Полковник Ростов

Полу плащика отмахнула и приняла позу для броска на шею. Сущее проклятие: в четырнадцать лет совратила его дочка пастора, девочка с такими же ухватками, – и повелось, только на таких стал падать (“А ну, навались!”). Аннелора не в счет, брак готовился отцами, расчетливо, старики с арифмометрами сидели ночами, выгадывая, предвосхищая и предвидя все – кроме бомбежки в Гамбурге.

Искать, искать эту девчонку! Вперед, в “Адлон”! Там отыщутся следы игривой девчонки, он найдет ее, он снимет тяжесть с себя, потому что все знать о заговоре (а он узнает почти все!) и таить знания, ни с кем этой ценностью не делясь, – невозможно, ради чего тогда раздуты бредовые откровения психа, который явно из Берлина? Того, кто якобы видел на носилках Аннелору? Какими наводящими вопросами узнать в

“Адлоне” о психе этом? Как подобраться к кельнеру, который, возможно, и девчонку-то не помнит?

Знаменитый на всю Европу отель как стоял, так и стоит. Швейцар

(ливрея, рост, благообразие) почти довоенного образца и уж точно похож на того, кто распахнул перед ним и Аннелорой двери два года назад и в то же послеполуденное время. Все тот же зал, все те же люди, оркестра нет, но и два года назад скрипача и флейтиста оркестром не назовешь. Близость двух именитых и представительных улиц чувствовалась, налет официальности в одежде, за столиками улыбались, но не смеялись, генералы вели себя достойно, не в стиле офицерского казино, раскаты громового смеха – это в заведениях на

Курфюрстендамм. Цены такие, что официантам стыдно требовать талоны на мясо и крупы; полковник рассматривал ресторанную челядь, ни на одном мужчине не задерживая взгляда. Почти все кельнеры в непризывном возрасте, а те, что выглядят здоровяками, прошли уже фронты и госпитали, их не выгребла отсюда тотальная послесталинградская мобилизация. Кто они вообще, эти кельнеры? У них, в “Адлоне”, своя иерархия: одни проникаются духом уверенных и богатых клиентов, другие начинают их ненавидеть; всюду попытка маленького человека играть в большую политику. Дань времени: два ресторанных завсегдатая, которым не мешало бы побриться да галстук сменить; спекулянты, судя по манерам; на них неодобрительно посматривал скромно сидевший у стены человек, которого надо бы назвать обер-кельнером, но – староват для столь высокого звания, и позиция его в ресторанном зале похожа на наблюдательный пост; предположительно, старик обслуживал здесь столики еще до войны, еще в год, когда после училища Ростов устраивал шумные кутежи, куролесил и в “Адлоне”, где самые дорогие номера и лучшая жратва Германии; гестапо не могло не пользовать обер-кельнера, очень уж выгодное место и очень полезные глаза, однако таким выжатым казался старик, таким изможденным, что, пожалуй, тайная государственная полиция часть обязанностей своих переложила на более надежные молодые глаза и руки… Сейчас ему за шестьдесят, и когда встал, когда прошествовал в холл – обнаружился какой-то дефект в походке, следы старого ранения, что ли, хотя возможно и явление, которое Зауэрбрух растолковывал Ростову на его же собственной ране: штырь из его кости давно извлечен, на ногу влиять не может, однако мозг этот штырь будет помнить еще с десяток лет.

Старик штырем засел в памяти Ростова; всю дорогу до министерства он разыгрывал мысленно сценки, выстраивал с обер-кельнером безобидные разговоры, которые должны завершиться сдавленным полушепотом, адресом того, кто очень, очень нужен… В управлении пошел к бывшему сослуживцу, заместителю по военным сообщениям и транспорту, этот-то уж точно даст талоны на бензин. Подарили друг другу улыбки, сели, помолчали, будто в ожидании врача с нехорошим, очень скверным диагнозом, который не прозвучал, который и так висел в кабинете; плавал и аромат недешевого табака, сослуживец курил трубку после двух пуль в легких; согнутый указательный палец его поманил Ростова к стене, портьера отпахнулась. Заниматься школярской работой, то есть каждое утро разноцветными карандашами отодвигать все дальше на запад линию фронта, сослуживец не желал, чтоб не портить настроения, и просто ставил галочки у населенных пунктов, которые еще вчера были в глубоком тылу. Ростов глянул и даже не покачал сокрушенно головой: и так все ясно; русские перли со средней скоростью более 20 километров в сутки, 3 июля взяли Минск, основные силы группы армий

