Собрание сочинений. т.2.

В первый же вечер после приезда Гийома Мадлена столкнулась с ним на лестнице. Он с почтительным видом посторонился, прижавшись к стене, и она была даже несколько сконфужена и удивлена его поведением. Она привыкла, что постояльцы чуть не наступали ей на ноги и пускали прямо в лицо облака табачного дыма. Молодой человек вошел в номер, соседний с ее комнатой, — их разделяла тонкая перегородка. Засыпая, Мадлена невольно прислушивалась к шагам незнакомца, которые, казалось, заполонили все ее жилище.

Хотя Гийом держался весьма почтительно, он сразу же заметил нежный перламутровый цвет лица и великолепные рыжие волосы своей соседки. В этот вечер он долго ходил по комнате; мысль, что рядом, совсем близко от него, находится молодая женщина, приводила его в какое-то лихорадочное возбуждение. Он слышал даже, как скрипела ее кровать, когда она ворочалась с боку на бок.

На следующий день при встрече молодые люди, разумеется, улыбнулись друг другу. Их отношения быстро сделались довольно непринужденными. Мадлена бездумно уступала своей симпатии к этому юноше, считая, что здесь ей не грозит никакая опасность. Она смотрела на него почти как на ребенка и думала, что если когда-либо он совершит глупость и заговорит с ней о любви, она пожурит его и легко объяснит свои мотивы. Она верила в свои силы, она поклялась остаться вдовой и хотела сдержать клятву. Прошло несколько дней, и Мадлена приняла приглашение Гийома немного прогуляться вместе с ней. Вернувшись с прогулки, она зашла в комнату молодого человека, а потом тот зашел к ней. И при всем этом — ни одного ласкового слова, ни одной улыбки, могущей внушить беспокойство. Они держались с деликатной и нежной сдержанностью, как люди, только недавно сдружившиеся.

Но на самом деле покой их уже был нарушен. Вечерами, в своих комнатах, они прислушивались к шагам за стеной, они предавались мечтам, не смея откровенно признаться себе в чувствах, которые их волновали. Мадлена знала, что любима, и не могла устоять против этой нежности, хотя и не переставала повторять себе, что не любит Гийома. По правде говоря, любовь была ей еще неведома; ее первая связь началась слишком внезапно, и теперь знаки внимания со стороны Гийома доставляли Мадлене бесконечное наслаждение и радость; помимо воли, сердце ее тянулось к нему, преисполненное симпатии, из которой постепенно рождалась нежность. Ныне, когда мысли ее обращались к ранам, от которых кровоточило ее сердце, она отстраняла эти жестокие воспоминания, предаваясь мечтам о своем новом друге; пылкая страсть, бурный темперамент, без сомнения, испугали бы ее, тогда как нежная привязанность этой нервической натуры окутывала все ее существо какой-то ласковой негой и понемногу ослабляла ее решимость. Гийом жил в мечтах: он стал обожать первую женщину, с которой столкнула его судьба. В этом таилась роковая неизбежность. С самого начала он даже не поинтересовался, кто была эта женщина; она первая улыбнулась ему, и этой улыбки оказалось достаточно, чтобы он преклонил перед ней колени и посвятил ей свою жизнь. Он испытывал радостное изумление при мысли, что сразу же обрел возлюбленную, и спешил открыть ей свое сердце, которое так долго было на замке, так полно было сдерживаемой страсти; он еще не осмеливался поцеловать Мадлену, но уже верил, что она принадлежит ему.

Так прошла неделя. Гийом почти никуда не выходил. Париж внушал ему страх; приехав сюда, он не решился поселиться ни в одной из больших гостиниц, адреса которых дал ему отец. Теперь он был счастлив, что избрал этот глухой уголок за Люксембургским садом, в тихом, спокойном квартале, где его ждала любовь. Ему хотелось увести Мадлену подальше отсюда, в поля, но не для того, чтобы вынудить ее быстрее упасть в его объятия. Нет, он любил деревья и мечтал прогуливаться вместе с возлюбленной под их благодатной сенью. Мадлена все отказывалась из какого-то смутного предчувствия. Наконец она согласилась пообедать с ним в загородном кабачке. В ресторане Верьерского леса она вверилась Гийому.

Любовники вернулись в Париж на следующий день. Ошеломленные тем, что с ними произошло, они норой забывали говорить друг другу «ты». Они испытывали даже некоторое стеснение, неловкость, которых не знали прежде, когда были просто друзьями. Ими владело какое-то необъяснимое чувство стыда, и они не пожелали оставаться на ночь в одной гостинице, где еще накануне были почти чужими друг другу. Гийом понял, что, если Мадлена переедет к нему в комнату, она будет страдать от двусмысленных улыбок коридорных. В этот же вечер он перебрался в соседнюю гостиницу. Теперь, когда Мадлена ему принадлежала, он хотел быть с ней вдвоем, укрывшись от всех в каком-нибудь никому не ведомом убежище.

