Императрица

Императрица давала аудиенцию в Зимнем дворце. Она вернулась в Запретный город накануне, оставив за спиной осеннюю красоту Летнего дворца. Боксеры без разрешения сожгли железную дорогу в Тяньцзинь.

Увы, были ли они неуязвимы? Кто мог знать?

На шестнадцатый день пятого месяца она послала Ли Ляньиня найти Жун Лу и доставить его к ней. Она должна была взять обратно свое обещание. В это утро шпионы принесли ей весть, что новые иностранные солдаты шагали в глубь страны с побережья, чтобы отомстить за смерть еще одного иностранца, убитого разъяренными китайцами в провинции Ганьсу.

Жун Лу появился в полдень, одетый в уличные одежды, как будто пришел из парка или с горного склона. Но она не обратила внимания на его внешний вид.

— Могу ли я по-прежнему молчать, когда город полнится иностранными солдатами? — спросила она. — Народ восстанет против трона, и династия погибнет.

— Ваше величество, я согласен, что мы не должны позволять новым иностранным солдатам входить в город, — ответил Жун Лу, — и тем не менее я утверждаю, что будет позором, если мы нападем на посланников иностранных государств. Они посчитают нас дикарями, не знающими законов гостеприимства. В своем доме гостя не отравляют.

— Что бы ты хотел, чтобы я сделала?

— Попросить иностранных послов покинуть город, с семьями и друзьями, — сказал Жун Лу. — Когда они уйдут, то войска уйдут вместе с ними.

— А если они не захотят уйти?

— Возможно, они захотят, — сказал он спокойно. — А если нет, то тогда тебя ни в чем нельзя будет винить.

— Ты освобождаешь меня от моего обещания? — спросила она.

— Завтра, — сказал он, — завтра… завтра…

Глубокой ночью императрица была внезапно разбужена ярким светом. Как всегда она спала с открытыми занавесками на кровати, и свет лился на нее из окон. Свет исходил не от фонаря и не от луны, а из самого неба, малинового и пылающего. Она села на кровати и позвала своих служанок, которые спали на соломенных тюфяках, разложенных вокруг ее постели. Они проснулись, сначала одна, а затем и остальные три, и побежали к окну.

— Ай, — закричали они, — ай-ай-ай…

Дверь разом распахнулась, и из-за нее, тщательно отвернув в сторону лицо, Ли Ляньинь прокричал, что пылал иностранный храм, подожженный неизвестными.

Императрица поднялась с постели и потребовала немедленно ее одеть. Женщины быстро надели на нее халаты, и вместе с евнухами она пошла из дворца в самый отдаленный двор и там забралась на пионовую гору, откуда можно было смотреть вниз на город. Дым висел густой завесой, пронзаемой языками пламени. Вскоре ужасная вонь горящей плоти распространилась в воздухе. Закрывшись платком, императрица осведомилась, что это был за запах. Ли Ляньинь сказал ей, что боксеры жгли французскую церковь, а внутри были сотни христиан-китайцев — мужчин, женщин и детей.

— Какой ужас, — простонала императрица, — о, если бы я не пустила иностранцев с самого начала! Много лет назад я бы не пустила их, и народ бы не тянулся за иностранными богами!

— Ваше величество, — сказал Ли Ляньинь, — утешьтесь. Иностранцы первыми стреляли в толпу, и отважные боксеры только отомстили.

— Увы, — сокрушалась она, — канон истории учит нас, что, когда в Императорском городе бушует пламя, оно поглощает одинаково и простую гальку, и драгоценный нефрит.

Она не могла больше смотреть. Мрачно размышляя весь день над тем, что увидела, в то время как воздух все больше наполнялся запахом смерти, она приказала евнуху перенести ее вещи и книги во Дворец мирного долголетия, где она не будет видеть и слышать того, что происходило в городе, где воздух был чист и стояла тишина.

— Ваше величество, — призывали они, — если вы не хотите все потерять, то должны использовать волшебные силы боксеров. Иностранные солдаты заполняют улицы подобно водам наводнения, врывающимся в городские ворота.

— Теперь же, теперь, ваше высочество, без промедления…

— Ваше величество, ваше величество…

Они кричали перед ней. Она разглядывала одно за другим их лица в маленькой тронной комнате: Ган Ни, принц Дуань, Юань Шикай и высочайшие принцы и министры. Они в спешке примчались на ее вызов и стояли перед ней в смятении. Не было времени опускаться на колени и церемониться.

