Ковчег детей, или Невероятная одиссея

— Фантазерка я. А вам самому приходилось бывать в Японии?

— Много раз. Мы возили лес.

— Если снова попадете в Японию, смотрите названия судов. Уверена, вам встретится новый «Йоми Мару».

У Зои Васильевны проницательные глаза при обезоруживающей улыбке — редкое сочетание. Ей восемьдесят. Болезнь не дает выпрямиться. Но она себя называет «локомотивом». Ее мысли устремлены в будущее. А меня интересует прошлое. И я решил перехватить инициативу.

— Чья это фотография? — показал я на японца в морской форме. — Не капитан ли Каяхара?

— Это Уази — помощник капитана. Ему очень нравилась моя сестра Валя. И он ей подарил свою фотографию. И даже написал адрес. Здесь иероглифы. Но я знаю перевод: «Город Кобе. Улица Накомати, дом двадцать семь. Пароходное акционерное общество „Какуда Кисен”. Пароход „Йоми Мару”. С приветом, Уази». Он был старше нас лет на пятнадцать. Жив ли сейчас? Вряд ли… Но как знать? Я читала, в Японии живут долго. Наверное потому, что едят рыбу.

— Вы помните и других японцев?

— Как не помнить? Капитан Каяхара… Добрый и приятный человек. Однажды один из мальчиков спросил, опасно ли наше плавание. Капитан ответил, что в море всегда опасно. Но сам он больше всего боится блуждающей мины. Не дай бог получить пробоину. Ведь в трюмах тысяча человек.

— Вы вели дневник?

— Мои подруги это делали. Не ленились. А я надеялась на память.

— И что же?

— Многое забыла. Но многое и помню. Мы жили в неказистых условиях. Пароходный быт нас устраивал. Но мы не любили слишком долго находиться в темном трюме. Там мы только спали и обедали. А остальное время проводили на палубе. Она была нашим двором. Здесь мы прогуливались, занимались гимнастикой, играли в волейбол, назначали свидания. Вечерами смотрели кино и танцевали, любовались рыбками, которые летали над океаном, словно ласточки. Вы не поверите, но все было как дома. Человек ко всему привыкает…

— А был на пароходе случай, который особенно запомнился?

— Как не быть… Однажды я чуть не упала в океан. Сидели мы с Соней Абусовой на борту, а ножки свесили наружу. Вдруг звонок на обед. А звонок этот действовал на нас как сигнал тревоги. Заслышав его, мы неслись как сумасшедшие. И вот наше первое побуждение с Соней — спрыгнуть на пол. А ведь под нами не половицы, а океанские волны! О боже! До сих пор не могу думать без содрогания о том, что было бы с нами. Вот бы досталась акулам вкусная закуска… Чего только не случалось от легкомыслия… Бедные-бедные наши воспитатели…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ДНЕВНИК

Дети поужинали и снова вернулись к столу. Но теперь перед каждым была не тарелка, а тетрадь. Наступил час исповеди и откровения.

Кто-то начал вести дневник еще два года назад, когда колония жила на Урале. И теперь у них скопилось много тетрадок — целое собрание сочинений.

Другие завели дневник совсем недавно. Их ждут океан и дальние страны. И будет жаль упустить хотя бы одну подробность, когда, вернувшись в Петроград, они соберутся всей семьей вокруг настольной лампы. Когда-то папа и мама читали им книги приключений. Теперь они будут слушать то, что приключилось с их собственной дочерью или сыном.

Вот строки из дневника Ирины Венерт:

«Тихий океан похож на жидкий голубоватый металл. В час заката металл становится расплавленным перламутром, отливающим всеми цветами радуги. В эти минуты океан настолько неподвижен, что нос нашего парохода не поднимает волны, а только разрезает эту тяжелую, густую, невероятно сказочную перламутровую массу».

А вот что пишет Валя Скроботова:

«Из японцев мне особенно запомнился матрос Ямасаки. Он безответно влюбился в нашу девочку Марусю Богданову.

Мы живем в трюме, оборудованном под спальню. Ямасаки приходит к нам в свободное от работы время, садится против Маруси и тяжело вздыхает. Другие девочки занимают места на соседних койках. Мы понимаем, это настоящая любовь. Но… любовь безнадежная. И очень жалеем японского матроса.