Он действовал так, словно собирался жениться. Он обратился за советом к банкиру, у которого отец открыл ему неограниченный кредит, и тот указал Гийому уединенный особняк, продававшийся на Булонской улице. Юноша бросился осматривать помещение и немедленно купил его. Он тотчас же привел туда обойщика и в несколько дней обставил дом. Все это заняло не больше недели. Однажды вечером, взяв Мадлену за руку, Гийом спросил, согласна ли она стать его женой.

С той ночи, проведенной в ресторане Верьерского леса, он навещал ее каждый день, подобно жениху, ухаживающему за своей нареченной; он приходил после полудня и, посидев немного, скромно удалялся. Его слова растрогали Мадлену, и вместо ответа она бросилась ему на шею. Они вошли в особняк на Булонской улице, словно новобрачные в вечер свадьбы. Они провели здесь первую брачную ночь. Казалось, они забыли о том, как однажды вечером случай неожиданно бросил их в объятия друг друга, и поверили, что могут в первый раз обменяться поцелуями. Эта ночь была полна нежности и счастья, и любовникам чудилось, что прошлое навсегда умерло, что союз их чист и вечен, как неразрывные узы, соединяющие супругов.

Они прожили на Булонской улице полгода, отгородившись от всего мира, почти нигде не бывая. Это была воплощенная греза о счастье. Убаюканные своей нежностью, они больше не вспоминали о том, что предшествовало их любви, не беспокоились о том, что могло ждать их в будущем. Мысли их были так далеки от этого, так возвышенны, сердце купалось в довольстве, в радостном, ничем не нарушаемом покое. Особняк, его тесные, убранные коврами комнаты со стенами, обтянутыми яркими тканями, был для них восхитительным убежищем, тихим и замкнутым, излучающим счастье. При доме имелся крошечный сад — клочок земли величиной с ладонь, и здесь, несмотря на холод, они часто болтали в погожие зимние дни.

Мадлене казалось, что она вновь родилась на свет. Она не знала, любит ли она Гийома, — она знала только, что ее обволакивает, баюкает безграничная нежность, которой он ее окружил. Раны ее затянулись; душа не содрогалась больше от мучительных волнений, жгучие страдания не терзали грудь, сердце отдыхало, согретое мягким и ровным пламенем любви. Она ни о чем себя не спрашивала. Как больной, изнемогший от тяжелой лихорадки, она вся отдавалась томительной сладости выздоровления, преисполненная благодарности к тому, кто вывел ее из состояния безысходной тоски, в котором она пребывала. Но не пылкие объятия Гийома сильнее всего волновали ее; страсть не просыпалась в ней, ее поцелуи были скорее поцелуями матери, чем любовницы. Ее трогало глубокое уважение, которое он ей выказывал, то, что он обращался с ней, как со своей законной женой. Это поднимало ее в собственных глазах, позволяло верить, что из материнских рук она сразу перешла в супружеские объятия. В своем позоре она лелеяла эту мечту, льстившую ее самолюбию, пробуждавшую все, что было целомудренного в ее существе. Гордость ее была пощажена, раны не кровоточили больше; в полном забвении былых страданий таился источник нарождающейся в ней любви, душевного покоя и радостных надежд.

Гийом был на верху блаженства. Наконец-то осуществилась заветная мечта его детства и юности. В коллеже, когда мальчишки его жестоко избивали, он мечтал о сладостном уединении, о забытом всеми укромном уголке, где он станет проводить долгие дни в полной праздности, где на него не будут обрушиваться побои, где какая-нибудь добрая и ласковая фея будет нежно склоняться над ним. Позднее, когда ему исполнилось восемнадцать лет и неясные желания начали бродить в его крови, он с новой силой отдался своим мечтам под сенью густых деревьев парка, внимая журчанию прозрачных вод; теперь фею заменила возлюбленная, и, обегая лесные заросли, он все ждал, что на одном из поворотов тропинки встретит свою дорогую любовь. В Мадлене он обрел наконец свою добрую, нежную фею, возлюбленную, которую искал. Она была с ним в том сладостном уединении, о котором он столько грезил вдали от шума и суеты города, в укромном убежище, куда никому не было доступа и где никто не мог помешать его восторгам. В этом заключалось для Гийома наивысшее счастье: сознавать, что ты недосягаем для мира, не опасаться больше, что тебя могут обидеть, оскорбить, с умилением отдаваться блаженному покою, воцарившемуся в сердце, и знать, что рядом с тобою — только одно прекрасное и любящее создание. Это утешало его, было воздаянием за горестную, безрадостную юность; до этого он не ведал настоящей привязанности: отец был высокомерен и насмешлив, ласки старой фанатички наводили на него ужас, и даже друг не способен был утолить его страстную потребность любви и обожания. Бесконечные преследования, которым подвергался Гийом, мученическое детство, юность, проведенная в глуши Нуарода, — вся эта непрерывная череда страданий заставляла его горячо желать полного уединения и полного покоя; ему хотелось, чтобы его истерзанная душа растворилась в беспредельной нежности. Измученный, боязливый, укрывался он на груди Мадлены, находил там отдохновение. Все его радости заключались в безграничном покое. Он верил, что безмятежность его существования никогда не будет нарушена. Ему казалось, что сама вечность раскрылась перед ним, — вечность, в чьих объятиях покоятся под землей и которую он вкушал в объятиях молодой женщины.