Шапка Мономаха

– Васильем.

– Вот и назовешься Василием.

– Мне бы помощника… с умом, – скромно сказал Добрыня.

– Как раз имеется такой, – слегка повеселел Янь Вышатич. – Думал, как тебе предложить его, а ты сам попросил. Нестор, твой крестный, тоже идет на Волынь и с той же задачей.

– А говорил, что не вернется в Киев.

– Вернулся. Слава Богу, прошла его скорбная блажь. Теперь запоминай, что тебе надо будет говорить Давыду…

После того, как все было обмолвлено, Янь Вышатич кликнул своих парубков. Двое холопов втащили из сеней в горницу две малые скрыни и набитый кожаный мешок.

– Это за твою работу, – сказал боярин. – Серебро и меха.

Добрыня, набычившись, повел головой.

– Забери, Янь Вышатич. Не возьму от тебя.

– Тогда просто оставь у себя в доме. Здесь сохраннее будет.

Медведь посмотрел вопросительно.

– Князь Святополк многих киевских бояр и житьих людей ограбил. Все жду, когда мой черед настанет, – объяснил старик.

Добрыня кивнул своим холопам, те утащили добро.

Старик вышел на двор, где снова сыпал снег. Взобравшись с помощью парубка на коня, он напомнил:

– А дочку Марьей назови, как обещал…

Снежная крупа неторопливо присыпала следы за уехавшим боярином. Добрыню, долго стоявшего посреди двора, тронула сзади жена.

– Что ж он ничего не отведал-то? Ни пирогов, ни мяс, – сокрушалась она. – А чего хотел от тебя?.. В скрынях-то что?

– Собирай меня в дорогу, жена, – ответил храбр на все ее вопросы.

Настасья прижалась лбом к его руке и, ничего более не спрашивая, тихо, печально вдыхала мужнин запах. Будто запасала впрок, на время разлуки.

14

Красное солнце в морозной дымке медленно показывалось над Днепром. От городских ворот поскакал к княжьей Горе конный с ожидаемой вестью – к берегу заледеневшей реки выше Киева придвинулась большая рать, передовые отряды уже ступили на недавно затвердевший лед. Впереди войска едут знаменосцы со стягами трех князей. Ту же весть воплем разносил по Подолу некий рыболов, не поймавший в проруби рыбы, зато уловивший иной улов – зрелище подступивших полков, идущих мстить киевскому князю и брать на копье город.

Князь Святополк, невзирая на крики и пощечины матери, распорядился спешно готовить обоз с ценной поклажей и отбирал бояр для выезда из города. Дружина смотрела на князя в оторопи – не начав воевать, он уже потерпел поражение, хотя и грозился привести с Волыни войско, да еще ляхов позвать. Ключник с тиуном и челядь бегали как угорелые, взгромождая на телеги лари из казны. Княгиня Гертруда, закутавшись в теплые меха, встала со своей клюкой и сенными девками у дворовых ворот, готовая костьми лечь, но не выпустить обезумевшего сына.

В разгар сборов, потеснив княгиню с ее девичьей дружиной, на княж двор въехал боярин Иван Козарьич. За ним катил санный возок с митрополичьим знаком на передке. Княгиня Гертруда вздохнула с облегчением:

– Наконец-то!

– Что наконец-то? – задребезжал Святополк Изяславич, вызверившись на мать и боярина. – Что значит «наконец-то»? На кой ляд притащили сюда митрополита?!

– Это значит, сын мой, – Гертруда приняла царственный вид, более, чем вид дружинника у врат, подобающий вдовой княгине, – что наконец-то вместо бестолковых метаний последуют разумные деяния.

– Разумные деяния?! – Князь потрясенно выкатил очи на владыку, выбиравшегося из возка. – Мы устроим молебен или пойдем крестным ходом?

– Мономаху ведь по нраву крестные ходы, – позволила себе усмехнуться Гертруда.

– Князь сей зело противоречив, – молвил митрополит, за год с небольшим сходно научившийся русской молви. – Но аз уповаю, что он внемлет моему предостерегающему гласу.

– Ты надумала отправить к Мономаху и Святославичам посольство! – изумленно обличил мать Святополк. – Не знал я, матушка, что ты способна унизить себя и своего сына перед младшими родичами!

– Ты плохо знаешь меня, сын мой. Лучше по-христиански принять унижение, чем в глупой гордыне удостоиться позора, – бесстрастно ответила княгиня.

