Поль и Виргиния. Индийская хижина

Госпожа де-ла-Тур хорошо понимала причину недуга дочери, но сама не осмеливалась завести с ней об этом речь. «Дитя мое, — говорила она ей, — обратись к богу, который по воле своей располагает и здоровьем и жизнью. Он испытует тебя сегодня, дабы завтра вознаградить тебя. Подумай о том, что мы на земле лишь для того, чтобы творить добродетель».

Между тем ужасающие эти жары подняли с океана пары, которые покрыли остров словно огромным зонтом. Вершины гор собирали их вокруг себя, и длинные борозды огней время от времени появлялись у их отуманенных пиков. Скоро ужасные громы потрясли раскатами леса, равнины и долы; проливные дожди, подобные водопадам, хлынули с неба. Пенящиеся потоки понеслись по склонам этой горы; дно котловины стало морем, возвышенность, где стояли хижины, — маленьким островком, а выход из этой равнины — шлюзом, откуда беспорядочно уносились вместе с ревущими видами куски земли, деревья и камни.

Вся семья, дрожа, молилась в хижине госпожи де-ла-Тур. Крыша страшно трещала под напором ветра. Хотя дверь и ставни были плотно закрыты, можно было различить сквозь щели строения все предметы: так ярки и часты были молнии. Бесстрашный Поль, сопровождаемый Домингом, ходил от хижины к хижине, несмотря на ярость грозы, тут укрепляя стены новыми подпорками, там глубже втыкая их; он входил внутрь лишь для того, чтобы утешить семью надеждой на скорый возврат хорошей погоды. Действительно, к вечеру дождь стих; юго-восточный пассат принял обычное свое направление; грозовые тучи понесло к северо-западу, и заходящее солнце появилось на горизонте.

Первым желанием Виргинии было снова увидеть место своего отдохновения. Поль робко приблизился к ней и предложил ей руку, чтобы помочь ей идти. Она, улыбаясь, взяла ее, и вместе вышли они из хижины. Воздух был свеж и звонок. Белые дымки поднимались со склонов горы, изборожденных здесь и там пеною потоков, высыхающих повсюду. Что до сада, то он весь был изрыт ужасными оврагами; большая часть плодовых деревьев была вырвана с корнем; большие груды песку покрывали луговины и засыпали купальню Виргинии. Впрочем, оба кокоса стояли на месте и пышно зеленели; но кругом не было ни зелени, ни беседок, ни птиц, исключая нескольких зябликов, которые на вершине ближнего утеса оплакивали жалостным пеньем гибель своих птенцов.

При виде этого опустошения Виргиния сказала Полю: «Вы принесли сюда птиц, а ураган убил их. Вы насадили сад — он разрушил его. Все гибнет на земле; одно только небо не меняется». Поль ответил ей: «Отчего не могу я дать вам что-либо небесное? Впрочем, даже и на земле у меня нет ничего». Виргиния возразила, краснея: «У вас есть образок святого Павла».

Едва только сказала она это, как он побежал за ним в хижину своей матери. Этот образок был небольшой миниатюрой, изображающей отшельника Павла. Маргарита очень почитала его; она долго носила его на шее, когда стала девушкой; потом, сделавшись матерью, она надела его на ребенка. Случилось даже, что, будучи беременной и покинутой всем светом, она так часто глядела на изображение этого блаженного отшельника, что передала своему ребенку некоторое сходство с ним. Это и заставило ее назвать его этим именем и дать ему в покровители святого, проведшего свою жизнь вдали от людей, которые и ее сначала оскорбили, а затем покинули.

Виргиния, получив из рук Поля этот образок, сказала ему взволнованным голосом: «Брат мой, он всегда будет со мной, пока я жива, и я никогда не забуду, что ты отдал мне единственную вещь, которой обладал на свете». При этом возврате нежности и непринужденности Поль хотел поцеловать ее, но с легкостью птички она ускользнула от него и оставила его вне себя, ничего не понимающим в столь необычном поведении.

Между тем Маргарита говорила госпоже де-ла-Тур: «Отчего бы не поженить нам наших детей? Они питают друг к другу сильнейшую страсть, которой сын не сознает еще. Когда природа заговорит в нем, тщетно будем мы блюсти их. Всего надо опасаться».

