Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

Намерения короля и гетмана были уж слишком очевидными, но в Польше и Литве рассудили верно: не укусим, так хоть испугаем.

Фёдоров не стремился стать новым Курбским, его не манили литовские подачки в отличие от надменного Андрея Михайловича. Опальный боярин переслал все письма не тем, кому просили, а государю. 1567 год обещал стать беспокойным.

Иван Васильевич сидел в палате всего лишь при трёх подсвечниках с тремя свечами в каждом. Для большой палаты этого было явно мало, но со времени переезда в Александровскую слободу он не переносил яркого света, и в царских покоях всегда полумрак. Сначала бояре терялись от этой темноты, но постепенно привыкли, как и к обычаю государя все дела решать почти ночью.

Рядом с царём только двое — ставший любимцем за время опричнины Григорий Лукьянович Скуратов и близкий ныне Ивану боярин Афанасий Вяземский. С ними обсуждал Иван Васильевич полученные от Фёдорова письма. Малюта крутил головой, убеждая:

   — Только вели, государь, шкуру с этого Фёдорова спущу, всё дознаюсь. И с Бельского, Мстиславского и Воротынского тоже!

Государь поморщился грубости своего палача:

   — Тебе бы всё шкуру спускать... Нет, мы с Сигизмундом в игру поиграем...

   — Какую? — это уже Вяземский. Тот заплечные дела не очень любит, иглы под ногти загонять не умеет, хотя Малюта и шутил, мол, научим! Ежели ему предложить на выбор — он кому загонит или ему самому, то вмиг научится! От такой шутки Вяземский бледнел, а государь, будучи в хорошем настроении, хохотал во всё горло.

   — А мы ему ответ напишем вроде как от этих бояр!

Вяземский украдкой вздохнул: снова переписка, как с Курбским! И чего государю не плюнуть бы на эти писульки?

Письма были написаны, но не отправлены, привёзший их из Литвы Иван Козлов до времени задержан. Только Фёдоров ответил без помощи царя. А с английским послом Дженкинсом у государя состоялся тяжёлый и не совсем приятный разговор.

Посол всего неделю как прибыл, разобраться во всём толком не успел, как ему вдруг пришло приглашение в ночи прибыть на беседу к Ивану Васильевичу в опричный дворец, но без обычных сопровождающих и тайно. Он даже мрачно пошутил в ответ:

   — Моя очередь настала?

Присланный гонец, ничего не знавший о содержании грамотки, которую привёз, недоумённо уставился на англичанина. С чего бы беспокоиться? Англичан государь жалует уж куда больше своих собственных людишек...

Иван Васильевич встретил посла сам и, махнув рукой, предложил следовать за собой. Нельзя сказать, чтобы Дженкинсону очень понравилась такая таинственность. Что, если и он не вернётся, как многие русские до того? Но англичанин зря беспокоился, царь не только не собирался расправляться с ним, но и доверил настоящее тайное дело.

Они довольно долго шли тайными переходами, наличие и длина которых по-настоящему поразили Дженкинсона. Говорили всё так же в полутёмной комнате, в какой части дворца и вообще во дворце ли, англичанин не мог бы с точностью сказать. Кроме него, в разговоре принимал участие только князь Афанасий Вяземский.

Для начала Иван Васильевич сообщил о письмах короля Сигизмунда со словами об английских купцах. Глаза царя впились в лицо посла, он следил за каждым движением глаз англичанина. Тот смог выдержать пристальный тяжёлый взор московского царя. Видимо, довольный этим, Иван Васильевич усмехнулся:

   — Понимаю, что всё это козни польского короля, чтобы возбудить подозрения царя к английским купцам и обвинения чиновникам в измене. Без Курбского не обошлось, его рука видна в этом изменном деле.

Дженкинсон мысленно усмехнулся этому пристрастию Ивана Васильевича к пререканиям с беглым князем, но виду не подал, до Курбского ли ему? За английских купцов попробовал вступиться, но государь и слушать не стал, махнул рукой:

   — Сам ведаю, что это козни, чтобы расстроить нашу дружбу. Потому и вспоминать не хочу.

