Т. 3. Несобранные рассказы. О художниках и писателях: статьи; литературные портреты и зарисовки

Ни одного по-настоящему счастливого мгновения! Лишь приступы неумеренного веселья, бессонные ночи и слепящий свет баров и мюзик-холлов. Ничего не удалось сберечь: ни денег, ни нежности. В этом существовании, которое медленно заволакивали сумерки, не нашлось места ни для любви, ни для дружбы. Вместо этого — лишь случайные встречи, но сердце не откликалось на них, и в глубине своего одиночества, оборачиваясь назад или вглядываясь перед собой, видела она лишь две черные бездны: одна звалась ее прошлым, другая — будущим.

И лишь единственная привязанность согревала одинокую душу этого брошенного всеми ребенка.

Она уже и не помнила, кто принес ей когда-то горшочек с цветущей гортензией. Именно этот цветок, название которого было ей неизвестно, одарила она своей дружбой и нежностью, вложив в это чувство всю нерастраченную любовь своего сердца, всю страсть, переполнявшую душу, все сострадание и жалость одинокого существа, не знавшего в своей жизни ни от кого ни сострадания, ни жалости…

Но крупные лепестки цветка сморщились, словно старушечьи веки, и опали, устлав черную землю аккуратного розового горшочка. Стали засыхать листья. А Сиприен Вандар по-прежнему аккуратно утром и вечером поливала увядший цветок, словно священнодействовала. Она продолжала его поливать даже тогда, когда в горшке остался торчать лишь почерневший остов, казавшийся пограничным столбом между жизнью и смертью. И вот этот жалкий огрызок, уменьшающийся день ото дня, она называла просто «растение», не найдя для него более точного, более подходящего слова.

Когда разразилась война, Сиприен Вандар перестала платить за комнату в гостинице. Но годы шли, и наступил момент, когда ей объявили, что она больше не имеет права на «отсрочку» и теперь ей следует либо заплатить за комнату, либо съезжать.

Это заявление не вызвало у нее никакого протеста, ведь в глубине души она никогда не понимала, почему пользовалась этой льготой, просто после стольких лет полагала, что теперь-то имеет на нее право. Она все же сочла необходимым устроить скандал хозяйке гостиницы, скандал весьма бурный, завершившийся в полицейском участке. В конце концов дело было улажено, и Сиприен Вандар пообещала все-таки съехать. Ей было позволено даже забрать свои вещи.

Она уехала на фиакре. На сиденье возле кучера стоял огромный чемодан, а в руках Сиприен Вандар крепко сжимала свое «растение». В гостинице в самом центре квартала, где она поселилась на этот раз, перед тем, как лечь спать, она долго-долго смотрела на него.

За годы пользования льготой она утратила привычку платить еженедельно, и теперь нужны были дни и дни, чтобы вновь ее освоить. Вскоре она вынуждена была съехать и отсюда. С собою она унесла лишь свое «растение», заботливо закутанное в газету. Сидя в маленьком кафе на площади Пигаль, она написала и отправила с пневматической почтой записку хозяевам гостиницы, в которой сообщала, что уезжает путешествовать, но тотчас же по возвращении заплатит по счету и заберет свои вещи.

Затем Сиприен Вандар отправилась к Жермене, своей старинной приятельнице, которая стала шикарной дамой и обзавелась квартиркой в квартале Эроп.

Она оставила ей свое «растение», а сама ушла как была: в одном платье, в одной-единственной рубашке, которую стирала перед сном в лохани, и так проходили день за днем, вернее, ночь за ночью. Раз в два-три дня Сиприен вставала раньше обычного, еще до полудня, и шла проведать «растение», которое поселилось на кухне, куда водворила его Жермена. Неприкрытое убожество и грязь этой кухни не поражали Сиприен, настолько эта скиталица привыкла к неуюту меблированных комнат, зато газовая плита казалась в ее представлении воплощением сказочной роскоши, символом семейного уюта и благополучия.

Но получилось так, что недели две Сиприен не могла навещать подругу. Придя снова, она узнала у консьержки, что «мадам Жермен» совсем недавно съехала с квартиры тайком, не заплатив.

Услыхав это известие, Сиприен Вандар чуть было не лишилась сознания, ноги ее подкосились, но она постаралась ничем не выдать своего волнения и тревоги и ушла, терзаемая глубоким и безмолвным отчаянием.

