Решающий шаг

— Ну и молодцы же вы! Тысячи вас было, а позволяли обирать себя одному человеку. Где же эта ваша эргазанлы, как ты говоришь?

— В том-то и дело, что мы были неорганизованны, а к тому же еще и неграмотны по-русски. Однажды я уличил его в воровстве. Да что толку? Он нашел сотню оправданий, показал какие-то бумаги, — разве в них разберешься? Например, два раза он ездил в командировку...

— Что это за командировка? Город, что ли?

— Да, город, — невольно рассмеялся Ашир. — В Теджен он ездил. И каждый раз доставлял сюда вагон разных товаров, купленных на наши деньги. Мы жили впроголодь и вернулись с пустым карманом, а он стал настоящим купцом. Говорят, ухитрялся даже скупать оружие и продавать его здесь.

— Теперь тут на каждом базаре торгуют оружием. Я слышал, что маузер с деревянного кобурой, который носит Куллыхан, он купил у этого самого Монты Кула.

— Ну, с этим негодяем я еще сведу счеты!

— Ах, Ашир, много есть таких, с кем надо свести счеты. Я попрошу Эзиза отпустить меня на несколько дней, и мы поедем с тобой в аул. Ты повидаешь родных и друзей, поздороваешься с Халназаром.

— Поедем, Артык, поедем! С баем я так поздороваюсь, что он потеряет и сон и покой.

Когда Артык пошел отпрашиваться у Эзиза, тот пристально посмотрел на него и предупредил:

— Не вздумай затевать смуту в ауле! С этим надо повременить.

Артык ничего не ответил.

В тот же день, присоединившись к каравану верблюдов, друзья отправились в путь.

Раньше дорога была в ухабах, на ней лежал толстый слой пыли. А теперь она, словно в гололедицу, была ровна, сера и безжизненна: землю утоптали мягкие ступни верблюдов, а пыль унесло ветрами. «На этой дороге хорошо было бы ездить на двухколесном русском самокате», — подумал Ашир. Особенно удивило его то, что от самой железной дороги до Шайтан-Кала равнина была усыпана бедными туркменскими кибитками вперемежку с казахскими. Навстречу каравану тянулись вереницы еле живых людей, направлявшихся в город. Кругом — ни кустика, ни былинки. Даже привычная к сухой земле верблюжья колючка не успела дать новых ростков и лежала вкривь и вкось, распластав сухие прошлогодние ветки.

Поля оставались бесплодными. На голой пашне прыгало воронье. Огромные птицы царапали когтями твердую, как камень, землю, разрывая невзошедшие зерна. Обильной пищей для них была также лежавшая по обеим сторонам дороги падаль.

Долго шли Артык и Ашир за погонщиками верблюдов, не встречая ни одного всадника. Но вдруг впереди показалось небольшое облачко пыли, послышался топот копыт, и вскоре мимо них промчались два верховых на расстоянии броска палки. Впереди на статном сером коне ехал небольшой упитанный человек в двух красных халатах. Рослый конь, горделиво выгибая шею, шел быстрой иноходью так ровно, что у всадника не колыхалась даже шерсть на папахе. Вслед за ним на коротконогой лошади галопом скакал огромный детина, и тучное его тело грузно подпрыгивало в седле.

Артык, едва взглянув на них, повернулся и быстрым движением вскинул винтовку. Решение пришло мгновенно. Но Ашир, даже не сообразив, в чем дело, схватился за винтовку и предупредил выстрел. Всадники ускакали.

— Кто эти люди? — спокойно, словно ничего не случилось, спросил Ашир.

— Не одно воронье пирует в этом году, есть сытые и среди голодных! — дрожа от подавленной ярости, ответил Артык. — Зря ты мне помешал. Это и есть начальник твоих красных...

— Красногвардейцев?

— Да. Куллыхан и Келёвхан.

Друзья больше не сказали ни слова и молча пошли дальше. Каждый погрузился в свои думы. Устало шагая, Ашир смотрел на все безрадостными глазами. Мир вокруг лежал в пыли.

Артык поглядел на одежду Ашира и на свои погоны и улыбнулся:

— Ашир, изменился не только мир, но и мы сами. Думал ли кто из нас, что мы приедем в свой аул вот в таком виде?

Вспомнив, как когда-то они смеялись над одеждой Ивана Тимофеевича, Ашир с улыбкой ответил:

— А знаешь, бывает так, что то, над чем смеешься, приходит к тебе. Да, многое изменилось в жизни, изменились, как видно, и мы с тобой. Раньше мы были похожи друг на друга, как близнецы, и думали одинаково. А теперь и одежда у час разная и мысли у каждого свои.