По ее правую руку на низком резном стуле сидел император, голова его была склонена, лицо бледно, длинные тонкие руки вяло сложены на коленях.

— Сын неба, — спросила она, — следует ли нам использовать полчища боксеров против наших врагов?

Если он скажет «да», то разве не ляжет вина на него?

— Как вы пожелаете, Священная мать, — сказал он и не поднял головы.

Она поглядела на Жун Лу. Он стоял обособленно, с опущенной головой.

— Ваше величество, ваше величество, — кричали голоса вокруг нее, сердитые голоса мужчин, отдававшиеся эхом в расписных балках высокого потолка.

Она подняла руки, приказывая замолчать в сумерках этого раннего утреннего часа. Она ничего не ела и не спала, пока в городе бушевало пламя, а иностранные солдаты входили в ворота — нет, не в одни ворота; они сходились с четырех сторон света на ее город. Что оставалось, кроме войны?

— Час пришел, — закричала она. — Мы должны уничтожить иностранцев в их посольствах! — громко продолжала она вовнезапной тишине. — Ни единого камня не должно остаться на камне, ни единому человеку не должно быть дозволено жить!

Снова последовало молчание. Она нарушила свое обещание Жун Лу. Он прошагал вперед и упал перед ней на колени.

— Ваше величество, — вскричал он, и по его щекам покатились слезы, — ваше величество, иностранцы действительно наши враги, хотя им следует винить только себя за свою гибель, однако я заклинаю вас подумать о том, что вы делаете. Если мы разрушим эти несколько зданий, уничтожим эту горстку иностранцев, то их правительства гневно осудят нас, их армии, их флоты пронесутся по землям и по морям и нападут на нас. Наши гробницы Предков будут обращены в пыль, изваяния богов и алтари народа будут стерты с лица земли!

Сердце ее задрожало, кровь похолодела в венах. Но она скрыла свой страх. Она никогда не показывала свой страх, и эта старая привычка не подвела ее, хотя нынешний страх был чудовищен, страшнее отчаяния. Ее прекрасное лицо не изменилось, и веки не дрогнули.

— Я не могу удержать народ, — заявила она. — Они обезумели и желают мести. Если они не разорвут наших врагов, то они разорвут меня. У меня нет выбора. А что до вас, Верховный советник, то, если у вас нет лучшего совета, чем этот, чтобы нас им пожаловать, тогда оставьте нас. Вы освобождаетесь от дальнейшего присутствия.

Немедленно Жун Лу поднялся, слезы высохли на его щеках, и без единого слова или жеста он удалился.

Когда он ушел, советник Ци Сю вынул из высокого бархатного сапога сложенную бумагу, медленно развернул ее, с большим достоинством приблизился к трону и, встав на колени, протянул императрице.

— Ваше величество, — сказал он, — я позволяю себе предложить указ. Если мне дается такое позволение, то я зачитаю его вслух.

— Сделайте это, — приказала императрица. Ее губы были жестки и холодны, но она сидела торжественно.

Он принялся читать, и все услышали, что он написал. Это был указ о войне против иностранцев, который, в том случае если одобрит, императрица должна будет подписать и скрепить императорской печатью. Он дочитал до конца, а все слушали, и тишина была такой глубокой, что его голос отдавался под крышей. Когда он закончил, все замерли в ожидании ее воли.

— Отличный указ, — сказала императрица спокойно и холодно, — пусть его разошлют как декрет Трона.

Все выражали свое одобрение, не громко, а тихим торжественным тоном, а Ци Сю сложил бумагу и снова спрятал ее в бархатный сапог и, сделав поклон, отступил обратно на свое место.

Наступил рассвет, обычный час для общей аудиенции, преддверием которой было это собрание. Вперед вышел Ли Ляньинь и протянул ей руку. Императрица положила свою правую руку на его плечо, ступила вниз с трона и взошла в паланкин, который ждал на террасе. Отсюда ее отнесли во дворец, чтобы выпить чаю и съесть несколько цукатов. Вскоре она снова взошла в паланкин и направилась в Зал прилежного правления. Там ее ждалимператор в собственном паланкине, и когда она появилась, он первым вышел приветствовать ее, встав на колени: