Царь Сиона

Вальдек приказал увести его и позвать предводителя мейсенцев.

— Каково настроение ваших людей? — спросил он верного Вестергольта, поставленного им на место бежавшего Бельца.

— Они жалеют, что запрещение вашего святейшества принять участие в приступе лишило их возможности загладить свой тяжелый проступок и доказать свою благодарность перед лицом всего света.

— Что сталось с тем из них, который так смело вызвался лазутчиком пробраться в город и добиться его сдачи?

— Мне пришлось отправить его на гауптвахту из-за драки, которую он затеял во время игры. По военному уставу он должен быть выгнан из строя.

— Пошлите его ко мне сейчас же, я хочу его видеть. Стединг и Менгерсгейм пусть присутствуют при нашем разговоре. Только скорее, прошу вас. Через полчаса я сажусь на коня.

Приказание князя было тотчас же исполнено. К нему явились главнокомандующий и маршал. Минуту спустя Вестергольт ввел туда же забияку-солдата: его смелое лицо, густо обросшее волосами, было украшено широкими рубцами, покрывавшими лоб и щеки целой сетью белых и красных швов. Фигура пехотинца была крепкая и мускулистая, походка его напоминала скорее кавалериста.

— Как тебя зовут? — строго спросил его епископ.

— Товарищи зовут меня Гензель Эк, — так же смело отвечал солдат. — Считая, однако, господина епископа и моих начальников людьми не болтливыми, я не утаю от них, что настоящее мое имя — Гендрик Риддер. Место рождения — Лейден. Возраст — тридцать два или тридцать три года. По ремеслу я кузнец и служил года два у клевских рейтеров.

— Как ты попал в мейсенскую пехоту?

— По собственному выбору и желанию, ваше святейшество. Полковник. Бельц не раз говорил в таком духе, словно собирался позавтракать жителями Мюнстера целиком, с кожей и волосами. Поэтому я поступил к нему В пехоте мне скорее удастся провести то, что у меня на уме, чем в кавалерии.

— Ты получил бы большее жалованье в кавалерии, а довольствуешься меньшим?

— Я служу не ради жалованья.

— Что же у тебя на уме, как ты сказал?

— Ваше святейшество уже знаете это, но отложили попечение обо мне, и я устроился иначе.

— Как так?

— Я уже не надеялся удостоиться доверия вашего святейшества и быть посланным в город. Мне во всем не везло. Прежде всего Бельц не взял города. Это меня рассердило; но тут стали поговаривать о том, чтобы перейти на сторону неприятеля. Это было мне по нутру. Город, может быть, теперь был бы уже в ваших руках. К сожалению, замысел наш не удался. Я был так раздосадован, что охотно пошел бы даже на смерть. Но тут господин епископ оказал нам милость. Я предложил ему свои услуги: господин епископ не сказал ни да, ни нет. После полученного помилования мне не хотелось бежать, но не хотелось и сидеть сложа руки. Поэтому-то я и побил Мартина Ауриха во время игры: по военному закону я должен быть выгнан, и тогда уже свободной птицей я проберусь в город. Правда, удобнее было бы бежать по высочайшему приказу, не пришлось бы, по крайней мере, бояться пуль форпостов.

Члены военного совета епископа с удивлением переглянулись, пораженные странной речью солдата, так откровенно говорившего с епископом. Но Вальдек, хотя и хмурил по временам брови при непочтительном слове солдата, слушал его с некоторым удовольствием и снисходительно сказал:

— Ну, а если бы я дал тебе приказ?…

— То Мюнстер был бы в вашей власти до истечения месяца, даже если бы я не имел ни одного помощника, хорошо знакомого с городом. Если же вы мне дадите надежного проводника или разведчика, то я смастерю все дело гораздо раньше.

— Ты, по-видимому, возлагаешь на этот подвиг всю веру и надежду своей жизни? И, однако, ты еще ни слова не сказал о награде.

Лицо Гендрика приняло страшно грозное выражение; задыхающимся от затаенной ярости или скорби голосом он ответил:

— Будь я вечно проклят, если делаю это ради награды. Если вы по окончании дела захотите вознаградить меня, хорошо, я согласен. Как бедный, идущий на смерть солдат я заранее завещаю свою награду товарищам по оружию Нет, господин епископ, нет, мои мужественные начальники! На эту борьбу я иду не как наемник, но как властелин. Это — моя личная война, и я ни мало не забочусь о судьбе города и еретиков-перекрещенцев. Я хочу сорвать корону и голову самого царя и разорить его гнездо вопреки всем дьяволам, пронзив его своим мечом. У меня с ним старые, кровавые счеты, и я не могу дать вам лучшей поруки своего усердия, как мою непримиримую ненависть к нему.