А наша Маруся тем временем восседает как богиня. У нее вздернутый носик и русые кудряшки. И она позволяет себя созерцать с бесстрастным выражением лица.

Навздыхавшисъ, Ямасаки уходит. Расходимся и мы. И нам почему-то грустно…»

Ведет свой дневник, точнее, судовой журнал, и Аллен. Но садится за него куда позже колонистов. Чаще всего — заполночь, когда затихают детские голоса и становится слышнее другой голос — слитный голос моря и судового двигателя. Только тогда Райли достает из сейфа свой «ундервуд» — походную, видавшую виды пишущую машинку.

Привычка вести дневник у Райли с давних пор, когда он еще был студентом Вашингтонского университета. Чтобы мысли текли легко и свободно, требовались два условия — открытое окно и тишина. Шум листьев — не в счет. Он любил, когда крона дерева рядом и ветви едва ли не касались бумаги. Райли даже казалось, что листья нашептывают ему, о чем писать.

Сегодня рядом с его столом — иллюминатор, а вместо листьев — волны. Невидимые в этот ночной час, они тоже шуршат. Понять их — значит постичь тайны этого мира. Увы, это недоступно человеческому разуму. И уже завтра, раздраженный нашей непонятливостью, океан начнет бить в набат. Но и это не поможет. Не достучаться…

Час назад Райли Аллен в сопровождении доктора Чарльза Гано зашел в каюту под номером пять, чтобы посмотреть, спят ли живущие там мальчики. Да и на месте ли все? Вахтенные матросы пожаловались, что из этой каюты слышен шум. Но к тому времени, когда Райли и Чарльз вошли в каюту, дети уже утихомирились.

Русский воспитатель объяснил:

— Ничего особенного. Они сегодня впервые увидели кита и поспорили: каков он в длину и сколько весит?

Вспомнив об этом, Райли улыбнулся и сделал в своем судовом журнале следующую запись:

«…Русские дети, как я заметил, ложатся спать значительно медленнее и позже американских детей. Они более возбудимы в игре и танцах. А когда, наконец, окажутся в постели, то начинаются разговоры на самые разные темы. Вот почему на сон остается так мало времени. Их трудно уложить спать. Даже в десять часов. В том числе и младшую группу».

А вот другие строки из морского дневника Райли Аллена. Без указания даты:

«…Сегодня прекрасная погода. Обычный рабочий день. Все дети и персонал были заняты уборкой помещений. Дети показали усердие, которое порой доходило до ярости. Но вот началась очередная стирка. И уже в который раз намеченный нами порядок нарушился.

У девочек и женщин настоящая мания чистоты. Некоторые даже пристроили стиральные доски к трубе парохода. Вскоре на палубе трудно было найти свободное место — везде висела мокрая одежда. Палуба приобрела вид извилистой аллеи. Конечно, стремление к чистоплотности очень похвально. И все же оно должно быть ограничено одной частью парохода.

…Барлу Бремхоллу исполнилось 27 лет. В честь его дня рождения дан ужин. Столовая персонала украшена флагами. После ужина на палубе устроены танцы.

В этот вечер светила полная луна, и вся сцена палубы была прелестна. Дети были очень взволнованы и пошли спать с большой неохотой.

…Сегодня мы выплатили „жалованье” колонистам. Размер оплаты равен пятидесяти центам, одному и полутора долларам в месяц. Пятьдесят центов получили самые юные. Было заметно, как восхищены дети. Одни — хрустящей долларовой банкнотой, другие — звоном мелких денег».

Ведет свой дневник и Ханна Кемпбелл:

«…У каждого на „Йоми Мару” свой круг обязанностей. Так что у нас вскоре установился регулярный, рутинный режим повседневной жизни. Я вместе со старшей стюардессой Викки Эмброз несем ответственность за приготовление и подачу еды. 78 бывших военнопленных работают поварами и пекарями. Помогают они и в разных делах. Три месяца усилий, потраченных мною во Владивостоке на обучение этих молодых людей — немцев, австрийцев, чехов и венгров, — не прошли зря. Они хорошо себя показали во время нашего морского путешествия.