Топот бронзового коня

    - Вот проклятье! - выругался Фотий. - Евнух нам соврал.

    - Не соврал, - раздалось за их спинами.

    Обернувшись, они увидели группу вооружённых гвардейцев во главе с архонтом. Тот стоял, скрестив руки на груди, и смотрел с видом победителя.

    - Не соврал, - повторил чиновник, - сундуки здесь покоились до вчерашнего дня. А вчера скопец выдал место их захоронения мне. И пока вы допрашивали его, я с моими людьми перевёз сокровища к себе во дворец.

    - Ну, так помогите возвратить украденное в казну, - предложил Фока.

    Рассмеявшись, архонт ответил:

    - Мне они и самому пригодятся. Мы договорились с кастратом: десять сундуков забирает он, сорок - у меня остаются.

    - Этого не будет, - грозно заявил Феодосий. - Или о твоих плутнях станет известно императору.

    - Интересно, каким же образом? - удивился тот. - Вы отсюда не выйдете, ибо упокоитесь в вырытых могилах, а других свидетелей не имеется.

    Но и Фотий был не из пугливых: он достал меч из ножен, прикреплённых к поясу, а приятелю кинул боевой топорик. И сказал, ощерясь:

    - Ну, возьми, попробуй. Мы ещё не разучились владеть оружием.

    Оба приготовились к бою. Люди архонта бросились на них, тоже действуя топориками и мечами. Завязалась схватка. Силы, конечно, оказались неравными, но питомцы Велисария действовали искуснее, уворачивались от ударов проворнее, применяли не только оружие, но и ловкие приёмы рукопашного боя - точные удары ногами. В результате от отряда в десять человек вскоре остались только трое, но зато самые здоровые. Одному из них удалось ранить Феодосия, тот споткнулся и едва не упал, но сумел избежать губительного удара и в ответной атаке заколол обидчика. Тут уж силы оставили его окончательно, инок опустился на землю, истекая кровью, и несчастному Фотию пришлось одному сражаться против двух громил. С первым он разделался быстро: неприятель поскользнулся и упал в одну из вырытых ям, а пока выбирался наружу, молодой человек рубанул по шее второго. Первый бросился в новую атаку, и ему на выручку поспешил сам архонт. Свежий, не уставший, он значительно потеснил Фотия, и тому неминуемо пришёл бы конец, если бы поверженный Феодосий не сумел прицельно метнуть топорик, поразивший гвардейца в не закрытый доспехами загривок.

    В это время архонт выбил у Фотия клинок и хотел было заколоть, как свинью, но у сына Антонины всё-таки достало выучки уклониться от мощнейшего выпада противника и подсечкой опрокинуть на землю. Поединок перешёл в драку: оба начали кататься в пыли, бить друг друга кулаками в лицо и попеременно душить. И опять бы пасынку Велисария не снести головы, если бы чернец не подполз к дерущимся сзади и не оглушил главу города небольшим булыжником.

    Молодые люди, тяжело дыша, приходили в себя. Феодосий стонал, так как рана была очень глубока и кровотечение продолжалось. Кое-как брат его перевязал. Вновь зашевелившегося архонта оглушили повторно и связали по рукам и ногам. Словно куль, положили на его лошадь поперёк седла, на вторую взобрались вдвоём (Фотию пришлось держать изнемогшего Феодосия, чтобы тот сидел верхом прямо) и не торопясь двинулись в Эфес.

    Первым делом разыскали эпарха, рассказали ему о случившемся, сдали связанного чиновника (тот, очнувшись, изрыгал проклятия, обвиняя своих врагов в нападении на его отряд), а на многочисленные вопросы отвечали спокойно: если обнаружим в доме архонта сундуки с похищенными богатствами, значит, их рассказ - правда и не требует иных доказательств.

    Вскоре сундуки действительно разыскали - в общей сложности сорок восемь штук; два из них, судя по всему, были Каллигоном растрачены безвозвратно. Ничего, этот вариант тоже не казался провальным.

    Феодосия отвезли в обитель Апостола Иоанна, сдали Рафаилу для лечения и дальнейшего пребывания. Фотий, стоя возле ложа больного, так сказал на прощанье:

    - Извини, мой друг. Я, конечно, в последнее время на тебя был зол, но теперь иное. Ты меня спас от смерти и помог вернуть украденные сокровища. Это всё меняет. Мы опять друзья. И, надеюсь, больше не поссоримся до конца наших дней.

