Долгорукова

Соня ждала. Красные сигнальные огни последнего вагона подмигнули ей и исчезли в темноте. Она повернула голову в сторону движения. Дрожь отхлынула — напряжение было слишком велико. Ждать пришлось недолго: трёхглазое железное чудовище издали глянуло на неё.

Вот он, царский поезд. Он-он, его тащили два паровоза! Когда второй паровоз поравнялся с нею, она стала отчаянно махать платком. И тотчас раздалось глухое уханье, земля под ногами колыхнулась. И уже не глядя, Соня стремительно бросилась прочь.

   — Пошли отсюда, скорей, скорей, — торопила она Степана.

   — Погоди, надо всё-таки запереть калитку.

   — Ни к чему это. Всё равно взломают.

   — А вдруг не найдут, — воспротивился Ширяев. И, навесив замок, дважды повернул ключ, а потом забросил его подальше.

Уходили вдвоём. Гартман отбыл, как он говорил, во Францию, ещё когда они закончили подкоп. Он намеревался стать там агентом «Народной воли» и возбудить общественное мнение в её защиту. Морозов и Михайлов отправились в Петербург ещё раньше: дела в Исполнительном комитете требовали их присутствия.

Шли молча, вслушиваясь в шумы ночи. Оттуда, где произошла катастрофа, доносился какой-то глухой неясный гул.

   — А что, если мы вернёмся и поглядим, как сработали, — неожиданно предложил Ширяев. — Паспорта у нас в порядке. А, Сонь?

Перовская даже приостановилась, то ли от вздорности, то ли от возмущения от его предложения.

   — Ты в своём уме?! Там непременно появится околоточный надзиратель, квартальный, которые нас признают. Ни в коем случае. Все подробности мы узнаем из утренних газет.

Через час осторожной ходьбы они очутились у Курского вокзала. Там было суматошно: солдаты, полицейские, жандармы толпились возле путей, окружили вокзальное здание. Это показалось странным. Вереница экипажей вытеснила с площади извозчичьи пролётки. Они застали их разъезд.

   — Не могу понять, что бы это могло означать? — удивилась Перовская.

   — Завтра, завтра, — пробурчал Степан. — Сама сказала, что мы всё узнаем завтра из газет. Вот и терпи до завтра.

Они облюбовали ещё загодя тихую гостиницу на Садовой и как супруги получили двухкомнатный номер, стоивший относительно дёшево. Волнение не оставляло, но усталость превозмогла. Сон был тревожен и прерывист. Каждый из них невольно вслушивался в ночные звуки. Но за окном стояла мёртвая тишина, прерываемая лишь время от времени ленивым лаем собак.

   — А кошку-то мы оставили, — с наигранной укоризной произнёс Степан, войдя в комнату, где причёсывалась Соня.

   — Не дразнись, — отрезала она. — Ступай лучше за газетами.

Степан вернулся с ворохом газет. Тут были «Московские ведомости», «Биржевой листок», «Голос» и другие. Все они пестрели аршинными заголовками: «Нигилисты взорвали свитский поезд...», «Подробности покушения на его императорское величество...», «Подробности покушения в вечернем выпуске...», «Злоумышленники не найдены...», «Обнаружено гнездо социалистов с подкопом и орудиями взрыва...».

   — Ну вот, — с отчаянием произнесла Соня, — что бы там ни говорил Николай, а это снова неудача. Свитские и обслуга отделались незначительными ранениями и ушибами...

Степан угрюмо молчал. Странное чувство, похожее на вину, преследовало его. Адский, поистине каторжный труд, затраченный ими, повлёк ничтожный результат. Лёгкие ранения, ушибы, вагоны, сошедшие с рельсов и оставшиеся почти без повреждений... Разве этого они ждали?!

Вечерние выпуски вышли с некоторыми подробностями. Главные из них — приметы злоумышленников, то есть их приметы. Описывался дом, который они купили, подкоп, его протяжённость, высота галереи. Они узнали из газет, что мина была заложена на глубине двух саженей, то есть чересчур глубоко для того, чтобы произвести серьёзное обрушение полотна, несмотря на большую мощность заряда.

