Павильон Дружбы

Либертина прикусила губу. Не то, чтобы они никогда не слышала о подобных отношениях между мужчинами, в Театре Наций до нее доходили сплетни о том, что между таким-то и таким сложилась уж больно нежная дружба… Но слушать чью-то болтовню и наблюдать своими глазами — как выяснилось, две большие разницы.

Пара нехотя разомкнула объятия, Фабр что-то сказал, Сешель, подумав, кивнул. Либертина вовремя юркнула за колонну, разглядела, как они уходят по темной аллее, держась рядом.

Наверное, она должна была возмутиться увиденным и проникнуться к Эглантину и его приятелю глубочайшим отвращением. Но Либертина просто не могла возненавидеть того, к кому успела привязаться и в кого исподволь, незаметно для самой себя влюбилась. Она чувствовала себя обманутой и разочарованной, невесть каким чувством догадываясь: у Фабра и Эро де Сешеля куда больше общего, чем у Фабра и его мимолетных подружек. Или у Фабра и Колло… Интересно, что учинил бы скандалист Колло, доведись ему стать свидетелем подобной сцены? Уж точно, не стал бы спокойно стоять и смотреть, как давний знакомец удаляется в компании другого…

«Они вернутся, — заклинанием повторила про себя Либертина, приоткрыв дверцу и юркнув обратно, к теплу, свету и дружеским голосам. — Они скоро вернутся. Они взрослые люди и поступают так, как считают нужным. Если им нравится быть друг с другом — это их дело и их выбор…»

Все так, все правильно, только отчего же ее трясет?

В Павильоне меж тем что-то произошло. Мерный шум дружеских бесед затих, не играла музыка и никто не танцевал, и в огромной светлой зале звучал единственный голос. Звонкий и ясный, он безжалостно вонзался в растерянную тишину — упругий рапирный клинок, поймавший лунный свет в удушливой тьме парковой аллеи.

— …Что есть спокойствие? Спокойствие — это смерть. Что есть революция? Революция — это жизнь. Как застойный пруд превращается в загнивающее, зловонное болото, так и общество без развития, без движения, без борьбы становится похожим на боязливого дряхлого старца, влачащего наполненные тоскливым страхом дни в своей лачуге или, равно, во дворце. Но не такова наша судьба! Не тлеть, но пылать — вот наш выбор! Кто хочет жить, а не гнить — должен встать, должен взять в руки оружие, ибо сама Смерть бежит того, кто смело идет ей навстречу. Да, дорога к свету трудна, болото держит крепко — но так, и только так, в борьбе, грязи и крови, теряя верных товарищей, убеждая слабых и уничтожая предателей, мы из тьмы и невежества шагнем в новый, лучший мир!..

— Что случилось? — Либертина углядела впереди широкую знакомую спину Шабо и вцепившуюся ему в локоть Суламиту в белом облаке кружев, метнулась к ним, шурша нелепыми старорежимными юбками. — Что, что такое?

— Камиля несет, — зло буркнул бывший монах ордена капуцинов.

— Ему же никак нельзя много пить… — жалобно протянула Лина. — Недоглядели, поставили перед ним полную бутылку, отвлеклись, а он все и уговорил… Либертина, где Фабр?

— Отошел по делам, — она не знала, как еще можно ответить на этот простой вопрос. «Фабр ушел с Эро, прогуляться по ночному городу?» — Сказал, скоро придет.

— Проклятье! Ну почему, почему его никогда нет на месте, когда он нужен?!

Заикание Демулена, с которым его друзья давно свыклись, научившись угадывать смысл сбивчивых речей и застрявших на языке слов, сейчас вдруг сгинуло. Журналист стоял, чуть покачиваясь вперед-назад, в особо напряженные моменты помогая себе резкими взмахами руки, взъерошенный и бледный до какой-то синеватости. Сейчас охотно верилось, что два года назад Камиль без труда мог повести возмущенных горожан за собой на штурм Бастилии, свергнуть монархию и одержать верх в любом споре. Невысокая и хрупкая блондинка, мадам Демулен, тщетно пыталась усадить своего супруга на стул, испуганно озираясь и явно готовясь пустить слезу. Помочь ей отчего-то никто не спешил, даже находившийся рядом Дантон.

Все слушали.