После этого страшного признания в комнате воцарилось глубокое молчание; наконец Менгерсгейм добродушно спросил:

— Как же ты думаешь добраться до Бокельсона, как можешь ты рассчитывать, что он не узнает тебя.

Гендрик указал на свое, изрезанное шрамами лицо.

— Я усердно подставлял свой нос и лоб в каждом сражении и сам теперь не узнаю себя, когда вижу свое лицо в зеркале. Правда, я был бы уже мертв, если бы этот мошеннический король пронюхал во мне клевского рейтера; но я твердо уверен, что он услышит обо мне только под моим ножом.

При этих словах епископ погрозил ему пальцем и сказал:

— Слушай! Требуй всего, чего хочешь за свою услугу, которая сбережет мне деньги и людей; но не смей трогать портного. Это моя добыча.

— Это расстраивает мои планы, — возразил нерешительно, почесывая затылок, Гендрик. — Я поклялся моему отцу и моей возлюбленной, что…

— Не беспокойся! — прервал его Стединг со злой усмешкой. — Наказание, которое постигнет негодяя за государственную измену, будет ужаснее и мучительнее, чем смерть от руки солдата.

— Если вы мне это обещаете, я, пожалуй, доставлю его вам живым! — ответил Гендрик.

— Пожар! Пожар! Горит в Мюнстере! — крикнул в окно замка примчавшийся из лагеря всадник.

Это известие прервало переговоры епископа: он бросился на самую высокую башню, с которой можно было лучше видеть зарево пожара. На горизонте виднелась только узкая красная полоса. Ринальд и Зибинг, поспешно шедшие по дороге из Вольбека в Мюнстер — замок уже давно остался у них позади, — услышали эту весть от посла раньше, чем епископ.

— Анжела! Моя невеста среди пламени! Несчастные, вероятно, подожгли город, чтобы бежать из Мюнстера, пользуясь последней победой, или же это изменники думают предать в руки епископа горящий Сион!

С этими словами студент еще быстрее зашагал среди ночной тьмы!

— Остановись, остановись, безумец! — молил Зибинг, с трудом поспевая за юношей.

Тот взглянул на него блуждающим взором и спросил:

— Зачем следуете вы за мной по пятам? Вы для меня тормоз. Отстаньте, я более не нуждаюсь в вашем двусмысленном покровительстве. Вы были мне врагом, а не другом, вы никогда не были для меня ничем другим, как другом. Я не обязан вам даже своим освобождением из Нимвегена! О, Анжела! Ты мой истинный ангел спасения и кроткого молчания!

С силой, удвоенной обстоятельствами, Зибинг остановил бешено мчавшегося вперед Ринальда и сказал ему:

— Поноси, бей меня, но выслушай. И меня, опытного старца, одаренного способностью предугадывать будущее, томят ужасные предчувствия. Послушай меня, предоставь этот город его судьбе! Спасай себя, себя самого. Я вижу, как сотни смертоносных ружей направлены на твою грудь. Останься, вернись со мной! Я скрою тебя от епископа, пока все не успокоится. Он смилуется потом. Но бойся его гнева, если тебя возьмут в плен на развалинах города. Ты слышал его угрозы. Он пощадит тебя ради своего сына, но…

— Замолчи, безумный старик! Кто говорит о разгроме города? Если Небу угодно будет допустить его, то я, наверное, не дамся в руки епископу! Но прочь с моей дороги; меня влечет судьба Анжелы. Она моя невеста, ты слышишь, старик? О, ты не знаешь любви, упрямый священник. Ты не знаешь моей Анжелы!

— Я знаю ее, но ты мне дороже. Вернись, Ринальд. Не отдавайся во власть кровожадного человека, которого они называют царем. Твое поручение окончилось неудачей: вождь перекрещенцев не простит тебе этого. Смотри кровавая полоса уже погасла Ты ничего уже не спасешь, если там случилось несчастье. Беги же от тех ужасов, которые вызовет переход Мюнстера в руки епископа. Не смейся! Не издевайся надо мной! Рамерс поклялся епископу выдать ему город. Этой ценой он купил свою жизнь — и через несколько дней…