Морская сила(Гангутское сражение)

— Войска мои притомились, еда у них не ахти. Да и флоту нашему зимовать надобно в своей гавани.

Собственно, Фредерик особенно не огорчался. Да­ния уже обезопасила себя в проливах, главное, отсто­ять Христианию в Норвегии. Там теперь под угрозой интересы Дании. К тому же и тридцать тысяч русских войск рядом с Копенгагеном внушают опасение. Куда царь Петр повернет штыки своих полков? Все может случиться.

Отказ от десанта вызвал настоящую бурю негодо­вания в Лондоне. Русские намеренно не желают вы­ступать против Карла. Они ждут не дождутся, когда Швеция захватит Норвегию и направит свой флот в Шотландию с Яковом Стюартом, чтобы свергнуть законного короля Георга. Царь Петр расположился, как у себя дома, в Дании, занял войсками Меклен-бург. Пора проучить царя.

Слава Богу, пока в Копенгагене находится англий­ская эскадра. Норрис — послушный служака.

Приказ короля Георга звучал недвусмысленно:

— Немедленно отправить наше повеление адми­ралу Норрису — атаковать русские корабли, захва­тить царя и держать его до тех пор, пока его войска не уйдут из Дании и Германии.

Не прошло и недели, как королевский указ дер­жал в руках адмирал Джон Норрис. Вчитываясь в смысл послания короля, Норрис невольно вспоми­нал о встречах с царем Петром, его подарки, а потом совсем недавний обед на «Ингерманланде».

Король королем, но адмирал прекрасно сознавал, что по сути это объявление войны. А такое в Англии возможно только с ведома парламента. Не мудрствуя лукаво, Норрис запер королевский указ в секретер и постарался на время забыть о нем.

В эти самые часы царь отправлял эскадру в Ре­вель, напутствовал Шелтинга:

— Нынче идти вам к Ревелю не мешкая, шведы покуда в Карлскроне отстаиваются. Стоянку нигде в пути не делать. Разве по крайности, ежели море за­штормит. В Ревеле осмотреться и следовать на Котлин, разоружаться. О том я в письме генерал-адмира­ла уведомляю. Ступай с Богом.

Петр сошел на берег, где его ждала супруга, и на­правился через Шверин на свидание с прусским коро­лем Фридрихом-Вильгельмом.

«Он покуда единый мой верный союзник, — раз­мышлял по дороге царь. — Гангут открыл нам путь в Европу. Ныне мои эскадры, корабельная и галер­ная, добрались до Копенгагена. Сие в зависть мор­ским державам. Теперь вполне определилось двули­чие Георга и Фредерика, Речь Посполитая и Саксония не в счет. Остается еще попытаться обрести симпатии во Франции. Быть может, сия морская держава да Ги-шпания окажут подмогу в Европе. Об том толкует Ко-нон Зотов из Парижа».

Тревожило сердце царя и неведение в отношении замыслов сына Алексея. Прошлой осенью после родов скончалась его супруга, бывшая принцесса Шарлот­та. Сын замкнулся, стал еще более избегать отца. Петр предлагал ему поехать в Копенгаген, принять участие в морской экспедиции. Прошел месяц, а от него ни слуху ни духу…

Под перестук колес царь вспомнил вдруг прошло­годнюю выходку Захара Мишукова…

Возвратившись осенью в Кроншлот, Петр устроил пир не пир, а вечеринку по случаю завершения кам­пании. На флагмане собрались командиры и те, кто был поближе к царю. Среди них рядом с Петром ока­зался вездесущий Захарий Мишуков. Вел он себя, за­хмелев, довольно свободно и в разгар веселья вдруг пустил слезу.

—    Чего, дурень, слезы льешь? У нас веселье! — спросил Петр.

—    Да как не лить, государь, нынче ты великое де­ло здесь свершаешь, флот балтийский на ноги поста­вил, меня, болвана, в люди вывел, моряком сотво­рил. — Мишуков с тоской посмотрел на Петра, от­хлебнул из бокала. — Размышляю, государь, о твоем здоровье, не бережешь себя!

—    Береженого Бог бережет, — ухмыльнулся Петр. — Отечества для здоровья не мочно жалеть.

— Так твое благополучие, государь, и для нас, подданных твоих, благо. А вдруг что случится? На ко­го ты нас покинешь?

За столом давно все смолкли, разговор заходил в опасный фарватер, здесь уже торчали угрожающие подводные камни.

—    Как на кого? — с виду беззаботно ответил Петр. — У меня есть наследник, царевич.