    Черноризец ответил:

    - Я надеюсь тоже. Может быть, и свидимся как-нибудь.

    - Приезжай в Константинополь, поправившись.

    - Нет уж, ни за что. Больше не хочу ни политики, ни прелюбодеяний. Здесь, в Эфесе, окончу дни.

    Собеседник его выразил сомнение:

    - Не уверен, что родительница моя не пошлёт за тобой людей.

    - А давай скажем, будто я погиб от руки архонта?

    - Вот ещё придумал! Грех подобное говорить.

    - Это ложь во спасение.

    - Ах, не городи ерунды. Так и смерть себе напророчить можно.

    - Ну, солги, что я убежал. По дороге в Византий спрыгнул с корабля - да и был таков.

    - Да, пожалуй, верно. Но и ты не сиди в Эфесе - отправляйся в Киликию, отсидись в каком-нибудь малом монастыре. А потом посмотришь.

    - Что ж, в Киликию - это хорошо, - согласился тот. - В городе Тарсе есть одна обитель - Святого Лазаря, где игуменом выходец отсюда, мой знакомый. Обращусь к нему.

    - Бог тебе в помощь, Феодосий.

    - И тебе, Фотий.

    Погрузили сундуки на корабль, порученец Лиса попрощался с эпархом, взял на борт Каллигона, и 10 ноября судно отвалило от пристани. Молодой человек надеялся, что теперь ему разрешат отдохнуть до весны с молодой женой и продолжить преподавание внуку василисы. Но его мечты оказались призрачны.

    Ближе к Рождеству Феодора получила послание Антонины из Лазики. Вот что в нём говорилось после обязательных пышных приветствий и сердечных пожеланий здоровья императрице:

    «Ваше императорское величество! Потревожить покой царственной особы заставляет меня то ужасное, непотребное положение, нахождение в котором я могу не выдержать. И пишу сию грамоту секретно, ибо если муж узнает о ней, вероятно, со мной покончит. Гнев его велик, страшен, необуздан, и таким Велисарий вряд ли кому известен. Подозрения прошлых лет выплеснулись наружу, словно бы из жерла вулкана. Не успела я сюда приехать из Константинополя, как была фактически арестована и посажена дома под замок. На мои вопросы отвечал односложно: «Ты сама всё знаешь», «Мне противно об этом говорить», «Ты достойна смерти». Я напоминала ему, что супруг обещал Фотию сохранить мне жизнь. Он сказал, что не станет клятвопреступником и своё обещание сдержит через силу, ибо искушение разделаться со мной велико. Дескать, я вела себя, как последняя шлюха, даже хуже шлюхи - так как та ночует за деньги с незнакомыми ей людьми, а не с собственным сыном, пусть приёмным.

    Я вначале пыталась отрицать мои близкие отношения с Феодосием (раньше это удавалось блестяще), говорила, что Лис не прав, слушает наветы и придумывает невесть чего. Он и слушать не захотел. Утверждал, что ему теперь всё известно, у него открылись глаза, я виновна не только в прелюбодеянии, но и в смерти пятерых слуг, в том числе его наложницы Македонии, а ещё в предательстве Иоанна Каппадокийца. Говорил, что с такой негодяйкой состоять в браке не желает. Пригрозил: как вернёмся домой, он подаст прошение Патриарху о разводе по причине моей супружеской неверности. И такое впечатление, что подаст.

    Вот уже второй месяц пребываю взаперти. Обращаются со мной пусть не так, как в тюрьме, но сурово и холодно. Яства грубые и невкусные, в основном «понтийская свинина» - мясо дельфина, пища бедняков, - хлеб, вода и овощи; а вина не подавали ни разу. Хорошо хоть стирать приходится не самой - отдаю белье прачкам.

    А война практически не ведётся, столкновений нет, и вообще не понятно, для чего мы здесь.

    Ваше императорское величество! Умоляю Вас: помогите мне, вызволите из плена, посодействуйте возвращению нас к родным пенатам и недопущению нашего развода. Кто я буду без Велисария? Одинокая стареющая матрона скромного достатка, всеми забытая, ибо взрослым детям тоже не до меня. Жизнь моя, судьба в Вашей власти. Вы всегда оказывали мне сочувствие как приёмной дочери Комито. Окажите и ныне, заклинаю. А такой преданной сторонницы Вашей, любящего сердца, искреннего друга не было и нет. Припадаю к стопам Вашим. И молю Господа о здравии государыни».