Госпожа де-ла-Тур отвечала ей: «Они слишком молоды и слишком бедны. Какое горе для нас, если Виргиния произведет на свет несчастных детей, воспитать которых она, может быть, не смогла бы! Твой черный Доминг очень дряхл, Мария немощна; я сама, дорогой друг, уже пятнадцать лет как чувствую себя постаревшей. Быстро стареешь в жарких странах, а еще быстрее — в горе. Поль — единственная наша надежда. Подождем, пока годы выработают в нем характер и пока он сможет поддерживать нас своим трудом. Ты знаешь, что теперь у нас есть лишь хлеб насущный. Если же Поль отправится в Индию на короткий срок, то торговля позволит ему купить нескольких рабов, а по возвращении сюда мы поженим его с Виргинией, ибо, я думаю, что никто не сделает дорогую мою дочь более счастливой, нежели сын твой Поль. Поговорим об этом с нашим соседом».

Действительно, обе дамы посоветовались со мной, и я был одного мнения с ними.

«Моря Индии прекрасны, — сказал я им. — Если выбрать благоприятную пору для отправления в Индию, то путешествие продлится самое большее шесть недель; столько же — и возвращение. Мы соберем на наших участках груз для Поля, ибо у меня есть соседи, которые очень любят его. Дадим ему хотя бы неочищенного хлопка, который нам здесь ни на что не нужен, ибо нет машины, чтобы трепать его; затем — черного дерева, настолько обыкновенного здесь, что оно служит топливом, и резину, которая пропадает в наших лесах: все это довольно хорошо продается в Индии, а нам тут совершенно бесполезно».

Я взялся испросить у господина де-ла-Бурдоннэ разрешение на отплытие в это путешествие; однако прежде всего я хотел предупредить о нем Поля. Но каково было мое удивление, когда этот молодой человек сказал мне, с благоразумием, значительно превосходящим его возраст: «К чему мне покидать свою семью ради каких-то планов обогащения? Разве есть на свете торговля, которая была бы более выгодна, нежели обработка земли, дающей иногда сам-пятьдесят или сам-сто? Если нам хочется торговать, то разве не можем мы сделать этого, относя излишек отсюда в город, без того, чтобы я вынужден был скитаться по Индии? Наши матери говорят, что Доминг стар и дряхл, но зато я ведь молод и делаюсь сильнее с каждым днем. С ними может случиться во время моего отсутствия какое-нибудь несчастие, особенно с Виргинией, которая и так больна. О нет, нет! Я никогда не решусь покинуть ее».

Его ответ поверг меня в немалое затруднение, ибо госпожа де-ла-Тур не скрыла от меня ни состояния Виргинии, ни своего желанья выиграть несколько лет в возрасте молодых людей, разлучив их друг с другом. Этих причин я не смел даже дать заподозрить Полю.

При таких-то обстоятельствах прибывший из Франции корабль привез госпоже де-ла-Тур письмо от тетки. Страх смерти, без которого жестокие сердца никогда не стали бы чувствительными, обуял ее. Она просила племянницу вернуться во Францию или, если здоровье не позволяет ей совершить столь длинного путешествия, то прислать Виргинию, которой она обещала хорошее воспитание, партию при дворе и наследование всех богатств. Она связывала, — писала она, — возврат своего благоволения с исполнением ее желаний.

Едва только это письмо было прочитано в семье, как оно повергло всех в отчаяние. Доминг и Мария стали плакать. Поль, застывший от изумления, казалось готов был придти в ярость. Виргиния, устремив глаза на мать, не смела вымолвить ни слова. «Неужели вы могли бы покинуть нас теперь?» — сказала Маргарита госпоже де-ла-Тур. «Нет, друг мой; нет, дети мои, — возразила госпожа де-ла-Тур, — я не покину вас. С вами я жила и с вами хочу умереть. Я познала счастье лишь в привязанности вашей. Если здоровье мое расстроено, то старые страдания тому причиной. Я была ранена в сердце жестокостью родных моих и потерей дорогого моего супруга. Но с тех пор, с вами, в бедных этих хижинах, испытала я больше утешения и благоденствия, нежели могла бы я даже надеяться получить на родине со всеми богатствами моей семьи».