—    Ох, да ить он глуп, все расстроит, — не унимал­ся посоловевший Захарий.

Петр вдруг захохотал, треснул Мишукова по за­тылку:

— Дурак, этого при всех не говорят!.. Разговор на Котлинском рейде запал в душу Пет­

ра, и он вспоминал о нем не раз…

Встречей с прусским королем царь остался дово­лен, Фридрих-Вильгельм без колебаний заверил его в своей дружбе в противостоянии со Швецией.

В Амстердаме, по пути в Париж, царя ожидало тревожное письмо от Меншикова. Накануне из Ко­пенгагена сообщили о гибели шняв «Лизетты» и «Принцессы». Ураганный ветер сорвал их с якорей и бросил на скалы. Нечто подобное произошло и в Ре­веле, куда прибыла в полном составе эскадра в послед­ний день октября.

Не успели суда привести себя в порядок, как на­чался шторм небывалой силы. Северный ветер развел большую волну, разломало пристань в гавани, сорва­ло с якорей половину кораблей, понесло к берегу на камни и отмели. «Фортуну» и «Святого Антония» вы­бросило на камни, пробило днище. Оба корабля штор­мовые волны завалили на бок, несколько дней било их о камни, разломало на части. Флот лишился двух добротных судов.

Меншиков утешал царя, приводил пример гибели Испанской армады во время шторма и слова короля Испании: «Я послал флот против неприятеля, а не против Бога и волн».

Горечью и тревогой отозвалось это в душе царя. «Храни, Боже! — ответил он Меншикову. — Все наши дела ниспровергнутся, ежели флот истратится».

Царь знал историю лучше светлейшего князя. В ответ на сочувствие напомнил заключительные сло­ва короля Филиппа: «Слава Богу, имею еще флот в сундуках». «А в нашей казне шаром покати».

Не одного царя печалили потери в морской силе российского флота. В гости к старинному приятелю из потешных царя Федосею Скляеву нагрянули в преддверии зимы братья Сенявины, Иван да Наум. Недавно они вернулись с эскадрой из Копенгагена, разоружили свои 50-пушечные корабли, отвязали паруса, сняли реи, стеньги, поставили на зимнюю стоянку.

Долго не виделись друзья, больше года, было чем поделиться. То Иван рассказывал о Севере, как пере­гоняли корабли, огибали Скандинавию, прихватыва­ли штормы в Северном море, то Наум делился впечат­лениями о Лондоне, британских порядках. Потом Скляев поведал о столичных новостях за минувшее лето. Среди прочего вспомнил о царевиче:

— Отъехал он за границу к государю. Слух про­шел, до государя не добрался, где-то завернул на сто­рону.

Наум усмехнулся:

— Куда бы ни забрался, сыщется. От государя не схоронишься, с-под земли достанет.

Заговорили о делах флотских, кораблях, вспомни­ли о Салтыкове в Копенгагене: погибла «Лизетта», построенная Федором.

—    Царство ему небесное. — Выпили, помолчали.

Первым заговорил о покойном Скляев:

—    Сколь горазд был Федор в корабельной архитектуре, поболее моего. Умен, честен и благороден. Не отнимешь.

—    Да-а, — протянул Наум. — Сколь же не по со­вести обесчестили его паскуды доносом. Червем в ду­шах у нас, русских, зависть живет. Токмо бы напако­стить ближнему да извести. А Федор безвинно постра­дал. Сие я не уразумел, покуда в каморке его лондон­ской не побывал. Доподлинно могу нынче уверить: деньги-то посылались в Гаагу послу, князю Кураки­ну, он их выдавал по своему раскладу. Салтыкова иногда и на порог не пускал, сам деньгами распоря­жался с иноземцами…

—    Да и я помню, — перебил его Скляев, — что сам Федор толковал мне, что ему надлежит добротность кораблей блюсти и пропорции добрые усматривать.

Наум грустно усмехнулся:

—    То-то и оно. Салтыков все улаживал с купцами, требовал с них порядочности, они с него — деньгу. Ку­ракин-то жаден до денег, сам отсчитывал, а то и вовсе задерживал. Все шишки на Салтыкова. Помнишь, Федосей, корабль шведы перехватили?

—    Как не помнить, шуму было немало.

—    Там англичан, два десятка офицеров, шведы пленили, но нанимал-то их Федор. Они женкам отпи­сали в Англию, что живут и босы, и голодны. Те жен­ки на Федора с кулаками, плати, мол, деньгу, вызво­ляй из плена, ты нанимал, не то в тюрьму засадим…