Коридоры кончаются стенкой

— Это от невежества, — сказал Малкин. — Не тронь змею — она кусать не будет.

— Смотри-ка, — повернулся Ершов лицом к Шашкину, — форель! Это что ж, на уху?

— Нет, на вертел. На уху — стерлядь.

— Прекрасная вещь, — заметил Малкин, — осветлить только не забудь. Икорки прихватил?

— Прихватил, Иван Павлович! Не беспокойтесь, все будет по науке.

— Вот-вот, и я о том же. Чтоб получилось, как в лучших домах Лондона.

— Лондон — чепуха. Лучше, чем у нас, не бывает.

— Вот видишь, — засмеялся Малкин. — Профессор. Все знает.

— О-о! Так у вас и камбала есть! — сглотнул слюну Ершов. — Вот за это спасибо! Люблю до безумия!

— Только с моря, — подзадорил Ершова Кабаев, видя, как тот посветлел лицом.

— Калкан, — констатировал Малкин, глядя на рыбину, распластанную на траве, — породистая, ничего не скажешь.

— Килограммов на десять потянет? — прикинул Ершов на глазок.

— Наверняка. Если не больше.

Солнце скрылось за горизонтом. Из кустов поползли сумерки. От костра вместе с дымком поплыл чарующий дух стерльяжьей ухи. Шофер, горбясь от тяжести, принес от машины и стал расстилать огромный брезент. Затем притащил ящики с коньяком и минеральной водой. Ершов нетерпеливо облизывал сухие губы. Наблюдая за ним, Малкин саркастически усмехался. Сам не дурак выпить, Ершова он считал законченным алкоголиком.

79

Ужинать сели вчетвером. Шофера снабдили деликатесами, накормили ухой и отправили восвояси, наказав вернуться за ними в 23.00.

Пили с наслаждением, закусывали со смаком, облизывая пальцы, причмокивая и постанывая от восторга. Кабаев прислуживал Малкину, как бы невзначай подсовывая ему лучшие куски. Шашкин обслуживал Ершова. Насытившись, Малкин вытер салфеткой замусленный подбородок.

— Так вот, о сессии…

— Да! — встрепенулся Кабаев.

— Ну-ну, — подзадорил Ершов.

— Интересно, — прошамкал набитым ртом Шашкин.

— …Газеты вы читали, поэтому я только о личных впечатлениях. По-моему, она будет иметь историческое значение…

— Потому что ты принял участие в ее работе, — пьяно хохотнул Ершов.

— И поэтому тоже, — серьезно ответил Малкин. — Но не это главное. Главное в том, что Верховный Совет не только одобрил курс на массовый террор, но и принял решение, развязывающее руки Наркомвнуделу.

— Можно подумать, что до сих пор они были у вас связаны, — нахохлился Ершов.

— Были. Материально. У нас катастрофически не хватало денег. Теперь положение исправлено. Бюджетом предусмотрены расходы на наше содержание на сорок пять процентов больше прошлогоднего.

— Ур-ра-а! — приглушенно прокричали Кабаев и Шашкин, а Ершов трижды вяло хлопнул в ладоши.

— Теперь мы больше сможем тратить на агентуру, повысим техническую оснащенность наших подразделений, внедрим новое поколение подслушивающих устройств, которые сегодня у нас ни к черту не годятся, улучшим материальное положение наших сотрудников, больше внимания будем уделять развитию их профессионализма. Ну как? Вот то-то и оно, Ершов. Так что ты свои три хлопка переведи в бурные аплодисменты.

— А мне не жалко, — Ершов дурашливо поднял руки над головой и бурно зарукоплескал.

— Так что те, кто ратовал за свертывание деятельности НКВД, остались с носом. Борьба с контрреволюцией вступает в новую фазу.

— А я понял любимого стахановца Закавказья товарища Берию так, что он как раз сторонник свертывания террора, — заметил Ершов.

— Свертывать, разворачивать — это пока не его компетенция.

— Увы, дорогой Малкин. Судьба Ежова уже решена.

— А я и сказал: пока. По тому, как Берия вел себя на сессии, можно действительно заключить, что он за свертывание террора. Боюсь другого: как бы он не развязал его против нас и наших вдохновителей — кураторов от ВКП(б). Бросят нас с тобой в одну камеру и будем кукарекать.

— А при чем здесь я? — нахохлился Ершов. — Крайком твердо стоит на страже советских законов и, по-моему, в деятельности твоей службы нет ничего противозаконного.

