Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание

— Мой бог! — театрально воскликнул Врангель. — Как мне надоели все эти мудрые дипломаты, финансисты, законники, землемеры, дельцы!

Кутепов, получив в подчинение Слащева, пришел в неистовство: части бегут с позиций, командиры не выполняют приказов, не хватает транспорта, дисциплину приходится поддерживать крайними мерами — а тут навязали ему этого полудурка, сумасшедшего, который готов по каждому поводу устраивать истерики и во всеуслышание кричит, что в разгроме у Перекопа виноваты те, кто его не послушал: он-де неоднократно с меньшими силами удерживал Крым. Несколько раз Кутепов использовал военный опыт и интуицию Слащева, особое доверие, которым тот пользовался в офицерских кругах, и посылал его в дело, на самые опасные участки, где отступление вот-вот должно было превратиться в паническое бегство. Однако даже появление Слащева перед большевистскими цепями на вороном дончаке под белой буркой — ни дать ни взять генерал Скобелев! — положения не меняло. Личная его храбрость не спасала обороняющихся. Но и пуля его не брала. Слащев был точно заговоренный и совсем сатанел от сознания этого (поверил предсказаниям ялтинской гадалки, утверждавшей, что умрет он не от пули). Кутепов не знал, как от него избавиться. И уже при погрузке на суда смекнул: мятежный генерал может не просто пригодиться, но и определенную роль сыграть, если умно использовать его старую ненависть к Врангелю. Кутепов умело вызвал Слащева на доверительный разговор, подвел к острой теме. «Генерал Яша» вспыхнул мгновенно.

— Один Врангель виновен в разгроме! — кричал он. — Один! Надо возмущаться! Реагировать!

— Как же? — подлил масла в огонь Кутепов.

— Как?! Конечно, его вина больше, чем твоя! — Слащева заносило. Теперь он обрушился и на своего собеседника, начал поносить его за безынициативность, отсутствие гибкости и неожиданно закончил тем, что ему теперь все безразлично, он подает рапорт о выходе из армии — его семь ранений дают ему на это полное право.

— Раз все равно, ты обязан сделать доброе дело.

— Для кого?! — как конь над пропастью, вскинулся Слащев. — Я никому не обязан!

— Армии.

— Армии — да. Для русской армии все сделаю!

— Почему бы тебе не написать Врангелю, что и ему пора уйти? Как он в свое время писал Деникину. Помнишь?.. Надо выставить новую кандидатуру.

— Кого? — снова вскинулся Слащев.

— Да хоть меня, как старшего из остающихся. Тебя ведь не будет?

— Надо подумать. — Слащев вдруг замкнулся. — На том берегу решать будем. Спокойно, без паники.

— А я и не тороплюсь, — хитрил Кутепов. — Решил, чтоб ты был в курсе дела, чтоб сообща действовать.

— На том спасибо, Александр Павлович.

— Ничего не стоит, Яков Александрович.

Так и расстались. Кутепов ругался: свои карты раскрыл, а слащевскую позицию не смог прояснить. Из армии он уйдет? Как же! Его хлебом не корми — дай покомандовать. Натворит дел, неврастеник!..

«Генерал Корнилов», прибыв рано утром в Ялту и простояв там около часа, отправился в Феодосию.

По пути встретился им ставший уже печально известным транспорт «Дон». Представители Кубанского правительства, немедля запросившие, куда везут казаков, стали требовать аудиенции. Однако Врангель категорически отказался принять их на крейсере и сам отправился на «Дон», где, волнуясь, ждал его с докладом Фостиков, изрядно наломавший дров при эвакуации Феодосии и вызвавший всеобщее возмущение.

Под уничтожающим взглядом ненавидящих выпуклых глаз Врангеля боевой генерал слинял окончательно. Доклад его был чрезвычайно краток: снял с погрузки тыловые части, дал приказ грузиться строевым. Но Врангель знал из донесений: на берегу остались весьма значительные группы кубанских и терских казаков, которые, не зная ничего о продолжающейся эвакуации в Керчи, ушли в горы и, вероятно, уже сдались красным. Брошены были и семьи многих офицеров. Но самое постыдное состояло в том, что Фостиков погрузился одним из первых. Тут уж и отговориться было нечем, а надеяться лишь на сложность общей ситуации. Она-то, как и надеялся Фостиков, спасла его: Врангель, выслушав доклад равнодушно, сказал, что собирается по прибытии на место дислокации предать Фостикова суду, и отослал его, словно провинившегося юнкеришку, передав через адъютанта (новое оскорбление!), чтобы пригласили «это кубанское дрянцо» — одного-двух представителей, не более.

