, что он развернул свиток и, положив его перед Джонни Пасмором, сказал:

— Суди сам. Вот она.

— Но почему у тебя такой похоронный вид? — спросил Джонни Пасмор после тщательного изучения фотографии.

— Потому что мы встретились слишком поздно. Я был вынужден жениться на другой. И я расстался с ней навсегда за несколько часов до ее венчания с другим. Этот брак был решен еще прежде, чем мы узнали о существовании друг друга. Та, на которой я женился, да будет тебе известно, — хорошая, чудесная женщина. Я всю жизнь буду предан ей. Но, к несчастью, сердцем моим она никогда не завладеет.

Эти слова открыли королеве всю горькую правду. Ей стало дурно, и, едва не лишившись чувств, она схватилась за сердце. Хотя разговор в библиотеке продолжался, она уже не слышала ни слова из того, что там говорилось. Медленно, огромным усилием воли она овладела собой. Наконец, ссутулившись, похожая больше на скорбную тень той блестящей красавицы и гордой жены, какою она была всего несколько минут назад, королева, шатаясь, прошла через вестибюль и медленно, точно в страшном сне, точно на каждой ноге у нее гиря привязана, стала подниматься по ступенькам. Очутившись в спальне, она утратила всякую власть над собой. В ярости сорвала с пальца кольцо Френсиса и принялась топтать его ногами. Сорвала с себя ночной чепец и черепаховые шпильки и тоже принялась их топтать. Потом, содрогаясь от рыданий и бормоча что-то невнятное, королева бросилась на кровать, ее трясло как в лихорадке; но когда Френсис, направляясь к себе в комнату перед сном, заглянул к ней в спальню, она нашла в себе силы притвориться спящей и ничем не выдать своего горя.

Целый час, показавшийся ей вечностью, она дожидалась, чтобы он уснул. Лишь после этого встала, взяла острый, украшенный драгоценными камнями кинжал, который она привезла с собой из Долины Затерянных Душ, и осторожно, на цыпочках, прокралась в его комнату. Там, на туалетном столике, лежал этот кусок картона — большая фотография Леонсии. Королева в нерешительности остановилась, сжимая кинжал так, что драгоценные камни на рукоятке впились ей в пальцы и в ладонь. Кого же ударить: мужа или Леонсию? Она шагнула к его постели и уже занесла руку для удара, но тут дотоле сухие глаза ее увлажнились, и слезы, точно завеса из тумана, скрыли от нее мужа. Она всхлипнула и опустила руку, сжимавшую кинжал.

Тогда она приняла другое решение и быстро направилась к туалетному столику. Внимание ее привлекли лежавшие там карандаш и блокнот. Она нацарапала два слова, вырвала из блокнота листок, положила фотографию Леонсии на блестящую, полированную поверхность стола, накрыла ее этим листком и нанесла удар, — он пришелся точно между глаз соперницы; острие кинжала вонзилось в дерево, рукоятка качнулась и застыла.