За землю Русскую

В хоромах у себя Стефан Дементьевич прошел в гридню и сел на скамью. Тело ломит усталостью, после бессонных ночей слипаются глаза. Марфа Фоминишна, обрадованная приходом мужа, наставила перед ним гору снеди. Степан Дементьевич приложился к ендове, взял на заедки кусок лукового пирога, но тут же опустил на руки голову и заснул.

У полного снеди стола Степан Дементьевич спал до вечерен. На вечернях прибежал гонец от воротной стрельницы с вестью. Марфа Фоминишна вышла к нему, спросила:

— Велика ли весть, паробче? Заснул Степан-от Дементьевич.

— Суди, осударыня, — поклонился гонец. — Послал меня сотник Лупп; грамоту велел отдать воеводе, а та грамота дана из лыцарского войска.

Марфа Фоминишна взяла у гонца свиток. Она по складам разбирала псалтырь, прочитать же наскоро выцарапанные письмена не смогла. Только и поняла два слова: «Болярину Степану…»

— Из лыцарского войска грамота? — переспросила.

— Оттудова, осударыня. Выбежал ихний ратник к воротной стрельнице, пустил стрелу. Стрела принесла грамоту. Сотник Лупп велел нести грамоту воеводе.

— Может, и впрямь важное что, — вслух подумала Марфа Фоминишна.

Не хотелось ей будить мужа, но все же решилась. И самой не терпелось узнать, о чем из вражьего стана пишут воеводе.

— Степанушка, очнись, осударь! — войдя в гридню, позвала она, тронув за плечо мужа. — Очнись! — боярыня наклонилась ближе. — Гонец…

— Гонец?! — встрепенулся воевода. — Не со Пскова ли?

— Нет, с грамотой к тебе от сотника Луппа.

— Что-то мелешь ты, Марфа, — зевнул воевода. — О чем писать Луппу? Видел его нынче.

— Не свою грамоту послал, лыцарскую.

Степан Дементьевич потер глаза, пригладил спутанные волосы; потянулся было за шеломом, но, оглядев наставленную перед ним снедь, спросил:

— Никак я заснул за едой-то?

— Заснул. Пригубить ничего не успел.

— То-то, чую, на еду охота… Давай грамоту, поглядим, кому до меня нужда.

Приняв свиток, Степан Дементьевич осмотрел его.

— Печать, зрю, Новгорода Великого… Гонец-то, который принес грамоту, тутошний?

— Тутошний, Тимша-мошенник.

— Знаю Тимшу. На торгу брал у него мошну и дома заказывал из сыромяти, с узором шитым, — сказал воевода. Повернув перед глазами восковую печать, привешенную к грамоте, прочитал вслух — «Посаднек Новгородстей Борис». Не слышно давно на Новгороде посадника Бориса, — промолвил с недоумением.

Развернув и разгладив свиток, Степан Дементьевич вооружился указкой — острой, изогнутой волною дубовой палочкой с резным коньком на тупом конце и кольцом для пальца. Водя ею по строчкам, начал:

— «Болярину Степану Дементьевичу, воеводе на Изборске, пишет болярин Нов-Града Великого Борис Нигоцевич Олелькович…»

— Нигоцевич! — всплеснула руками Марфа Фоминишна. — У ливонцев он… Неужто вместе с латинами на землю свою меч поднял?

— Не диво, Марфа, — Степан Дементьевич оторвался от грамоты. — Не впервой переветы вкупе с ворогами идут на Русь. Поглядим, что он пишет: «Поклон тебе болярину…» Гм, мягко стелет. «От меня и зятя моего Нежилы Агафоновича, болярина псковского. Почто ты, Степан Дементьевич, держишь город? Не со злом и не с поруганием пришло к Изборску лыцарское войско, а добра желаючи: помочь Руси скинуть ярмо нечестивой и поганой Орды, заступить Русь от пленения, утвердить права вотчинные на Пскове и Великом Новгороде, рушить насилие суздальское. Тебе ли, болярину, идти противу? Знал я родителя твоего, поныне добром его вспоминаю; верил он моему слову и тебе бы поверить. Войско лыцарское многолюдно, не откроешь ворота без крови, погибнет Изборск. Послушай совета, возьми мир! Грамоту сю пишу, желаючи твоего счастья. Отдашь Изборск — себя спасешь, воеводство свое и город. Порукой в том мое слово…»

Степан Дементьевич опустил указку и бросил от себя грамоту.

— Слышала, Марфа, что пишет перевет? — спросил. — Измены во мне ищет. Нет, Бориска, не бывать тому! — Дементьевич в сердцах грохнул кулаком по столу. — Не хаживал я в измене.

