Страшный Тегеран

По обеим сторонам эшелона были протянуты два длинных каната, концы которых держали четыре конных жандарма, ехавшие спереди и сзади. О побеге нельзя было мечтать. Когда канат почему-то дергался, жандармы, подозревая арестованных, принимались невероятно ругаться; измученным людям в девершение всего приходилось еще слушать, как их называли детьми одной матери и сорока отцов. Усталые, обессиленные, питаясь одним ячменным хлебом, они все шли, шли, проходя ежедневно огромные расстояния и являя миру пример неслыханной выносливости.

Снег падал все сильнее. Легкая одежда арестованных промокла насквозь. Так как они были связаны веревками по двое, они не могли даже как следует очистить с себя снег, а лишь кое-как отряхивались.

Но от этих отряхиваний было еще хуже, так как снег, накапливавшийся на плечах, попадал за ворот и, тая на теле, заставлял их дрожать еще сильнее.

На их несчастье дорога была неровная, с выбоинами и ухабами. Порой попадались ямы. Иногда кто-нибудь из арестованных падал, увлекая за собой других, и тогда соседние с ним тоже падали, веревки дергались, жандармы охраны злились и принимались хлестать арестованных нагайками.

Отовсюду слышались жалобные стоны. Но они были слишком слабы, чтобы могли долететь до общества и бросить ему позорный упрек. Никто не слышал их; может быть, в этот самый час там, в обществе, весело чокались рюмками с коньяком или бокалами с шампанским, выпивая за здоровье дам.

Так как стужа становилась все сильнее, офицер предложил арестованным бежать бегом, чтобы согреться. И, не подумав о том, что все они различны по силе и по росту и что одни побегут скорее, а другие будут отставать, и всем им придется плохо, арестованные пустились бежать, благословляя офицера за его стремление хоть чем-нибудь облегчить их положение.

Они бежали недолго. Многие попадали на землю, а так как все они были связаны веревками, то другие потащили их за собой по земле, и ко всем страданиям прибавились еще раны и царапины.

Услыхав стоны, офицер приказал остановиться. Поднесли фонари, и оказалось, что у нескольких человек были сильно поранены головы и руки. Из ран текла кровь, окрашивая покрывший землю снег.

Офицеру было, видимо, жаль их. Глядя на одного из раненых, молодого человека лет двадцати, он сказал про себя:

«Эти хоть бунтовщики, а он за что терпит? В такой холод должен тащиться в легоньком рваном костюме. А теперь еще изранен».

Унять кровь было нечем, и было решено, что раненым придется потерпеть до ближайшего привала, где им можно будет промыть раны водой.

Молодой человек, на которого смотрел офицер, казался спокойным. Он не стонал и ничего не говорил. Он был погружен в думы. И даже теперь, когда у него были раны на голове и на подошвах ног, он не издал ни звука, по-прежнему занятый своими мыслями. Он не говорил ни с кем из товарищей. Когда-то офицер представил его им как «порченого», «тихо помешанного». И он, действительно, был тихий.

Он дрожал от холода, зубы у него стучали, раненые ступни ног то и дело задевали за камни, причиняя ему боль. Но он молчал и только говорил про себя:

«Посмотрим, что будет дальше».

Через час пути — снежного пути, окрашенного кровью, они стали спускаться в какую-то лощину, с левой стороны которой тянулись горы. Спуск был длинный, но в дальнем конце лощины чуть светился тусклый огонек. При виде его арестованные закричали «ура».

— Слава богу, кавеханэ.

И тут молодой человек не сказал ничего, даже не поднял головы.

— Да, — подтвердил офицер. — Это, должно быть, кавеханэ в Ахмедабаде, о котором сегодня нам говорили.

Снег все усиливался. К тому же подул встречный ветер, бросая им в лицо и за воротники огромные хлопья снега. Но мысль о кавеханэ, о том, что через час они будут там и отдохнут под его кровлей, придавала им бодрости, и им было уже легче.

Так и вышло, до кавеханэ пришлось идти около часа. Они очутились, наконец, перед низенькой дверью. Сквозь заклеенное бумагой стекло над дверью пробивался тусклый свет, из-за двери были слышны голоса нескольких человек.

Офицер приказал жандарму постучать.

