Фердидурка

Витольд ГОМБРОВИЧ

ФЕРДИДУРКА

Путешествие из Петербурга в Москву с Витольдом Гомбровичем, или о превратностях судьбы некоторых книг

Есть расхожее выражение: «Книги имеют свою судьбу». Полностью готов под этим подписаться. А от себя добавил бы еще вот что: иногда книги мистическим образом повторяют судьбу своих создателей.

Это неловкое вступление понадобилось мне для того, чтобы поведать обычную, и в то же время абсолютно невероятную историю, случай, одним из действующих лиц которого довелось быть мне. Что касается другого действующего лица, то им, волею Судьбы, оказался (не удивляйтесь!) карманный томик рассказов Витольда Гомбровича с интригующим названием «Преднамеренное убийство».

Для меня и до этого случая фигура Гомбровича, маргинала, мистификатора, гражданина Мира, была привлекательной и таинственной. А после всего, что случилось, поверьте, я проникся к этому автору и его творениям просто-таки мистическим чувством.

Первый раз я услышал имя Гомбровича задолго до того, как попала ко мне в руки его первая книжка. Странный человек, писавший странную прозу, живший везде, и в то же время нигде конкретно, не мог не вызывать любопытства. О нем слышали почти все, о нем спорят многие, и вместе с тем, на сегодняшний день реально прочитали единицы. Не оказался исключением и я. Еще в начале 90-х раздобыв в свою собственность томик рассказов этого автора, я не кинулся жадно читать его (мое сознание в тот момент дремало, удовлетворенное фактом обладания), и маленькая книжица отправилась ждать своего часа в компании ей подобных (из библиотечки журнала «Иностранная литература»). Мог ли я тогда подумать, что и книги способны жестоко мстить за проявленное к ним равнодушие?

И вот совсем недавно это имя снова зазвучало, только теперь уже в несколько иной интонации, в ином, так сказать, контексте – мне предложили подумать об оформлении книги сочинений Витольда Гомбровича. Ситуация потребовала более близкого знакомства, и я извлек наконец-то на свет сборник рассказов «Преднамеренное убийство». Именно в эти дни мне предстояло ехать на пару дней в Москву, и вечный вопрос «что взять почитать в дороге?» даже не возникал. Книга Гомбровича показалась мне тогда идеальной «книгой для поезда» (как впоследствии и оказалось).

Наша привычка относиться к книгам, как к вещам – дурная привычка. И унижает она не книгу, а нас. А ведь любая книга – это ни что иное, как проекция авторского сознания, его мыслей и чувств на бумагу, я бы сказал, тень его личности. Книга утратила для нас качество уникальности, а книжный дефицит, как ни странно, еще больше развратил нас. Колоссальное количество библиотек, где книги томятся без читательского внимания, по сути являются если не кладбищами, то тюрьмами. И если на минуту допустить мысль (а как соблазнительно ее допустить), что книга – это часть ее автора, которая живет, чувствует, ликует, боится, скорбит, как и он сам, то подумайте, что сулит ей такая поездка, этот «полночный экспресс» в сторону Москвы…

Устроившись кое-как на своем месте в сидячем вагоне поезда (других билетов добыть не удалось), я с нетерпением извлек из кармана томик Гомбровича и весь отдался чтению. Очень скоро самые смелые мои ожидания подтвердились: это была чудесная, прозрачная проза ироничного и абсолютно свободного человека, каждой строчкой своей отзывавшегося в моей душе ликованием. Вот когда я пожалел о том, что не прочитал книги раньше, самолично лишая себя такого удовольствия все это время. Но книга была у меня в руках, и я был полон решимости получить это удовольствие сейчас.

Первый (и последний) рассказ был очень озорной и печальный одновременно: история смертельно больного эгоиста, к тому же в самом начале повествования публично оскорбленного неким адвокатом. На протяжении этой короткой истории герой упражнялся в сведении счетов со своим обидчиком весьма оригинальными и разнообразными способами. Но лучше читать сам рассказ, чем его неловкий пересказ. А потому – умолкаю. Скажу только, что к концу его я был уже без ума от Гомбровича, его удивительного умения рассказывать истории.

