Юрий II Всеволодович

Что Святослав с Дмитрием покинули поле боя, не удивило Юрия Всеволодовича и даже не разгневало. Этого надо было ожидать: исполнили то, что замыслили, о чем сговорились, к чему и великого князя призывали. Пошли они, конечно, на Белоозеро. Желание выжить оказалось сильнее совести и чести. Ну, нетрог живут, если смогут, предательством себя запятнавши.

— Говоришь, и Глеб Рязанский с ними? — вышел из задумчивости Юрий Всеволодович.

— Ой, с ним грех и смех, несчастье пуще смерти. Подбежал ко мне: помоги, кричит, у меня в сапоге тепло, знать, крови сапог полный. Я глянул — нет ничего, никакой крови. Ты, говорю, князь, обосцался, вот и тепло там у тебя. А он захохотал и на сосну полез, оттудова зегзицей закукукал. Дружинники по знаку Святослава Всеволодовича сдернули его, завалили на лошадь кулем и увезли с собою.

Лекарь заколебался, боясь взглянуть в лицо великому князю. Тот заметил его нерешительность.

— Ну, говори уж до конца.

Лекарь поднял глаза:

— Не смею.

— Что так? Давно ли родным меня называл, а теперь оробел?

Лекарь стоял на коленях возле своих сумок, так на коленях и остался:

— Молю тебя, княже, только не гневайся, я тебе давно служу, везде с тобой побывал, все повидал и впредь постараюсь для ратников наших, сколь умения хватит, но сейчас молю с любовию и преданностью: уходи. Уходи ради всех нас, уходи вослед за братом, князем Святославом. Затаись, собери новое войско, тогда возвращайся. А мы пождем, мщение наше лелея. Никто тебя не осудит. Ты у нас одна надежа. Пропадешь ты — и мы все пропадем. Никому, больше чем тебе, не верят ратники. Без головы тело — ничто.

— Казалось, тени и молнии бегали по бледному лицу князя.

— Я предателем николи не бывал, — тихо сказал он наконец. — Братья мои не Святослав-трус и не Ярослав-обманщик. Братья мои — соратники живые и мертвые. Их оплачу, а с уцелевшими новый бой приму до конца.

— Княже, слова твои высокие и справедливые. Но внемли все-таки моему худому разумению. Сохрани себя — сохранишь землю Русскую. Кто на твое место заступит? Прости дерзость мою. Тот, кто сейчас ноги со своим сыном уносит, или тот, кто отсиживается за стенами крепкими в Новгороде Великом? Покинь нас на время, чтоб не оставить нас навсегда для новых бед и страстей. Сам ведь знаешь, что все тебе так же сказали бы, как и я: и Якум твой бесстрашный, и сыновья твои, и братаничи тебя оправдают. Иной раз отвага не в том, чтобы биться до погибели, а в том, чтобы скрыться. Все вернешь потом: и города свои, и славу. Заклинаю тебя!

— Мне такая отвага, как у Святослава с его Митькой, не нужна, — холодно усмехнулся Юрий Всеволодович.

Лекарь встал с колен.

— Эх, князь, — сказал с упреком. — Ты хочешь удаль свою показать, а надо бы разум дальновиден.

— Брысь отсюдова! — сказал Юрий Всеволодович своему спасителю. — Липица меня на всю жизнь выучила. Я после той битвы ни с какого поля не бегал. Нашелся советник! Заклинатель! Как я людям в глаза буду смотреть здесь и на том свете?

— Здесь некому будет смотреть! — вдруг одерзел лекарь, — Всем будешь смотреть на том свете и расскажешь, зачем так рано их туда отправил.

Неизвестно, что сделал бы дальше Юрий Всеволодович с таким настырником, но тут раздалось нежное и жалобное, прощальное ржанье.

Оба обернулись.

В двух саженях от них бился в корчах Ветер. Он тяжело всхрапывал, пытаясь подтянуть под живот ноги, чтобы подняться, но силы, похоже, вовсе оставили его.

— Вот, государь, он выполнил волю твою, тебя вынес, а сам себя сгубил. Но посмотри, для тебя другой конь готов.

В самом деле, в кустах стояла осбруенная и оседланная лошадь.

Лекарь призывно посвистел.

Конь понял его. Тряхнул гривой и начал пробираться через кустарник.

