Меншиков

Вестфаль тихо переговаривался с Деби. — В этом государстве, — шептал датчанин, осторожно, озираясь по сторонам, — когда-нибудь всё кончится ужасной катастрофой: вздохи многих миллионов душ против царя поднимаются, к небесам.

— Да, да, — кивал Деби, растягивая тонкие губы в неловкую улыбку, — тлеющая искра повсеместного озлобления нуждается лишь в том, чтобы раздул её ветер и… чтобы нашёлся мужественный предводитель, от которого только и требуется, чтобы он был смел и щедр. Это ведь всё, что окружающие могут заметить в таком человеке, если, конечно, тот достаточно осмотрителен. [80]

— Нет, сударь, это вы не толкуйте, — загадочно улыбался Вестфаль. — Никакие рассуждения о щедрости и смелости не могут прикрыть того обстоятельства, что сейчас, когда здесь у престола стоит не какое-то насыщенное ничтожество, а чистейшая добродетель, нужно только одно: чтобы и лица, призванные к непосредственному управлению государством, выделялись счастливейшим сочетанием благочестия и талантов.

— Вот при таких-то высоких достоинствах они и цепенеют! — изрёк мистер Брук.

— Ничего, — кивал, ухмыляясь, Деби, — на этой земле, — потопал он носком сапога, — вид денег надёжно выводит из оцепенения такие «таланты».

— Это уж — будьте покойны! — неожиданно согласился Вестфаль, дав понять, что до этого он просто шутил.

Брук поднялся, попросил у хозяйки разрешения курить.

— Алексей имел значительную партию в пределах империи, — говорил де Лави, подымаясь вслед за мистером Бруком.

— Именно, именно, — сухо хрипел англичанин, не вынимая изо рта трубку. — И духовенство, и дворянство, и купечество стояли за Алексея. Меня уверяли, что знатнейшие лица снабдили его деньгами и обещали служить его интересам…

— Вот-вот, — хмурясь, соглашался де Лави. — Следовательно, чрезвычайная строгость российского государя совершенно необходима и целесообразна? Ведь страшные же опасности окружают царя на каждом шагу! Не так ли?

— Господа! Может быть, желаете перейти на веранду? — обратилась хозяйка к гостям.

Шафиров тяжело поднялся. Понемногу стали вставать из-за стола и остальные. Разговор оборвался.

— Как, Пётр Павлович? — спросил хозяин, беря Шафирова под локоть. — Слышали, какие разговоры ведёт «кое-кто»?

— Слышал, — спокойно ответил Шафиров. — Кто говорит дельно, умно, честно и совестно, а кто мелет да стелет, врёт да плетёт, как говорится: «Люди ложь, и я то ж».

Де Лави стоял у перил на веранде, глядел в сад, вздыхая, восторженно говорил:

— Изумительно! Чудно!

За забором глухо и сонно гудел древний, ещё не тронутый бор. Пахло сосной. Ветерок мягко проносился по матово-зеленой траве. Берёзки у изгороди вздрагивали с коротким шумом, волновались, шептали.

— Я уверен, что если бы заговор состоялся, — говорил Шафирову Шлиппенбах, — то все здешние иностранцы поставлены были бы в отчаянное положение и все без исключения сделались бы жертвами озлобленной черни.

— Истинно так, так! — соглашался Шафиров.

— Какие же прекрасные здесь места! — восхищался де Лави. — А окружающие Алексея хотели покинуть Санкт-Петербург, чтобы возвратиться в Москву!.. Безумцы!.. Бежать из такого дивного края!.. Вы замечаете, господа, — обращался он к Шлиппенбаху, Шафирову, — чувствуете, какая здесь тишина?

— Да-а, — вполголоса протянул Шлиппенбах, — действительно… вы можете, как я вижу, развеселить не только меня блеском и неожиданностью своего остроумия…

— Погодите, слушайте! — перебил его де Лави. — Птичка… Слышите, господа?.. Только одна птичка нарушает тишину — посвистывает… А то вот одинокое пушистое облачко, похожее на белого пуделя… Видите? Оно словно замерло в краю неба… И знаете, почему? Пташка обращается к облаку, и оно приостановило свой путь, чтобы послушать пичужку… Так? Верно?..

