Хазария

Расстроились Тьмутороканьские рати, и те, что в русские коло не попали, по приказу своего воеводы кинулись на полдень, дабы укрыться в крепости. Да только вместо спасительных стен встретила их грозная тьма Издебы! И смешивались вражеские полки, не ведая, куда бежать, и как спасаться, и откуда ждать следующего удара. Русы настигали полки по отдельности, брали в коло и либо уничтожали, если они сопротивлялись, либо брали в полон. А Тьмутороканьский воевода зарослями и мочажинами бежал к реке, бросался в неё, переплывал и спешил укрыться в Фанагории. И с ним воинов только одна тысяча, а шесть осталось лежать в поле.

Никто в пылу сражения не обратил внимания на гелиаду – греческую рыбацкую ладью, что отошла от пристани и направилась в сторону Пантикапеи, или, по-русски, Корчева. В гелиаде среди загорелых рыбаков стоял, глядя на удаляющийся град, человек, схожий одеянием на купца.

– Что ж, Сффентослаф, снова ты победил. Только борьба не закончилась, главные наши сражения ещё впереди, – блистая очами, зло шептал средних лет купец с небольшой, тронутой проседью бородой. И слова его уносились свежим морским ветром, смешиваясь со скрипом корабельного дерева, пеньковых канатов и резкими вскриками чаек.

А купец всё глядел на удаляющийся берег, на котором ему столько раз удавалось обмануть смерть. Первый раз в Саркеле, когда неистовый князь россов подходил к городу, затем в сражении на волжском берегу. Потом Итиль, Семендер. После Семендера, наоборот, Святослав уходил, а он, стратигос Каридис, шёл по следу князя россов и уговорил, вернее, подкупил, рискуя головой, вождей койсогов и яссов выступить против Святослава. Теперь, похоже, Таматарха расплатились за это, только бы не пошли скифские мечи гулять по греческим метрополисам.

Святослав повелел не жечь Тьмуторокань, а разить и брать в полон только тех, кто против русов выходил с оружием. Казну да храмовые ценности брать как добычу.

Горе горькое приспело земле Тьмутороканьской! Не дождалась она помощи от железных латников, и ведут в плен её жителей воины славянские.

И поставил грозный князь русов в Тьмуторокани своего тиуна с воинами, а сам, протрубив сбор, немедля отправился с дружиной в погоню за ускользнувшими в Фанагорию. А пешие танаисские рати отправил на захваченных у морского причала больших лодиях к Фанагории с моря, наказав им ни единого греческого корабля ко граду не допускать, а тех, кто попытается покинуть змеиное логово, топить без пощады.

Не успели фанагорийские врата затвориться за последними тьмутороканьскими беглецами, как под стены пришли тьмы русов. Вечер уже окрасил море в дивные розовые цвета вечерней зари, когда славянские тьмы обложили град не только с суши, но и с воды, преградив стоявшим у причала греческим кораблям выход в море. А когда наступила ночная тьма, узрели русы необычное: заполыхали на стенах и на причалах медные треножники большие и малые, горевшие так ярко, что невозможно было подойти к стенам незаметно.

– Пошлите в град гонца с моим словом: «Пусть фанагорийцы выдадут тиуна Тьмутороканьского и воев его, что в граде схоронились, а коли не отдадут, так мы град сей с землёю сровняем».

А пока ждали возвращения гонца, стал думать Святослав с темниками, как же под покровом ночи к стенам и воротам незаметно подобраться. В это время со стороны моря послышался треск, и вознеслись к небу яркие языки пламени. Ночное море озарилось огнём – заполыхала одна из лодий. Вскоре с моря на лёгкой лодке прибыл сотник от танаисской тьмы и поведал, что небольшой корабль греческий пытался в море уйти, а когда переняли его, то фанагорийцы стали метать горшки с горящим огнём и одну русскую лодию вмиг подожгли.

– Тогда уж и мы осерчали, метателей тех наши лучники положили, и корабль греческий взяли, троих, что внутри хоронились, выволокли, допытали и узнали от них, что корабль в Корчев послан за помощью, потому как боятся фанагорийцы, что не устоят перед Святославом.

– Ага, забегали хитрые лисы, – злорадно ухмыльнулся Притыка, – вот тебе, княже, и причина град взять.