Подошли к аулу. Артыку не хотелось слушать причитаний матери Ашира, и он прямо направился в кибитку Мереда.

Мать Ашира, завидев сына издалека, не узнала его. «Вах, что это за русский идет к нам?» — подумала она. Но когда она услышала голос Ашира, ее охватила дрожь, старчески-тусклые глаза наполнились слезами.

— Дитятко мое! Ашир-джан! — запричитала она, обнимая сына.

Прижавшись лицом к груди Ашира, она ощущала не запах мазута, пропитавшего его одежду, а запах ребенка, вскормленного ее молоком. Плача, рассказала она о своих горестях, о смерти невестки, о ее последних словах, обращенных к Аширу. Все страдания, пережитые с того дня, как она, цепляясь за полы халназаровского халата, умоляла бая отпустить сына, вдруг вспомнились ей, но все они словно смывались слезами. Она почувствовала, как в ее обессиленное, одряхлевшее тело влилась новая струя жизненной силы.

— Ашир-джан, тебя вернул мне сам бог! Теперь мне больше нечего и желать, — говорила она, — и в глазах ее, все еще наполненных слезами, светилась счастливая материнская радость.

Ашир с болью смотрел на мать. Ее платье, то самое, что было куплено когда-то Аширом, было покрыто десятками заплат. Красновато-синеватый цвет его стал пепельно-серым. Платок на голове тоже превратился в отрепья, концы его оборвались. Лицо матери поблекло, щеки и лоб изборождены морщинами, руки исхудали, стали как щепы, костлявые пальцы скрючены. Подняться с места, опираясь о землю, мать еще могла, но садясь, вся дрожала, как больная верблюдица.

Тяжело было Аширу смотреть на мать. Не радовала и кибитка. Она выглядела совсем пустой. Сквозь кошму повсюду просвечивало небо. Солнечные лучи, пронизывая дырявую крышу, светились в углу яркой россыпью блестящих монет. В убогой кибитке не было ни одного наполненного чувала. Пустые мешки были сложены под одеяла, из которых торчали пучки шерсти. Старая мать беспомощно суетилась и не могла придумать, чем покормить сына, — сама она уже месяц не видела чурека и питалась одним кунжутным жмыхом. Она схватилась было за кувшинчик, чтобы вскипятить чай, но у нее не было и заварки, и негде было занять. Все соседи были также нищи. Ашир понял безвыходное положение матери и не ждал уже больше ни чая, ни хлеба. Он думал только о том, как бы ее утешить, приободрить.

Выручила одиннадцатилетняя дочь Мереда — Сона.

— Ашир, тебя зовет Мама! — крикнула она, вбегая в кибитку. — И Артык у нас! Сказали, чтобы скорее шел!..

Она одним духом выпалила все, что успела затвердить дорогой, но, увидев человека в русской одежде, удивленно оглянулась вокруг:

— Вай, Ашир, оказывается, не приехал!.. — и вприпрыжку помчалась обратно.

Видимо, в семье Мереда установился прочный мир. Мама оказала хороший прием Артыку и его другу. К зеленому чаю она подала полную салфетку горячих чуреков, достала припрятанную для почетных гостей миску топленого масла. А к тому времени, когда Меред совершил вечерний намаз, был уже готов и жирный суп из баранины.

Ашир с улыбкой взглянул на хозяйку:

— Тетушка Мама, когда-то я невольно тебя обидел. Помнишь, как-то вечером я приходил просить у дяди Мереда кобылку и ты приглашала меня выпить чаю?

Мама поправила рассыпавшиеся пряди волос и усмехнулась:

— Ах ты, ушибленный богом! Да разве можно ждать чего-нибудь хорошего от нынешней молодежи?— Впрочем, она тут же приняла серьезный вид и добавила: — Ашир-джан, прости! Тогда я напрасно на тебя рассердилась.

Меред и Артык, чуть сдерживаясь от смеха, боялись взглянуть друг на друга. А Ашир продолжал подшучивать над легкомысленной Мамой и совсем сбил ее с толку.

Глава тринадцатая

Утром, после завтрака, Артык вышел из кибитки. Гряды перистых облаков, передвигающиеся, как барханные пески в Кара-Кумах, сияли белизной хлопка. Влажный холодный ветер лизал щеки, донося тошнотворный запах падали. Артык медленным шагом подошел к шалашу Гандыма.