— Страшно, осударь, — боярыня закрыла лицо руками. — Сожгут и разорят Изборск латыняне.

— А ты бабьим-то умом не велишь ли выйти за городовые ворота с поклоном к латинам? — нахмурился Степан Дементьевич.

— Нет, осударь, не велю, — ответила Марфа Фоминишна. — Баба я, а чужой лести не покорна.

В ночь над городом опустился туман. Белая мутная пелена его заволокла улицы, городовые стены, луга и леса вокруг. Опасаясь, что под прикрытием тумана враги могут незамеченными приблизиться к стенам города, воевода Дементьевич велел сотникам поставить сторожи в поле, впереди стен. Появится войско меченосцев — бежали бы сторожевые воины с вестью в город; сам Степан Дементьевич провел ночь на воротной стрельнице, не сомкнул глаз.

Перед утром со стороны Великой, миновав вражеский стан, прибежали в город трое псковичей. Воины привели их к воеводе. Псковичи открыли Дементьевичу, что шли они в полку Гаврилы Гориславича на помощь Изборску. Псковская рать переправилась через Великую ниже города и на пути, в лесах, неожиданно для себя, встретилась с войсками меченосцев. Много воинов пало в битве, погиб на поле и воевода Гориславич.

— В городе не слышно было о битве Гориславича, — сказал Степан Дементьевич, выслушав псковичей. — Давно ли бились?

— Позавчера, осударь-воевода, в сутках пути от Изборска. Засадою напали меченосцы. И конно и пешо.

— Почто меченосцы ходили далеко от города? — спросил Дементьевич. — Не измена ли черная дала им весть о вашем походе?

— Неведомо, осударь. В полку Гориславича все воины, кои вышли из Пскова, бились с меченосцами.

Горько было Степану Дементьевичу узнать о гибели псковской рати. Отпуская псковичей, принесших весть о битве, Дементьевич велел им отдыхать покуда. Теперь, когда пропала надежда на помощь Пскова, легко ли будет защитникам Изборска отстоять город? Ох, тяжко на сердце у Дементьевича! Но о том, что тревожит воеводу, надо ли знать воинам?

Степан Дементьевич спустился со стрельницы и прошел в подклет, где, укрываясь от дождя, сидели и лежали ратники; одни из них спали, другие жевали хлеб, запивая его водой. Степан Дементьевич спросил: не найдется ли у кого сквалыжки хлеба. «Ночь долга была, зубы дела просят», — усмехнулся.

— Хлеб-от черств у нас, осударь-воевода, — сказал ратник, в котором Дементьевич узнал Тимшу. — Со вчерашнего дня дома не показывались.

— Давай и черствый, Тимша, такой-то слаще.

Взяв хлеб, Степан Дементьевич густо — добела — посолил его и только принялся есть, сверху, со стрельницы, прибежал сторожевой ратник.

— К тебе, Степан Дементьевич, — ратник остановился перед воеводой. — Никак замыслили что-то латинские крестоносцы… Срубы в поле и вроде ползут…

Следом за ратником воевода, спеша, поднялся на стрельницу. Впереди, ближе полуверсты, в поле изба. Срублена она без окошек, из неокоренных кряжей; над срубом нет ни стропил, ни крыши. Подальше, левее первой, другая такая же, и еще… Подняв над глазами ладонь, Степан Дементьевич смотрел на вражью хитрость. Ратник не обманул: избы двигаются. Покачиваясь на неровностях поля, они медленно ползут к городу.

«Срубы на катах, — догадался Дементьевич. — Внутри срубов воины».

— Не посрамим имени своего, други! — громко сказал Дементьевич, обращаясь к окружившим его воинам. — Стояли мы перед силой вражьей, постоим и перед хитростью. Гонцы, скликайте людей! Пусть в городе набат звонят, молебны служат попы… Кто из лука целить горазд — обвивайте стрелы смоленой посконью, зажигайте их и с огнем кидайте на срубы. Станут близко у стен недруги, будем лить на головы их смолу кипящую и воду. Пусть помнят, как встречали их на Изборске. Ратным людям всем — крепко стоять на стенах, не дремали бы копья и топоры.

Зазвонили набат. Горящая смоляная посконь, намотанная на стрелы, огненными птицами взвивалась в воздухе и падала на черные, мокрые срубы. Ветер раздувал пламя. Поле затянул густой дым, но сырое дерево не загоралось. Пригвожденная стрелою к срубам посконь сгорала, оставляя после себя языки копоти.