– Верно, – вторил Мечислав, – тиуна Тьмутороканьского и воев его не отдают, да ещё лодию нашу сожгли, сами первые начали.

– Добре, темники! – тряхнул оселедцем Святослав. – Что гонец наш, не возвернулся?

– Вернулся, княже, – пробасил Притыка, – не желают они беглых врагов наших выдать, да ещё грозятся, что ежели нападём на них, то Василевс нам того не спустит…

– Василевс далече, а мы тут, будем готовиться к приступу, братья-темники, – решительно заключил Святослав.

– Когда ещё с князем Игорем мы прошли по этим местам, то Василевс тоже осерчал, даже дань Руси перестал платить, – добавил Притыка. – А как пошли мы на Царьград, про дань напомнить, то греческим огнём корабли наши пожёг. Пришлось вдругорядь идти, чтоб вернуть грекам память про должок и что всегда Визанщина Руси дань платила. Так что обидится Василеве или нет, а огня этого проклятого его лишить надо… Тут, княже, у танаисцев есть мысли, как помочь с моря взятию града. – И Притыка поведал задумку сотника.

– Что ж, добре придумали, – согласился Святослав. – За дело, братья-темники!

Заскрежетало, застучало в ночи там, куда не достигал свет от горящих греческих треножников, затюкали топоры, и вжик-вжик вторили им пилы. Такой же стук и вжиканье слышали осаждённые и с кораблей русов, преградивших выход из гавани. Внимали со страхом греки тем непонятным звукам, зная, что ничего доброго сие им не сулит.

Вдруг с одной стороны крепости взметнулось пламя и повалил густой чёрный дым, застилая всё кругом. То русы зажгли место, где фанагорийцы добывали чёрную смолу из недр земных и где вся земля была пропитана той жидкой смолою. А с моря к стоящим у причалов греческим кораблям на всех парусах полетели две русских ладьи, и когда осталась до причала сотня шагов, яркое пламя взметнулось из недр корабельных сквозь многие дыры, вырезанные русами. И полетели огромными пылающими факелами те корабли прямо на пристань, а русы с огненных кораблей попрыгали в воду и поплыли к своим лодиям, что подобрали их. В страхе бежали греки от пристани, потому как ни остановить, ни повернуть плывущие огромные кострища не было никакой возможности. Одна ладья врезалась в пристань, а другая – в тесно стоящие корабли. Взметнулось в небо высоченное пламя, потому что от удара падали на кораблях и разбивались горшки с чёрной текучей смолою, разбрызгивая окрест на деревянные суда и причалы волны страшного огня. Русский Огнебог борзо, с весёлым рёвом принялся поглощать всё, что было вокруг. Целые фонтаны огня взлетали вверх и рассыпались тьмами тем искр, и горело всё вокруг: и дерево, и, земля, и, кажется, сами камни. Никто из греков даже не помышлял о том, чтобы тушить пожар, а лишь мыслил, как убежать от смертельных огненных струй. Обезумевшие от страха люди метались по граду, в спешке задевали треножники, и пожарище растекалось ещё быстрее.

Затрубили рога, славянские дружинники ринулись на приступ. С моря приставали к берегу, свободному от огня, умелые танаисцы и, обнажив булаты, шли по горящему граду. А к воротам и стенам устремились храбрые кияне, прикрываясь большими щитами, покрытыми мокрыми бычьими кожами. Горожане со стен метали в них стрелы, камни и лили огненную смолу, а лучники русов стрелами и дротиками старались поразить защитников. Особо отчаянные скакали к воротам фанагорийским, если до того греческая стрела или огонь не прерывали скачки храбреца. Вопили люди, поражённые огнём немилосердным, катались по земле, стараясь загасить пламя, носились обезумевшие лошади, охваченные пламенем. Те же, кто добрался до стен под прикрытием больших щитов, приставляли лестницы и карабкались наверх. Не помогли грекам ни каменные стены, ни огонь, – ворвались русы в Фанагорию и потекли по граду навстречу танаисцам, что прорубались сквозь ряды защитников. Двести железных гоплитов, что стеной выстроились сразу за воротами, тоже не устояли супротив ярой силы русов.

– Не выковано пока такое железо, – рычал яростно Притыка, круша гоплитов налево и направо, – которое может перед силой Перуновой устоять!