Мистер Брук, глубоко засунув руки в карманы кафтана, стоял, слегка раскачивался на носках. Сквозь зубы цедил:

— Фан-та-зёр!.. Смотрите! — обращался к Деби. — Он начал с правой части картины. Можно будет заметить, что, дойдя до левой стороны, он станет описывать ещё лучше.

— Не нравится! — подмигнул в его сторону Шафиров. — Невелика штучка щучка, да зубок остёр у этого де Лави. Да и на самом деле, ежели хорошо разобраться во всём, то… какая тут может быть теперь для англичанина красота, когда Россия здесь вот… встала крепкой ногой на берег Балтийского моря?.. Знаете, мейн херр, в морском уставе наш государь написал: «Всякий правитель, который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет, а который и флот имеет, обе руки имеет».

Шлиппенбах рассмеялся.

— Мистеру Бруку, я полагаю, это прекрасно известно. Да и тем, — скосил глаза в сторону Деби, Вестфаля, — представителям морских держав — тоже.

— Да, да… Не по губе им сие! — отрывисто заметил Шафиров и шевельнул бровями. — Отдать Швеции завоёванные нами у них области, закрыть для нас выход к Балтике!.. Вот этому они были бы рады! — угрюмо бормотал своим низким, грудным баритонам. Подошёл к де Лави, обнял его за талию. — Хорошо здесь! Я согласен с вами, мосье… А посмотрите, как ветерок с травы и кустов перебегает в осинник, — рокотал, подделываясь под настроение француза, — видите, видите, как облако белых пушинок срывается и с их серёжек и, словно сговорившись с ветром, весело несётся в ту сосновую чащу?.. Нет, господа! — Шафиров обернулся к окружающим. — Отсюда мы никуда не уйдём! Наоборот, мы сделаем всё, — прибавил с серьёзным лицом, тоном глубокой веры, — чтобы в борьбе с врагами владеть, — сжал кулаки, потряс ими у груди, — двумя сильными руками — флотом и армией, угодно это или не угодно. — посмотрел в сторону Брука, — кому бы то ни было!..

Месяц спустя после смерти Алексея Пётр писал Екатерине с борта «Ингерманландии», бросившей якорь у Ревеля:

«Что приказывала с Макаровым, что покойник нечто открыл, — когда бог изволит вас видеть, [81] я здесь услышал такую диковинку про него, что чуть не пуще всего, что явно явилось».

Что мог услышать Пётр про царевича в Ревеле? Не о сношениях ли его с Карлом?

Известно было, что Алексей обращался к шведскому министру Герцу с просьбой о помощи. Герц уговорил Карла войти в сношение с царевичем, пригласить его в Швецию, обещать помощь, — словом, использовать этот крупный, по мнению Герца, козырь для того, чтобы выторговать у Петра все возможные уступки по мирному договору.

Недаром после того, как Алексей согласился вернуться в Москву, Герц жаловался, что «из неуместного мягкосердечия упущен отличный случай получить выгодные условия мира».

Но и после смерти царевича шведы не теряли надежды воспользоваться раздором в России — ждали восстания.

14

— Не сумеешь перевернуться как надобно с казёнными недоимками — в Питер милости просим! Не обессудьте! — зло смеялись посадские. — На болоте жить, чертям оборки вить!.. У нонешнего у царя это просто: р-раз — и погнали!..

«От правежей превеликий обходится всенародный вопль, а паче в поселянах, — докладывал Курбатов Петру ещё в 1709 году. — Яко не точию последнего скота, но иные беднейшие и домишков лишаются».

И всё-таки денег, особенно на содержание армии, не хватало. Тогда Пётр приказал: вычислить, «со скольких работных персон можно содержать конного и пешего солдата». Оказалось, как подсчитали; что если годовой расход на содержание армии, равный в то время без малого четырём миллионам рублей, разделить на количество мужского населения кругло — на пять с половиной миллионов душ, то на каждую душу придётся по семьдесят четыре копейки.

Было указано после этого обложить подушной податью все души мужского пола, имеющие пашню и промыслы и не несущие государственной службы, независимо от трудоспособности: крестьян и холопов — по 74 копейки, а городских обывателей — по 1 рублю 20 копеек с души.