Императрица

И снова она удалилась в свои покои. Будучи несколько усталой, она позволила себе сначала искупаться в надушенной теплой воде и только затем облачиться в свежие одежды. На этот раз она выбрала свое самое дорогое одеяние из атласа, отделанное золотом и расшитое фениксами всех цветов и оттенков, и надела знаменитое ожерелье из крупных ровных жемчужин, и даже сменила щитки на ногтях с золотых, отделанных жемчугом и нефритом, на золотые, отделанные бирманскими рубинами и индийскими сапфирами. На голову она водрузила высокий головной убор с жемчугами и рубинами, перемежавшимися с африканскими алмазами. Никогда, сказали фрейлины, они не видели ее более красивой. В самом деле, свежесть ее кожи цвета слоновой кости, яркость губ, не имевших морщинок, чернота ее сказочных глаз и ясных бровей — все это принадлежало женщине, которую не покидала молодость.

И еще раз императрица вернулась в пиршественный зал, где ее гостьи теперь пили чай и ели сладости. Она появилась с пышностью, ее несли на дворцовом стуле евнухи и подняли ее к трону. Иностранные дамы встали, восхищение ярко выразилось на их лицах. Императрица всем улыбнулась, взяла свою чашку чая и отпила с одной стороны. Призвав каждую из дам к себе, она вкладывала другую сторону чашки ей в губы и снова говорила: «Все мы одна семья. Под Небесами все едины». Чувствуя свой триумф, она приказала внести дары и вручить их дамам: веер, свиток с ее собственным рисунком и кусок нефрита — каждой одинаково. Когда все закончилось, дамы выразили свою благодарность, а она попрощалась с ними и удалилась. Так завершился день.

В последующие дни императрице доносили, что иностранные дамы хвалили ее своим мужьям, говоря, что такая мягкая и красивая и щедрая в своих дарах женщина, какой себя показала императрица, не может быть одновременно злой и жестокой. Императрица была довольна этими сообщениями и чувствовала себя действительно такой, как о ней говорили. Теперь, завоевав всеобщее расположение, она принялась за китайских мятежников и реформаторов. Китайцев, которыми она правила, вновь нужно было подчинить власти ее руки и сердца. Чем больше она думала над этой задачей, тем лучше понимала, что не справится с ней, пока ее племянник, император, оставался в живых. Его меланхолия, его вкрадчивые манеры, его покорность завоевали даже тех, кто привык повиноваться ей. Она принуждала себя сделать то, что должно было быть сделано. К тому же Ли Ляньинь все чаще нашептывал ей на ухо:

Пока он живет и здравствует, ваше высочество, страна останется разделенной. Китайцы будут искать предлог для раздора между вами, Священная мать, и императором. Они рождены для раздора, эти китайцы. Они счастливы, когда плетут заговоры против своих правителей. Вожди мятежников вечно занимаются тайным подстрекательством. Они напоминают людям, день и ночь, что ими правит маньчжур, а не китаец. Только вы можете сохранить мир, потому что народ знает вас и доверяет вашему уму и мудрости, хотя вы и маньчжурка.

Если бы мой племянник был сильным человеком, — вздохнула она, — с какой бы радостью я бы вручила ему судьбу народа!

Но он слабый человек, ваше высочество, — прошептал евнух, — он слаб и своеволен. Он слушает речи мятежников из китайцев и отказывается признать их заговорщиками. Он разрушает династию, не ведая, что творит.

Она могла лишь согласиться, что именно так обстоят дела, однако не могла дать тайный приказ, которого ждал алчный евнух.

В тот день она мерила шагами террасу дворца и пристально смотрела через озеро, полное лотосов, на остров, где был заточен ее племянник. Но как можно дворец называть тюрьмой, пусть даже в нем всего четыре комнаты, однако они просторны и уютно обставлены, а окружающий воздух свеж и приятен. Она даже сейчас могла видеть своего племянника, он гулял по узкому островку, а с ним, хотя и на расстоянии, бдительные евнухи, охранявшие его.