— …наша задача — указать дорогу к Свету! Наша первостепенная задача — не жалея ни сил, ни людей, ни пороха, сделать так, чтобы наш бедный необразованный народ сам устремился к познанию! На тех же, кто не будет стремиться и, следовательно, действиями и помыслами своими будет противоречить генеральной линии Коммуны, мы со всей силою обрушим молот революционного террора! — выкрикивал колючие, похожие на выстрелы фразы Камиль, стеклянно смотря прямо перед собой. — Мы должны думать о Франции и ее народе не так, как пастырь о доверенном ему стаде, но смотреть на него, как врачеватель взирает на пациента, иссекая злокачественную опухоль: доброжелательно, но притом хладнокровно. Как бы ни возмущался больной, доказывая, что вот эта конкретная нога ему дорога как память, наша задача — отсечь недрогнувшей рукой, не слушая возмущений профанов!..

— Господи Всемогущий, он же спятил, — еле слышно пробормотал Шабо, обычно выражавшийся в духе «Верховное Существо тебе в душу мать!»

— …Главное здесь — не упустить ту черту, за которой отсекаемая нога переходит в отсекаемую голову. Кто, будучи больным, отказывается от лечения — каким бы болезненным не казалось ему предписанное лечение — тот ступает на дорогу скорбей и разочарований, ведущую к гибели. Более того, своим примером он заражает остальных, обрекая общество на погибель в кострах эпидемии! Задача здравомыслящего человека в этом случае — вразумить несогласных, сплотить ра-ра-разумных и… и… — Демулен задохнулся, нетвердой рукой дергая шейный платок.

— … и искоренить безнадежно больных, — довел до логического конца неоконченную фразу издевательский голос.

В дверях невесть уже сколько времени торчал, подпирая косяк плечом, Колло — черный человек, черная дыра в мокром сером войлоке ночи, белое пустое лицо, трехцветный шарф. Убедившись, что головы большинства присутствующих повернулись в его сторону, он несколько раз звучно хлопнул в ладоши.

— Чудо, чудо, чудо! Ныне узрите чудо, ибо Камиль пошел в Гору. Наконец-то, гражданин Демулен! Сколько можно было сдерживать свои подлинные чувства! Конечно, резать. Непременно резать. Стрелять, вешать, рубить головы… Только так мы выйдем к Свету. — Он вскинул пустые ладони в примиряющем жесте. — Граждане, вы на меня не смотрите. Ешьте, пейте, развлекайтесь, за все уплачено… Я, собственно, мимо проходил. Дай, думаю, зайду взглянуть, как люди развлекаются…

Кажется, он хотел сказать что-то еще, но тут застывший нелепой статуей Камиль как-то странно всхлипнул, взмахнул рукой и рухнул на стул, сотрясаясь в истерическом рыдании.

Сцена вышла отвратительная. Камиль рыдал, уронив голову на стол, накрытый вытертым синим бархатом с королевскими лилиями, меж хрустальных салатниц и тарелок с оливками. Его жена, Люсиль, маленькая и растерянная, гладила мужа по голове, приговаривая что-то бессвязно-утешительное. Шабо ругался вполголоса, сквозь толпу разъяренным кабаном попер громадный гневный Дантон — не иначе, бить морду Колло — но черный человек уже исчез, сгинул, растворился в ночи.

Разъехались и разошлись как-то на удивление быстро, скомкано, точно и впрямь испугавшись заразной болезни. Фабр той ночью так и не объявился, придя только под утро — привычно-легкомысленный, беспечный, с небрежно повязанным шарфом и весело блестящими глазами. Впрочем, его хорошее настроение быстро улетучилось. Выслушав очевидцев вчерашнего, он негромко выругался, смотря на разукрашенный стол и погасшие свечи. Махнул рукой околачивавшейся поблизости Либертине, чтобы подошла, и неожиданно велел ей скататься к Театру Нации — прихватив уцелевшие бутылки с вином и угощение со свадебного стола четы Шабо. Маленькая танцовщица согласно кивнула, упорно гоня прочь неуместные мысли о том, где, как и с кем провел эту ночь Фабр, бросив их всех на произвол судьбы.

Составленные в корзину бутылки звякали на каждой попавшей под колесо фиакра выбоине, создавая эдакий аккомпанемент поездке. Либертина думала о том, как обрадуются ее появлению и ее подаркам знакомые, сколько новостей она узнает и сколько расскажет сама. Вот только о вчерашнем промолчит. Свадьба и свадьба. Вдруг Николь разошлась с Фабром именно по этой причине — узнав, что он такой?