– Печалование Церкви о гонимых и примирение враждующих не есть унижение, но паче обязанность, – заявил владыка.

– Паче обязанность, – судорожно хохотнул князь и показал пальцем на митрополита – Да он просто обругает Мономаха, как тем годом на Днепре. Как бы Володьша от таких разумных прошений за меня не взбеленился пуще!

– Я ведь сказала тебе, Святополк, что ты не знаешь меня. – Голос княгини заметно похолодел – ей надоели препирания с сыном, который не хотел ничего понимать и ничему учиться. – Владыка будет просить не за тебя.

– А за кого? – оторопел князь.

– Вспомни, сын мой, о чем шла между вами речь в Любече, – произнесла Гертруда, не сочтя нужным разъяснять далее.

Ворота княжьего двора вновь распахнулись. Вслед за конными въехал еще один крытый возок, остановился возле митрополичьего. Святополк Изяславич жадно уставился на дверку, силясь угадать, кто в нем. Резанный двузубец с крестом на дверце сообщал, что возок принадлежал семейству Всеволодичей.

Отрок из сопровождавших открыл дверцу. Опираясь на его руку, из возка вышла светлобровая жена, одетая в черные куньи меха и пуховый плат на голове поверх черного вдовьего повоя.

– Кто это? – недоуменно спросил князь, не узнав приехавшей.

– Я Анна, вдова князя Всеволода, – назвалась та, смиренно поклонившись, – мачеха Владимира. Добрых дней тебе, князь Святополк.

– Анна поедет с митрополитом, – как о решенном деле объявила Гертруда. – И лучше тебе, сын мой, не вмешиваться в это дело.

Всеволожья княгиня согласно склонила голову, покоряясь воле старшей сродницы, матери великого князя, и пошла под благословение митрополита.

– Да делайте что хотите! – в сердцах плеснул руками Святополк и зашагал к теремному крыльцу. На верхней ступеньке он все же оглянулся и безнадежно пробормотал: – Воистину, бабы и попы оградят меня от ярости Мономаха!

Гертруда украдкой вздохнула, с сожалением поглядев ему вслед.

– Не печалься, княгиня, – подошел к ней Иван Козарьич, заметив эту жалость. – Когда дело сладится, князь Святополк отдаст должное твоей мудрости.

– Буду рада, если он возьмется хотя бы за собственный ум, – устало произнесла княгиня, тяжело опираясь на клюку. – Чтобы он ценил мой, и не надеюсь. Да и не нужно мне этого. Лишь бы, как ты говоришь, Иван Козарьич, дело у нас сладилось.

– Да как же ему теперь не сладиться, – тонко улыбнулся через бороду боярин, поддерживая княгиню, – когда столь сильные средства применены. И кто после возможет сказать, будто князь Святополк унижен, если не он за себя просит, а собственная мачеха Мономаха от имени всех киевских людей?

Вымученная улыбка осветила и сильно постаревшее за последние дни лицо княгини.

– Долго ль ты уламывал ее, Иван Козарьич?

– Княгиня Анна набожна, как весь род Всеволода, – туманно изрек боярин. – Не в ее силах было отказаться.

Гертруда сухо рассмеялась.

– Однако, Иван Козарьич, пригляди за князем, – попросила она, вернув себе озабоченный вид. – Вдруг надумает снова бежать. Ни на шаг не пускай его дальше Бабина торга. Обговори с воеводой, пускай предупредит кметей. И еще раз перемолвись с митрополитом и Анной – все ли как надо сделают. Сопроводишь их до градских ворот и сразу ко мне. А я теперь пойду лягу, не держат ноги. Смерть как устала.

Боярин бережно довел ее под руку до крыльца и передал сенной челяди. Жалея старуху, вынужденную цепляться за жизнь не для себя, а ради сына, недостаточного умом, волей и сердцем, Иван Козарьич в душе ругал князя последними словами. Однако готов был все сделать для того, чтобы Святополк продолжал княжить в Киеве. Ибо закон выше правды.

…Чуть менее двух тысяч ратных, перейдя Днепр, растянулись дугой недалеко от стен Киева – перекрыли дороги, шедшие на полночь. Приказа облачаться в брони и готовить оружие еще не было. Однако стены на высоких валах белели так близко, что многих воинов щекотали мурашки – неужто в самом деле велят брать оружием стольный Киев, мать градов русских? Иных же это бодрило и будоражило: этим хоть сейчас в перебранку с киевскими стрелками на стенах – взгорячить кровь, чтоб затем в бою кипела веселее.