«Растение» погибло! Предчувствие не могло ее обмануть! Конечно, при переезде Жермена взяла с собой гораздо более нужные, более ценные вещи…

Она встретила ее через три дня, но не осмелилась ни о чем спросить…

Так постепенно Сиприен Вандар сама стала походить на растение, которое чахнет и хиреет на неподходящей для него почве.

Однажды вечером ее увезли в больницу, и там впервые за всю ее жизнь за ней стали ухаживать так ласково и заботливо, что все прежние верования вернулись к ней, как по весне возвращаются перелетные птицы. По ночам ей представлялся рай, и в этом раю вновь зеленело ее «растение», распустившее свои хрупкие цветы, под ослепительно золотым и пронзительно голубым небом…

В то утро, когда Сиприен Вандар умерла, с улыбкой скрестив на груди руки, на подоконнике у консьержки под лучами весеннего солнца ожило растение, спасенное заботливыми руками. Из земли брызнул молодой побег, и зеленый цвет его был нежен и почти прозрачен, какими бывают первые звезды на небосклоне.

ВОЕННЫЙ ЭШЕЛОН

© Перевод Л. Цывьян

Я только что получил следующее письмо, датированное 1 июля 1918 года:

«Досточтимый мэтр!

Зная ваш интерес ко всяким странностям жизни и обычаев, мы подумали, что вам, очевидно, будет небезынтересно узнать, во что смог превратить прогресс науки обычный пассажирский поезд.

Прошу принять во внимание, что, принадлежа если и не к зажиточному классу нашей страны, то по крайней мере к мелкой буржуазии и не имея возможности по причине нескольких подлинных, а отнюдь не вымышленных заболеваний добиться чести служить в армии, я за годы войны занял весьма завидное положение в торговле бакалейными товарами. Торговля ими, как вам известно, идет весьма успешно, куда лучше, чем прочими, и я заработал на ней если и не столько, сколько хотел бы, то во всяком случае гораздо больше, чем смел надеяться. И чтобы контраст между прошлым моим благодействием и нынешним горестным состоянием показался вам более разительным, приведу приблизительную цифру моих доходов. Они составляют около десяти тысяч франков в день, что совершенная мелочь, если сравнивать их с доходами некоторых „нуворишей“, которые в настоящее время являются моими товарищами по несчастью.

В прошлом году, сочтя, что мои усилия и доходы дают мне право на отпуск, я принял решение отправиться поездом на курорт. Исполнив все чрезвычайные формальности, обязательные в настоящее время, я с женой и четырьмя детьми сел в вагон. И это стало началом наших невзгод.

Поезд тронулся. Все шло хорошо, но после того, как мы проехали Ларош, к нам в купе вошел начальник поезда. Я протянул ему билеты. Однако он лишь улыбнулся и бросил:

— Оставьте их! — После чего, продемонстрировав нам большую катушку электрического провода, сказал: — Я пришел для проведения эксперимента.

И он поведал нам следующее:

— Машинист, который ведет наш поезд, вовсе не таков, каким его могут представлять себе тщеславные и легкомысленные люди. Это богатейший ученый, которому пришла идея использовать тепло человеческих тел в качестве движительной силы. В Париже он подкупил за огромную сумму машиниста этого поезда, и тот уступил ему свое место. Что касается меня, он по-царски оплатил те незначительные услуги, какие я вызвался ему оказать, а обещания его, гарантированные, кстати, законным и надлежащим образом оформленным договором, настолько заманчивы, что я предан ему душой и телом. Сейчас мне осталось лишь получить согласие пассажиров. И я уверен, что вы не откажетесь от чести принять участие в этом небывалом эксперименте, который пойдет на пользу всему человечеству. То тепло, та энергия, что ежесекундно выделяют ваши тела, безвозвратно теряется. Ученый, который ведет наш поезд, намерен использовать ее. Во время продолжительной стоянки в Лароше он установил на паровозе небольшое устройство, к которому вам нужно подсоединиться при помощи вот этого провода, для чего следует всего-навсего подвести его к шее. И, не испытывая никаких неудобств, если не считать тоненькой цепочки, которую вам придется надеть на шею, вы примете участие в создании тяговой силы паровоза.