Генерал террора

   — У вас будет время изучай японский языка, — продолжал бесстрастно улыбаться ефрейтор-полковник. — Вы следуй за нам.

Он вышел в коридор и выжидательно остановился обочь дверей. По сторонам ещё было двое. Савинков знал, что от этих они отобьются, но сколько всего их в вагоне? В других вагонах? На станциях? На всей этой брошенной на поругание российской окраине?

Однако же делать нечего, почёсывай затёкшую спину. Спутники тоже инстинктом повторили свои незамысловатые жесты. У кого подушка скомкалась, у кого скатёрка смялась, у кого пудра в сумочке не находилась, железно погромыхивала...

Оставалась какая-то малая секунда, чтобы всё разрядилось в узком коридоре дымным грохотом. А дальше?..

Нет, начальник поезда не зря облюбовал эту заброшенную дорогу. Он, вроде как непричастно стоявший в сторонке, с полупоклоном приобнял ефрейтора-полковника и зашептал на русско-японском какую-то спасительную ахинею, из которой Савинков уловил только одно слово: контрабанда! Цены здешние знал, заранее приготовил пакетик. Уже больше для Савинкова предупреждающе, вслух докончил:

   — С нами проблем не будет. На обратном пути мы ещё встретимся... и передадим приветы от ваших друзей...

Японцы вышли так же вежливо, как и вошли.

   — Сколько я вам должен? — положив руку на плечо своего спасителя, спросил Савинков.

   — Сколько надо, Борис Викторович. И ровно столько я поставлю на счёт нашей любезной Директории... если живым, как говорится, вернусь. — Нервы у него были в порядке, посмеивался. — Вам долго жить за границей, не утруждайте себя мелочами.

   — Иначе было нельзя?

   — Нельзя. Поезд сопровождают до полусотни человек. Думаете, такими игрушками отобьётесь? — Он дружески похлопал его по спине и даже чуток пониже.

   — На вашу помощь надеялись, — Савинков его маленько тем же манером облапил, тоже с истинным дружеством.

   — А не закусить ли нам... в честь вступления на землю Страны восходящего солнца?

Поезд как раз остановился. Мелькнула вывеска: «Благовещенск». Пока ещё русская. Пока...

   — Закусить непременно надо, — глянув в окно, согласился начальник поезда. — Вот только минуем эту опасную станцию. Господи, пронеси нас, грешных!

Он побежал навстречу обступившим поезд японцам.

Через минуту уже с поклоном обнимал очередного ефрейтора-полковника.

Истинно, Господи! Спаси Россию от унижения!

Спаси и помилуй её, несчастную.

III

Во Владивостоке, дожидаясь попутного парохода, для начала хотя бы до Токио или Шанхая, Савинков получил телеграмму от адмирала Колчака. Предложение по-офицерски короткое и деловое: все полномочия Директории принять на себя — теперь уже от имени его, верховного правителя России.

Скупость телеграммы могла объясняться и мотивами секретности. Вовсе не обязательно каждому встречному-поперечному знать, что замышляет в Омске новоиспечённый российский диктатор и что поделывает на пути в Европу его дражайший посол. Самоирония всегда служила Савинкову добрую службу, а уж сейчас и подавно. Суть происшедшего в Омске уже дошла до Владивостока и была совершенно понятна послу, по дороге теряющему и вновь обретающему своих хозяев, — более конституционных слов он не находил. Монарх? Диктатор? Президент? Правитель?.. Не всё ли равно. У России не было ни того ни другого... ни пятого-десятого. Но страна не могла оставаться без власти — захватническую власть большевиков он, разумеется, и на дух не подпускал. Его любимые други из Добровольческой армии? Генерал Деникин? Это было серьёзно... но это было слишком далеко. Революционно-бродячая судьба шатнула его на восток, и с этим приходилось считаться.

Адмирал Колчак был ближе. Понятнее. Ему хватило ума дать пинка болтунам из Уфимской Директории; в такое время оружие на болтовню не меняют. С Директорией Савинков прощался, как со случайной шлюхой. С верховным правителем мысленно заключил мужской союз. Пускай диктатор, пускай новоиспечённый Наполеон, но человек слова и дела. Пожалуй, только такой человек и спасёт Россию... если ещё возможно её спасти!..