   — Век живи, век учись, — меланхолично пробормотал Степан. — Надо нам, Соня, перерядиться и поскорей убираться из Москвы, пока нас не опознали. Приметы небось уже разосланы по всем вокзалам.

Николаевский вокзал, куда Перовская и Ширяев приехали на извозчике, да и вся Каланчёвская площадь кишели полицейскими и жандармами.

   — Ох, Степан, вот где следовало быть, — вполголоса произнесла Соня. — Отсюда царь отъедет в Петербург. Может быть, даже сегодня.

   — Увы и ах, дорогая Соня, всё придётся начинать сызнова, — отозвался Степан.

На следующий же день в Успенском соборе при огромном стечении молящихся и духовенства, высших чинов охранительной и военной власти, градоначальства и представителей дворян был пропет благодарственный молебен.

   — Богоспасаемому и Богохранимому государю вашему Александру II, слава, слава, слава! — гремел хор. И весь огромный собор, казалось, вот-вот воздымется от грома голосов, подхвативших: «Слава, слава, слава!»

Александр вышел на Красное крыльцо при восторженных криках тысячной толпы. В глазах его стояли слёзы.

   — Воистину Богоспасаемый и Богохранимый, воистину, — бормотал министр двора граф Адлерберг, безотлучно пребывавший при Александре. Все — вся свита, великие князья — сыновья государя — все были в умилённом состоянии.

   — Бог спас, Бог спас, — губы Александра машинально складывались в эти два слова.

Можно ли было думать иначе? Каракозов, Соловьёв, Березовский шли прямо на него, целились... И всё мимо. Ныне вот взорвали полотно, думая погубить в крушении... Мимо. Чины полиции доложили: в Елисаветграде на станции задержан злоумышленник с грузом динамита. Показал на следствии, что бомбисты готовили крушения под Одессой и под Александровском. Царский поезд проследовал по другой дороге, минуя Одессу. А под Александровском была заложена мощная мина, которая, казалось, должна была бы разнести царский поезд. Не сработала. И там Господь простёр свою милостивую длань и отвёл смертоубийство.

   — Они не оставят своего злодейского замысла, — убеждённо проговорил Александр. — Они непременно приведут свой приговор в исполнение. Полиция и жандармерия бессильны. Уж сколько выловил этих террористов, а злодейское племя всё не выводится.

Злодейское племя, несмотря ни на что, не выводилось. Оно дерзко продолжало заявлять о себе. В рассеваемых повсюду листках оно писало: «Политическое убийство — это самое страшное оружие для наших врагов, оружие, против которого не помогают им ни грозные армии, ни легионы шпионов. Вот почему враги боятся его... Вот почему три-четыре удачных политических убийства заставили наше правительство вводить военные законы, увеличивать жандармские дивизионы, расставлять казаков по улицам, назначать урядников по деревням... Вот почему мы признаем политическое убийство за одно из главных средств борьбы с деспотизмом».

В Петербурге Александра встречал новый министр внутренних дел граф Лорис-Меликов.

   — Поздравляю Ваше величество с прибытием и с благополучным избежанием злодейских замыслов. Мы на пути к изловлению главарей. Я должен верноподданнейше доложить, что один из бомбистов некий Герш Давидов Гольденберг попал в наши руки. Пока что он решительно отказывается давать показания. Но я приставил к нему весьма умного и толкового следователя Добржинского...

   — Из поляков, — поморщился Александр.

   — Да, Ваше величество. Но из надёжных поляков, преданных трону. Уверен: он сможет расколоть этого злодея, действуя осторожно, посулами и обнадёживанием. В самое ближайшее время надеюсь доложить вам о результатах. Добржинский вызвал мать бомбиста, подсадил к нему в камеру нашего агента, весьма ловкого по части выпытывания, Курицына...

   — Курицын сын, — усмехнулся Александр в усы.

   — Ха-ха, Ваше величество, очень удачная шутка. Следователь действует с необычайной тонкостью: позволил матери провести полдня со своим Гершем, она привезла ему письмо отца, в коем старик просит пощадить его седины, имя всего рода, дотоле незапятнанное. Его-де запирательство может вызвать погромы...

   — Погромы и без запирательства вспыхивают, — вставил Александр. — Еврей столь же ненадёжен, как и поляк.