Выбравшись, остановился, словно раздумывая, а когда лекарь опять позвал его, пошел неторопливым спокойным шагом, только стремена по бокам раскачивались. На пути его лежал большой намет снега над согнувшимся под его тяжестью кустарником. На такой намет даже волк поостережется ступить, а конь ухнет сразу по брюхо, запутается ногами в переплетении ветвей. Но этот конь остановился перед сугробом, мотнул головой и пошел в обход.

— Глянь-ка ты, наш! Татарский бы врюхался. И кого же он на себе носил, такой ученый? Кого потерял? Седло-то, кажись, наше?

Седло было русское — очень высокое и с коротко подвязанными стременами. По финифти и кузне, украшавшим луку, Юрий Всеволодович понял, что принадлежит конь главному воеводе.

— А где же сам Жирослав Михайлович? — вырвалось у великого князя.

Лекарь скорбно промолчал. Иль не ясно — где? На том свете.

— Что же… Тогда прости, Жира. — Юрий Всеволодович забирался в седло медленно, не смог сразу поймать носком сапога левое стремя. Наконец грузно взвалился на лошадиный хребет.

— Не оклемался ты еще, княже, для долгой скачи, — сказал лекарь.

— Да ну, из-за какого-то протыка на руке? — Сейчас, как никогда, хотелось чувствовать себя молодцеватым, забыть о тяжести лет и телесных уязвлениях.

— Не токмо на руке, — возразил вредный лекарь, — погляди на шелом свой. Ha-ко, погляди, погляди! Видишь, вмятина? Теперь темечко свое пощупай. Ага? Хорош прибыток? Тебе лежать надобно с неделю, не мене. Государь, сделай, как я тебе говорил, а?

Да кто ты такой, чтоб государю советы давать? Боярин, что ли? Но злость на него совсем прошла. С седла он показался таким низеньким, лицо жалобное. В конце концов, все он говорил любя, и Юрий Всеволодович знал это. Вздохнув, он пощупал темя — больно и влажно.

— Мокрота какая-то… кровь нешто?

— Не, притирание мое. А ошеломило тебя сильно, обмер ты до беспамятства, долго будет голова болеть. Нельзя тебе в седле трястись и мечом рубить нельзя.

— Ну, все ты мне запрещаешь!

— Слова можешь говорить, — разрешил лекарь. — Но потихоньку говори, не разъяряясь.

Глаза у обоих потеплели.

— Ha-ко тебе мою жуковину с яхонтом. — Юрий Всеволодович стащил с пальца толстый перстень.

— Заче-ем, ты что? — растерянно протянул лекарь.

— Благодарность моя, что помог.

— Не надо, я только травы собираю да снадобья готовлю. А исцеляет Господь.

— Ну, тогда на память обо мне возьми.

— На память, ладно, возьму.

— А за язвы свои я с татарами разочтусь щедро. Чую, недалече они.

— Поберег бы ты себя, — без надежды все-таки еще раз попросил лекарь.

— Ты можешь перестать людей лечить?

— Не могу. Я предназначен.

— А я к чему предназначен, как думаешь? Бросить разгромленное войско и укрыться в безопасии? Так что прощай, знахарь!

Юрий Всеволодович поправил на голове шлем, поморщившись от боли, проверил надежность паверзей — застежек и завязок под подбородком.

— А то ведь еще не поздно вослед князю Святославу… — робко пробормотал лекарь, поворачивая перстень на пальце. — Что скажу, если спросят, где взял?

— Замолчь! Никто тебя ничего не спросит.

Ходкой рысью Юрий Всеволодович одолел подъем, подравнялся с ожидавшими его дружинниками.

— Лекарь наущает меня за князем Святославом вдогон идти. А я хочу татар искать. Со мною ли вы?

— Вестимо, государь! — готовно отозвался Анисим Хват, радуясь видеть великого князя.

Молодые мечники вразнобой поддержали:

— Как же? Не подобает рукава висящие на землю опустить и тако топтаться!

— Чай, мы тебе крест целовали на верность.

Юрий Всеволодович и не ждал других слов, но все-таки твердость и решимость соратников придала ему силы и укрепила.

— Но где теперь татары, которые нас тут побили?

— А во-она, где пожарище.

— Уж не вы ли всемером их погнали?

— Куды нам! Тут такое приключилось… Прискакали с дымами — это, мы догадались, вестовщики такие, за подмогой примчались. Махали дымами и кричали что-то. Только одно слово мы разобрали: «Бурундай».

— Главный воевода у Батыя. Куда ж им подмога потребовалась?

— Не слышишь рази, что за бором деется?

Юрий Всеволодович прислушался, удивляясь, как он до сих пор не уловил явственного гула ожесточенной сечи.