Тем временем ночь вступила в свои права, и в вагоне погасили свет. Читать стало тяжело, поэтому я решил немного покемарить в ожидании рассвета. Книгу я положил туда, куда обычно я кладу ее в электричке, когда устаю читать – в канавку вдоль оконной рамы. Но пассажирский поезд – не электричка, и на месте ожидаемой канавки оказалась прореха, возникшая между стеклом опущенного окна и рамой. Надо ли говорить, что книжка угодила прямиком туда. Закон подлости, скажете вы. Я же вижу в этом нечто большее, чем просто случайность.

Первое время уголок ее предательски торчал из щели, как бы поддразнивая меня. Мне и нужно-то было лишь поднять стекло, чтобы книжка моя, как на лифте, вернулась в хозяйские руки. Я же, наоборот, пытался ухватить беглянку пальцами, и только еще больше проталкивал ее.

В какое-то мгновение мне показалось, что книга сама прыгнула в пустоту панели. Обман зрения, скажете вы. Не думаю. Скорее это было похоже на дерзкое бегство, впрочем, вполне в духе самого пана Гомбровича.

Остаток ночи я провел в планах, как вернуть себе мою книгу. Сна, конечно, уже не было. До сна ли тут? А в те минуты, что удавалось забыться, мне мерещились самые невероятные способы возвращения «блудной книги», извлечения ее из-за пресловутой панели.

Между тем рассвело настолько, что можно было снова приниматься за чтение, и это еще больше отравляло сознание, вносило в ситуацию ту ноту гротеска, что так тонко сквозит в текстах Гомбровича. Я был подобен Лисе, вожделеющей винограда. Книжка была рядом, и в то же время недосягаема. Меня, в обычной жизни человека исключительно спокойного, это просто бесило.

И тогда я почувствовал себя, нет, я просто был им, сам был персонажем рассказа, над которым, напиши его Гомбрович, потешался бы от души. Но сейчас мне было не до смеха. Я упускал инициативу, и уже не мог, как я это привык, контролировать ситуацию. Маленькая книжонка не толще мизинца, которая помещалась в заднем кармане джинсов и еще совсем недавно принадлежала мне всецело, вдруг на моих глазах ускользнула от меня и теперь манипулирует моим сознанием. Я не мог думать ни о чем другом, я не мог спать. Это было какое-то помешательство.

Остаток ночи я провел за «интересным занятием» – испепелял гневными взорами проклятую панель. И если бы у меня была с собой отвертка, перочинный нож или что-то другое в этом роде, я, невзирая на любопытные взоры пассажиров, вскрыл бы эту распроклятую панель и извлек из-за нее «моего» Гомбровича. Никогда еще ни одна книга не была столь желанна мне.

Попав в липкую паутину мистических настроений, я представлял себе как она лежит там, за панелью, и подсмеивается надо мной. А может быть так оно и было – в конце концов, что мы, собственно, знаем о тайной жизни книг (в том, что она есть, эта тайная жизнь, лично у меня нет ни капли сомнения). В ту минуту я не удивился бы ничему, даже если бы услышал за перегородкой шуршание или увидел, как беглянка осторожно выглядывает из отверстия, наслаждаясь моей растерянностью.

В момент наивысшего отчаянья промелькнула в моей голове шальная мысль идти к проводнику и просить у него отвертку. Однако, тщательно изучив крепежные шурупы, я убедился, что это ничего не даст – ручка железного кресла напрочь закрывала один из них, так что подступиться к нему не было никакой возможности. Да и сам проводник, думаю, не стал бы стоять в стороне и смотреть на то, как новоиспеченный вандал на его глазах терзает вверенное ему имущество из-за какой-то книжонки (знал бы он, какой!).

Измотав себя подобными размышлениями, я забылся, наконец, тревожным, тяжелым сном.