Пессимистам он не верил, но здоровый скепсис уважал, а потому недолго раздумывал. Тут же на почте отбил односложную телеграмму: «СОГЛАСЕН САВИНКОВ». Тоже не имело смысла впадать в многословие. Кроме японцев, китайцев, корейцев, монголов, Владивосток был наводнён и разной сволочью, сбежавшейся со всей России, в том числе и с красным душком. Не стоило утешаться, что никто не взял на примету известного в глаза и за глаза бомбометателя. Была бы дичь — охотнички найдутся.

Савинков уже не раз примечал за собой внимательные собачьи глаза; не имело значения — с русским, японским или китайским раскосом. Пули стандартизированы во всём подлунном мире; кинжалы одинаково ядовиты что в Европе, что в Азии. При всём своём многолетнем опыте, он не выходил теперь на улицу в одиночку, как бывало в Париже, в Лондоне, да хоть и в революционной Москве. Там спину стены защищали; здесь могли преспокойно убить и со спины. Азия! Её близкое потайное и не всегда понятное дыхание. Этим всё сказано.

С первого дня, обосновавшись у верного русского полковника, он по его же совету нанял автомобиль. Полковник Сычевский был без ноги — отморозил в Ледовом, корниловском, походе, — но со светлой головой и с чистым, даже в этой грязи незамутнённым сердцем. Савинков прежде не знал полковника; тот на своей деревяшке встретил его прямо у вагона, коротко сказал:

   — Доверьтесь мне. На площади ждёт извозчик.

Излишней доверчивостью Савинков не страдал, но не стал выспрашивать — откуда ему всё известно, столь же коротко кивнул:

   — Буду обязан. Нас четверо.

   — Знаю. Даже по именам... потом объясню. Садитесь. Не стоит мозолить глаза...

Много тут шаталось. Даже опытный глаз не проникал под нахлобученные шапки, шляпы, фуражки...

Была обычная в приморском городе слякотная ростепель. Колымага, называвшаяся пролёткой, гремела расхлябанными колёсами. Но им было уютно за спиной безногого полковника — за неимением места он сидел с извозчиком на козлах. Не очень молодой, не очень и старый, в потёртой офицерской шинели. Без погон, разумеется. Так пол-России ходило. Это уже дома, в приличном особнячке, назвался: полковник Сычевский, рядовым служил у Корнилова. Не стоило объяснять, в какое время полковники стали рядовыми. Да на первых порах и некогда было: их дожидался уже накрытый стол.

Казачий дальневосточный полковник жил на холостяцких правах с несколькими беглыми офицерами; оказалось, с некоторыми из них Савинков встречался то ли в Ярославле, то ли в Казани, то ли в Уфе. Ни лиц, ни фамилий не помнил, но верил на слово. Такие времена — приходилось верить. Документов никто не спрашивал; документы перелицовывали, как старые шинели. Глаза — единственный надёжный документ. Он сам удивлялся, как легко стал сходиться с людьми! Эти-то офицеры и оказались его верными стражами. Вовсе не в шутку полковник предупредил:

   — Не афишируйте себя, господин военный министр... да-да, не обессудьте за это застольное напоминание. Вся мразь, вся грязь собралась здесь. Умные люди заранее перебираются в Харбин — там уже что-то вроде очередной российской столицы образовалось, — а разве мы с господами офицерами похожи на умников?

   — Истинно — не похожи, — дружески улыбнулся Савинков.

   — Вот-вот. Надеюсь, и ваши спутники не похожи.

   — Надейтесь, полковник, — за всех залихватски ответила Любовь Ефимовна.

   — Тайная вечеря?.. — Савинкову хотелось с первого же застолья всё расставить по своим местам.

   — Тайная, если хотите. Увы, мы уже не в России...

Офицеры поддержали:

   — Парии!

   — Изгои!

   — Вышибленные из седла!..

   — Ну-ну, господа, — пришлось остановить. — Всё принимаю, но с одной поправкой: из седла нас никто не выбьет. Я не кавалерист, хотя и помахивал сабелькой...

   — У полковника Каппеля?