“Центр” окружены, в плен попадут не менее 300 тысяч человек, справа на полях карты соотношение сил, оно не нарушится в ближайшие месяцы, у русских всего больше в три-четыре раза и более – войск, танков, авиации, артиллерии! (Положение аховое, лишь гений фюрера способен злобные, противные флажки в одночасье перекинуть на восток, заодно и разогнав рои самолетов над Германией, – так всем во всех управлениях на Тирпицуфер хотелось!.. И тот же гений заставит англичан улепетнуться на свой засраный остров!) Портьера запахнулась – будто крышка гроба опустилась. (Глаза бывшего сослуживца выражали: несчастный, несчастный немецкий народ, превращенный в орду беженцев, люди спасаются в предвидении большевистских зверств, дороги забиты…)

Ну а с талонами – беда, англичане разбомбили два цеха завода синтетического бензина, и собеседник огорченно вздохнул – ничем, прости, помочь не могу. Поэтому охотно отозвался он на другую просьбу – найти солдата или офицера, который два года назад околачивался в Берлине, видел неоднократно Аннелору Ростов, самого

Ростова; принимая во внимание, что супруги снимали в 1942 году номера в “Эксцельсиоре” и “Адлоне”, можно предположить, что искомый солдат или офицер имел какое-то отношение к этим отелям и, годом спустя попав в Гамбург, лично опознал в женщине, которую извлекли из-под обломков разрушенного авиабомбой дома, супругу Ростова.

Солдат этот (или офицер) был по каким-то надобностям в Гамбурге, командующий Х округом осведомлен, свидетеля этого ищет, надо лишь подтолкнуть его, надо удостоверить показанием солдата факт либо гибели Аннелоры, либо ранения, ибо нигде ее не найдут, а разные канцелярии будто задались целью очернить супругу, копаются в родословной семейства Бунцловых…

Сослуживец семейство знал преотлично, чужаками или евреями там не пахло, самой Аннелоре под каждое Рождество отправлял открытки со златокудрой феей. Он сперва выругался, а затем деловито поинтересовался:

– А для чего тебе официальное подтверждение смерти Аннелоры?

Освободиться от уз брака? Ты что – хочешь жениться?..

И тут же принес извинения. Давно наступили времена такие жестокие, что юмор уже не спасал, только цинизм, похабство и водка, преимущественно русская. С декабря 1943-го траурные повязки по погибшим перестали носить, протестуя тем самым неизвестно против чего. Еще большей загадкой стала новая мода – светлые ленты на черных вдовьих шляпках. Священников все реже звали к гробам у разрушенных бомбами домов. Весной 1944 года офицеры в Берлине перевооружились без какого-либо приказа: сняли с поясных ремней

“вальтеры” и подцепили фронтовые “парабеллумы”. Удивительный год! В январе его родилось – под свист бомб – пожелание: “Наслаждайся войной, ибо мир будет ужасным!”

Держа в уме это могильное напутствие, выпили, а затем сослуживец приступил к знакомой работе, дал запрос в управление комплектования, куда, впрочем, надо зайти самому Ростову, предъявиться, так сказать; уже к вечеру полный список всех мобилизованных будет у Ростова, можно и на дом прислать, – где, кстати, остановился он? Указанный

Ростовым Целлендорф произвел на сослуживца впечатление, хозяина особняка он помнил. “Будет время – сам нагряну к тебе!.. Желаю удачи!”

Пришлось заглянуть в управление комплектования. Поскольку фюрер давно уже был во главе сухопутных войск, то командование ими переместилось в Ставку, но и берлинская часть уполовиненного управления обладала властью немалой, Ростова радушно встретил знакомый генерал, обещал все просьбы исполнить и поделился заодно своими заботами. У него была своекорыстная точка зрения на русских: эти азиаты прут на запад, не ведая, сколько хлопот причиняют лично ему; под Минском уже сдались в плен несколько генералов, день-другой