Голоса в кавеханэ смолкли. Потом кто-то тихо сказал:

— Должно быть, разбойники. Иначе кто же? В такое время «гари» сюда не приходят.

Вслед за этим плаксивый голос произнес:

— Ой, горе! Теперь съедят и выпьют все без денег, а завтра меня разденут и уйдут.

Кто-то из бывших в кавеханэ, где, по-видимому, шла игра в карты, успокоил хозяина:

— Нет, отец, что-нибудь не то. Ну, что разбойникам тут делать? Разбойники знают, что земля у нас не родит, денег у крестьянства нет... Должно быть, кто-нибудь из деревенских... Дрожа от страха, хозяин подошел к двери и спросил:

— Кто здесь? Что надо в такое время?

Офицер ответил:

— А ты не бойся. Это арестованные, по приказу правительства в Келат идут. От тебя нам ничего не надо. Хотим только на часок-другой от снега и от холода укрыться.

Хозяин хотел было проводить их в большой караван-сарай неподалеку, но, услышав слово «правительство», перепугался, отодвинул засов и открыл дверь.

Холодный ветер со снегом с силой ворвался в кавеханэ.

Игроки так увлеклись картами, что даже не расслышали разговора хозяина с офицером, а придя в себя, спросили:

— А что такое? Что случилось?

Спрыгнув с коня, офицер вошел в кавеханэ, за ним повалили жандармы и арестованные. Кавеханэ было, как все кавеханэ, маленькое, тесное, с темными глинобитными стенами, с двумя тянувшимися вдоль стен глинобитными платформами-лавками, покрытыми грязными вонючим килимом. В углу красовались приборы: несколько стаканчиков с отбитыми краями, грязные желтые блюдечки, чайники без ручек.

Дым от выкуренных трубок стоял в воздухе, и в кавеханэ было почти темно.

Кавеханэ стояло на хорасанской дороге, и чарводары любили заезжать сюда подкрепиться трубкой, да и сам хозяин, как он сознавался, любил выкурить одну-две горошины терьяка в день, поэтому важную роль здесь играли мангалы и два вафура для курения терьяка. Хозяин говорил, что он держит их исключительно для блага проезжающих, чтобы им было чем отогнать усталость и привести себя в хорошее настроение.

— А как насчет наших лошадей? — спросил офицер, как только вошел. — Где конюшня?

Старик, который, увидев военную форму, почти перестал бояться разбойников, успокаивая себя тем, что тут, если и будет грабеж, то, по крайней мере, грабеж гласный и официальный, пошел с одним из жандармов куда-то за кавеханэ и показал ему конюшню, где можно было разместить лошадей. Быстро расседлали и устроили коней. Арестованные, с разрешения офицера, улеглись рядышком на широких лавках.

Игроки, с увлечением продолжавшие игру, судя по внешности, были из местных крестьян. Игра, видимо, целиком поглощала их. Забавно было то, что играли они в игру, которая не была известна в практике ни одного из игорных домов в мире.

Никто из них, в сущности, не имел понятия о том, как вообще играют в карты. Но с месяц тому назад в деревню приезжали из города для «ревизии» сын помещика со своим приятелем. И кедхода приказал, чтобы крестьяне по очереди прислуживали молодому барину.

Однажды, когда деревенская жизнь показалась барину невыносимо скучной, он вытащил из ручного саквояжика колоду карт и предложил приятелю, от скуки поиграть.

Разноцветные, разрисованные листки, каких здесь никогда еще не видели, понравились деревенским парням. В особенности же нравилось им смотреть, как деньги все время переходили то от барина к приятелю, то обратно. Ухмыляясь, глядели они на игру, воображая, что стоит только взять в руки карты, чтобы появились деньги.

Через двадцать дней ага уехал, а так как карты уже поистрепались, он, не долго думая, оставил их в наследство деревенским парням. Хотя они и не сумели постигнуть правил игры, но им так хотелось обмениваться деньгами, что они все же решили играть. Из боязни кедходы они стали собираться по ночам в кавеханэ на дороге. А так как, чтобы выигрывать и проигрывать, нужны были все-таки какие-то правила, то они условились между собой, что будут сдавать карты поровну, причем выигравшим будет тот, у кого окажется больше фигур. Другого они ничего не могли придумать.