— Да нет же, нет, Владимир Александрович! Конечно, нет! Просто ты шутку принял всерьез. А раз ты еще путаешь грешное с праведным — я предлагаю выпить. Шашкин, наливай! Да! Ванюш! А твое пророчество в отношении Люшкова сбылось! Сбежал, подлещ к японцам. Многих на ДВК подвел под монастырь. Сейчас там арестовывают пачками.

— Жаль, — пригорюнился Кабаев. — Там было много толковых ребят.

— Изымают только тех, кто давно и крепко связан с Люшковым. Вряд ли они могли вызвать у тебя симпатии.

— Предчувствую повальную чистку, — заключил молчавший до сих пор Шашкин. — Как пить дать.

— Так это закономерно, — заметил Ершов, — чем чаще обновляются кадры, тем лучше. Партия ведь хуже не стала после чисток? Наоборот!

— Плохо то, — отозвался Малкин, наполняя стаканы, — что методы ведения следствия не меняются. Нашим, как говорят, салом да по нашей шкуре.

— Говорят не так. Говорят: «Нашим салом да по нашим мусалам», — поправил Малкина Ершов.

— Какая разница! По мусалам, по шкуре — в любом случае неприятно. Ну! — Малкин поднял стакан. — Вздрогнем? Чтобы та чаша нас миновала!

Выпили.

— Как у тебя дела с Осиповым? — спросил Ершов. — Время идет.

— Безруков занимается. Дело движется медленно, но верно. Осипова обложили со всех сторон, так что никуда он не денется. Его расколем — остальные пойдут за милую душу.

— Ты займись Михайловым. Не можем мы держать такого в должности председателя краевого суда.

— С удовольствием. Он, мерзавец, столько крови мне попортил! Половину дел прекращает или направляет на доследование. Особенно по милиции. Потетюрин стонет от него, не знает, как выходить из положения. Обещаю: как только расколю Осипова, возьму от него показания на Михайлова. Повяжу их, гадов, одной веревкой.

— Я не совсем понимаю, Иван, почему ты не берешь их жен? Жалеешь, что ли?

— Всему свое время, дорогой, всему свое время. И жен арестуем, и детей заберем в приют, и показания выбьем, и в расход пустим кого надо. Нам отступать некуда. Твои указания, товарищ секретарь крайкома, выполним.

— Ну и дурак же ты… Я с тобой по-человечески, а ты… секретарь крайкома!

— Опять не так. Что-то ты капризным стал в последнее время, Владимир Александрович. А сегодня — так особенно. Давай прекратим на эту тему. Приехали отдыхать. Ночь на подходе, а я еще не искупался. Э-эх! Шашкин! Наливай по полному! Давай, Владимир Александрович, по полному. Ну! За ВКП(б), за НКВД, за счастливую жизнь без борьбы и крови, без коварства и злобы, и за то, что приносит нам радость — за баб-с!

— Винегрет какой-то. Ну, да хрен с тобой. Давай! Шашкин, подбрось дровишек, чтоб мимо рта не пронести. За сказанное! Хоть оно и возможно в самой далекой перспективе — все равно. Поехали! — Ершов пьяно наклонил голову, припал губами к непослушному стакану, дрожавшему в слабеющей руке, затем резко опрокинул туловище назад и с громким бульканьем вылил содержимое стакана в рот. — Ф-фух-х, — произнес громко и, поцеловав донышко, отбросил стакан в сторону. — А Берия твой негодяй, — сказал он, раскачиваясь, как маятник. — Я его знаю. Лицедей и лицемер. Благочестивый волк. Только от этого благочестия вся Грузия по утрам кровью умывалась. А теперь будем и мы с вами. От-так!..

— Хватит тебе скулить! — зарычал Шашкин, злобно сверкая глазами. При ярком свете костра они казались страшными. — Тебя же просят!

— Это ты мне? Ты — мне? — Ершов неуверенно тыкал пальцем себе поддых. — В-в-вошь тифозная! Как смеешь, а? М-меня? Ик!

— Кто вошь? — Шашкин подскочил к Ершову и схватил его, сидящего, за грудки.

— Отставить, — гаркнул отрезвляющий голос Малкина. — Прекратить!

Шашкин легко поставил упирающегося Ершова на ноги и обнял за шею.

— Александр Владимирович… э-э… Владимир Александрович! Я знаю вас как прекраснейшего человека! Поехали к бабам! К… бабам… поехали?

— К бабам? А Малкина возьмем? Без него никуда. Понял?