Дженкинсон уже начал гадать, чем же тогда вызвана такая секретность и вообще почему он во дворце уже после торжественного приёма. Всё разрешилось неожиданно, государь вдруг принялся говорить то, чего посол никак не ожидал. Иван Васильевич просил английскую королеву Елизавету... дать ему убежище в Англии в случае какой беды! Причём предлагал договориться об убежище обоюдно, мол, и он готов предоставить королеве свои дворцы и гарантировать безопасность, если на то будет необходимость.

Вот тут Дженкинсону понадобилось всё его умение держать лицо, потому как очень хотелось открыть рот и не закрывать его довольно долго. Конечно, он ни в малейшей степени не принял всерьёз предложение королеве бежать в беспокойную Московию, но просьба государя о приюте в Англии сказала о многом.

   — Никаких записей делать не стоит, всё держал бы посол в мыслях, а передал бы нашу... — Иван едва не сказал «просьбу», но вовремя сдержался, и получилось иначе: — Наше предложение королеве в точности. Кроме того, стоит поторопиться, чтобы успеть до зимы вернуться с ответом.

Дженкинсон только успел подумать: «Ой-ой...», как Иван Васильевич добавил, видно, желая подсластить горечь предыдущих слов:

   — А английским купцам предоставлено право беспошлинного торга в Казани, Астрахани, Юрьеве и Нарве.

Глаза государя снова впились в лицо посла, точно пытаясь узнать ответ королевы прямо сейчас, немедленно. Но что мог сказать Дженкинсон? Он лишь пообещал всё сохранить в тайне, передать в точности и отбыть в Англию немедленно.

Обратно посла выводил уже Вяземский. Он ещё раз напомнил о скрытности разговора и поторопил, обещая всяческую помощь и самому послу, и английским купцам. Дженкинсон выполнил просьбу и сделал всё, как было велено. Он ничего не записывал до самого Лондона, но в Москве и у стен были уши.

По Москве поползли нехорошие слухи, мол, государь, будучи в Кирилло-Белозерском монастыре близ Вологды, дал целых 200 рублей на отдельную келью для него и семьи! И в самой Вологде растёт невиданный дворец, не меньше московского. Не решил ли государь снова отречься от престола?

Одними из первых забеспокоились опричники: что будет с ними, если государь удалится от дел?! У них руки по локоть в крови. Самих ждёт плаха и дыба...

У земских на сей раз страха перед отречением не было, напротив, нашлось много тех, кто принялся обсуждать, кому достанется трон. Царевичу Ивану всего тринадцать, но ведь нынешний государь оказался на престоле и того меньше. Но Иван Иванович как государь совсем не устраивал ту же земщину, это означало, что Иван Грозный мог в любую минуту вернуться обратно. Нет, земщина сразу заговорила о Старицком. Конечно, князь Владимир не Иван, но это и к лучшему. Тих, безволен, послушен... Чем не государь для исстрадавшейся от нынешнего Москвы?

В земщине пошли упорные разговоры о том, что да как. Эта русская привычка сначала долго запрягать и говорить разговоры впустую многим стоила жизни.

А Иван Грозный вдруг решил показать свою воинскую удаль, в сентябре сам отправился в поход на Ливонию! Конец сентября был тёплым и сухим. Деревья в Москве ещё стояли зелёными, а ближе к Пскову уже пожелтели, радуя глаз багрецом листьев. Синее небо с редкими белыми облачками, красные клёны и жёлтые берёзы вперемежку со всегда зелёными елями, янтарные стволы сосен... Так не хотелось даже думать о войне и разоре! Но приходилось.

В ноябре опричное и земское войска объединились близ ливонской границы. Замысел был вдруг повернуть на Вильну, столицу Литовского княжества. У государя руки чесались наказать Литву за всё сразу.

Но дальше произошло что-то непонятное, Иван Васильевич вдруг повелел собрать к себе в Красный городок земских бояр и принялся убеждать их в... необходимости отмены похода! Мол, артиллерия сильно отстала, а без неё перед замками Ливонии делать нечего. Без артиллерии и впрямь туго, у Ливонии и тем паче Литвы замки крепкие. Если честно, то пушкари не так уж отстали и могли быстро догнать основные силы. Бояре недоумевали, ведь поход усиленно готовился!