Пора было сменить этих евнухов и поставить других на их место, поскольку они уже оставались на этом посту больше месяца или даже двух и в них могла проснуться симпатия к молодому человеку, которого они охраняли. Пока что они оставались верны ей, и каждую ночь, поочередно, переписывали дневник, который ее племянник вел каждый день. Глубокой ночью она читала его записи, и ей открывалось каждое биение его сердца, каждая мысль его ума, каждое его чувство. В одном евнухе она несколько сомневалась, его фамилия была Хун, так как он давал всегда слишком хороший доклад о своем подопечном. «Император проводит время за чтением хороших книг, — всегда говорил Хун, — когда устает, то занимается живописью или пишет стихи».

Прохаживаясь взад и вперед по террасе, императрица обдумывала то, что сказал ей Ли Ляньинь. Нет, для ее племянника еще не пришло время умирать. Ответственность за его смерть не должна лечь на нее. Было правдой то, что она желала его смерти, но желание — не есть преступление. Пусть его смерть будет решена на Небесах.

Когда Ли Ляньинь снова появился перед ней, она холодно сказала:

— Не говори мне больше о путешествии императора на Желтые источники. Что Небо желает, то само же Небо и сделает.

Эти слова были сказаны таким суровым голосом, что евнух встал перед ней на колени и склонился, чтобы показать, что он повинуется.

Однако кто же мог подумать, что китайские мятежники исхитрятся и найдут тайный путь к молодому императору? Они сделали это через одного из евнухов. Однажды утром в десятый лунный месяц того года молодой император ускользнул от своих евнухов-стражников и бежал через сосновые леса на северной стороне острова к бухточке, где его уже ждала лодка.

Но евнухи заметили сквозь деревья его развевающиеся одежды и погнались за ним следом. Они схватили императора в тот миг, когда он уже садился в лодку, и принялись умолять его не совершать побега.

— Если вы убежите, Сын неба, то Старый Будда велит нас обезглавить.

У императора было нежное сердце, он заколебался, хотя лодочник, который был переодетым мятежником, закричал ему, что нельзя медлить, что жизни евнухов ничего не стоят. Но император посмотрел на умоляющих евнухов, среди которых был совсем юный мальчик, нежный и добрый, он часто и всегда усердно прислуживал своему господину. Увидев этого плачущего юношу, император не смог ступить в лодку. Он покачал головой, и лодочник, не осмеливаясь больше задерживаться, отчалил в безмолвную рассветную дымку.

Эта грустная история достигла ушей императрицы. Выслушав, она ничего не предприняла, или казалось, что ничего не предприняла, но она сохранила этот случай в своем сердце, чтобы потом припомнить его императору. Тем временем она казнила мятежников, принцев и министров, которые поддерживали императора. Но его она оставила жить, ибо у нее было припасено оружие. Ее подданные настолько глубоко почитали древнюю мудрость Конфуция, что ей достаточно было только напомнить им, что император замышлял убить ее, и они закричат, что он предатель. Она знала, что молодой император понимал, что оружие ее было сильным, он сам слишком почитал Конфуция.

За милосердие Жун Лу похвалил ее. Он снова попросил частной аудиенции и сказал:

— Хотя верно, ваше величество, что народ никогда не простил бы заговор против вас, однако он не стал бы почитать вас, если бы вы допустили, чтобы император лишился жизни. Он должен быть в заточении, я это признаю, так как иначе он станет оружием в руках ваших врагов, но пожалуйте ему всякую возможную милость. Пусть он появится рядом с вами, когда вы будете принимать посланника из Японии через десять дней, — пусть он появляется, когда будете принимать посланников от внешних территорий. Вы, ваше величество, можете позволить себе всякий акт милости и доброты. Пусть мне будет позволено также предложить, чтобы Жемчужная наложница…

Но она подняла обе руки, приказывая ему замолчать. Сами слова «Жемчужная наложница» не должны были произноситься в ее присутствии. Она посмотрела на Жун Лу холодно и спокойно, и он больше ничего не сказал. Она была императрицей и женщиной, но в этот день он видел только императрицу.