Белый Бушлат

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ АНГЛИЙСКОМУ ИЗДАНИЮ

Цель настоящей книги — дать некоторое представление о внутренней жизни военного корабля. В 1843 году автор завербовался простым матросом на фрегат США, находившийся в то время в одной из гаваней Тихого океана. Прослужив на этом фрегате больше года, он по возвращении домой был, как и остальная команда, рассчитан. То, что ему привелось испытать и увидеть на этом корабле, и составляет содержание настоящих томов [1]. Тома эти, однако, не представляют собой путевого дневника.

Поскольку автор не имел намерения изобразить именно тот корабль, на котором он плавал, его офицеров и команду, а лишь хотел на характерных примерах показать быт военных моряков вообще, подлинного названия фрегата он не дает и отнюдь не утверждает, что кто-либо из выведенных в последующих главах персонажей списан им с какого-либо реального лица. Всюду, где речь шла об узаконениях, касающихся флота, и принятых там обычаях, автор строго придерживался фактов. Кое-где встречаются ссылки на события и явления, относящиеся к прошлому военных флотов. В подобных случаях не допущено ни малейшего утверждения, которое не было бы подкреплено самыми надежными авторитетами. Кое-какие нигде не упоминавшиеся эпизоды той или иной известной морской схватки, о которых говорит автор, он узнал от моряков, в уста которых эти рассказы и вложены.

Повествование начинается в тот момент, когда фрегат готовится покинуть свою последнюю стоянку на Тихом океане, чтобы, обогнув мыс Горн, направиться к себе на родину.

Нью-Йорк

октябрь 1849

ПРИМЕЧАНИЕ [2]

В 1843 году я завербовался матросом второй статьи на фрегат США, находившийся в то время в одной из гаваней Тихого океана. Пробыв на этом фрегате больше года, я был рассчитан по прибытии корабля домой. То, что мне пришлось испытать и увидеть на этом корабле, и составляет содержание настоящей книги.

Нью-Йорк

март 1850

I

Бушлат

Бушлат, по совести говоря, был не слишком белым, но бел он был все же достаточно, как это видно будет из дальнейшего. Вот как я сделался его обладателем.

Когда фрегат находился у берегов Перу, в Кальяо — последней нашей стоянке в Тихом океане, я оказался без грего, или морской куртки, и, так как к концу трехлетнего плавания ни одного бушлата в каптерке не осталось, а мы должны были обходить мыс Горн, какая-то замена бушлату была необходима. В течение нескольких дней я усердно трудился, изготовляя себе своеобразную одежду собственного изобретения, способную защитить меня от бурь и непогод, с которыми нам предстояло встретиться.

Собственно, это было не что иное, как белая холщовая куртка или, точнее, рубаха. Я уложил ее на палубу так, чтобы разрез на груди пришелся с краю; этот разрез я продолжил тем же манером, как вы стали бы разрезать только что купленный вами роман. И вот с рубахой произошла метаморфоза похлеще описанных Овидием, ибо раз, два, три! и из нижнего белья она превратилась в верхнее платье — чего греха таить, довольно странное на вид: с беспомощно спадающим воротником, какими-то квакерскими, непомерно широкими полами и слишком свободное в обшлагах, да и белое к тому же, белое как саван. И саваном оно чуть было мне не стало, как узнает тот, кто прочтет дальше.

Но господь с вами, друг мой, разве в таком легкомысленном одеянии отправляются на мыс Горн? Возможно, оно прельстило вас своей изящной белизной, но ведь белье почти всюду принято носить не сверху, а снизу.

Вполне с вами согласен, мне и самому эта мысль не раз приходила в голову, ибо я отнюдь не собирался огибать негостеприимный мыс Горн в этой рубахе — это значило бы действительно идти в шторм полным ветром с голыми мачтами.

И вот, набрав разного тряпья — старые носки, рваные кальсоны и т. п., я принялся подшивать их изнутри к своей рубахе до тех пор, пока она не превратилась в нечто насквозь простеганное и плотное, вроде камзола на вате короля Иакова [4], который невозможно пронзить никаким кинжалом. Штука эта была жесткой, как грубая клеенка, и непробиваемой, словно кольчуга.

Все это очень хорошо, Белый Бушлат, но скажите на милость, как собираетесь вы сделать эту вашу стеганку непромокаемой? Вы же, надеюсь, не скажете, что эта куча старого тряпья заменит вам дождевик? Не станете же вы утверждать, что шерсть не пропускает воду?

Нет, мой друг; в этом-то и была загвоздка. Непромокаемым он оказался не больше, чем губка. Сказать по правде, я так самозабвенно подбивал свой бушлат, что в результате он оказался универсальным поглотителем влаги. Стоило мне прислониться к мокрому фальшборту, как последний мгновенно становился сухим, словно порох. В дождливую погоду безжалостные мои товарищи то и дело норовили как-нибудь прижаться ко мне, ибо злополучный бушлат своими капиллярами вытягивал из них всю влагу до последней капли. С меня текло, как с индейки на вертеле, и долго еще после того как дождь переставал лить и солнце показывалось из-за туч, я продолжал моросить, словно нудная осенняя туча. Когда для всех барометр показывал ясно, у меня он стоял на дожде.

Бедный я, несчастный! Легко ли было мне, мокрому и отяжелевшему, таскать этот груз на себе, особенно когда приходилось взбираться по вантам. Я едва полз, вид у меня был такой, словно я поднимаю якорь. Где тут было скинуть проклятый бушлат и выжать его? Ведь выполнять команду приходилось бегом. Нет, нет, пошел наверх и никаких — тощий ты или толстый, Ламберт [5] или Эдсон [6], никому не было дела, сколько ты тянешь пудов. Вот таким-то образом моя персона способствовала тому, что немало дождевой влаги возвращалось на небеса в полном соответствии со всеми законами природы.

Но да будет известно, что при выполнении моего первоначального замысла я испытал горькое разочарование. Дело в том, что в мои намерения входило придать бушлату полнейшую водонепроницаемость, покрыв его слоем масляной краски. Но, когда дело идет о таком неудачнике, как я, злая судьба не дремлет. Матросы умудрились наворовать столько краски для своих рабочих брюк и зюйдвесток, что к тому времени, когда я, честный человек, покончил с процедурой стежки, банки с краской оказались под крепким замком.

— И не думай, Белый Бушлат, — промолвил древний Браш [7], хозяин малярной кладовой, — краски тебе не будет.

Вот таким и вышел этот несчастный бушлат — плотным, платанным, пористым, а в темную ночь еще и зловеще белым, как призрак Белой дамы из Эвенела [8].

II

Идем домой

— Все наверх! Команде на шпиль! С якоря сниматься!

— Ура, ребята! Домой идем!

Идем домой — о звук дорогой! Случалось ли вам когда возвращаться в свой порт приписки? Нет? Ну тогда живо — на крыльях утра или под парусами — устремитесь на самый край света и застряньте там на годик или на два; а потом пусть самый хриплый боцман, у которого все легкие покрыты гусиной кожей, прокаркает вам эти магические слова, и вам покажется, что