На встречу пошел заместитель Кубанского атамана генерал Винников. Представился, доложил как положено. Врангель, не ожидая его вопросов, сказал жестко:

— Я отдал распоряжение: считать всех выехавших из Крыма на моих судах военными чинами. Ни Кубанского правительства, ни рады нет. Учтите это, генерал.

Винников встал, вытянулся — руки по швам, — сказал, стараясь сохранить достоинство:

— Я — офицер старой школы, ваше высокопревосходительство. Я окончил Николаевское кавалерийское училище и знаю: если есть распоряжение начальства, нужно его исполнять. Но нам хотелось бы узнать, куда нас повезут и как мы будем существовать в дальнейшем?

— Вы или мы? — повысил голос Врангель. — Кто это — мы? Кто?

— Мы — это кубанцы.

Врангель, не сдерживаясь, начал выкрикивать:

— Никакого Кубанского правительства не знаю! На судах мои войска! Подчиненные мне! Не время заниматься политикой! Я расформировываю свое правительство, этому должны последовать и казаки. Передайте там! Всем, всем!

Винников бледнел и точно окаменевал.

— Есть еще вопросы? — накричавшись, устало сказал Врангель, показывая, что у него нет ни времени, ни охоты продолжать разговор.

— При такой постановке вопроса положение для нас создастся весьма тягостное, — сказал вдруг тихо и спокойно казачий генерал.

— То есть? — сразу насторожился Врангель.

— Вы, ваше высокопревосходительство, насколько я успел понять, не считаете для себя обязательным даже сноситься с представителями кубанцев. Признаете ли вы севастопольские наши с вами соглашения?

Врангель понял, что перегнул палку.

— Конечно, — сказал он почти доброжелательно. — Во всяком случае по всем военным делам я намерен сноситься с кубанцами через генерала Фостикова, а по гражданским и политическим — через вашего атамана.

— Я удовлетворен. Вполне.

— Однако я еще раз подчеркиваю — для всеобщего сведения: не время заниматься праздными вопросами, удовлетворяющими чье-то честолюбие. Надо спасать армию, генерал. Не корниловцев, донцов, дроздовцев или кубанцев! Армию — русскую армию, генерал!

— Я понял, ваше высокопревосходительство. Разрешите идти? Желаю здравствовать.

— Честь имею, генерал. Надеюсь, скоро встретимся. — Врангель даже крякнул с досады, когда дверь за Винниковым закрылась. Можно представить, что будет, когда они высадятся: каждый потянет его, главнокомандующего, в свою сторону — все эти монархисты и социалисты, самостийники и анархисты, сторонники Франции, Англии или Германии. Они же разорвут его на части! И как с ними бороться, каким оружием? Кто подчинится ему там, если уже здесь, целиком завися от него, ему смеют не подчиняться?

Врангель отдал несколько распоряжений, понимая всю их бесцельность, и вернулся на крейсер. «Генерал Корнилов» направился к Феодосии.

На пути повстречался перегруженный транспорт «Владимир». С палуб что-то кричали, свистели, раздалось несколько выстрелов. А уже в виду города сблизились с французским миноносцем «Сенегал». Французы передали: были обстреляны большевиками, в порт заходить не рекомендуют, все ли беженцы вывезены — не знают. Врангель приказал остановить крейсер, запросить по радио о положении в Керчи, где грузились пароходы «Мечта», «Поти», «Самара» и другие. Уже к ночи на канонерке «Гайдамак» прибыл посланец генерала Абрамова генерал Кусонский с докладом. Из сообщения Кусонского следовало, что все идет отлично. Врангель понимал: его обманывают, но ехать в Керчь проверять все на месте не хотелось. Заявив, что он выполнил свой долг, Врангель отдал приказ брать курс на Константинополь.