Аз Бога ведаю!

Лишь белые птицы простились с Гоем и взмыли в небо, княгиня на коня вскочила, но птичий данник взял под уздцы и глянул соколом.

– Езжай, Дарина! Мы свидимся еще.

И плетью нахлестал коня.

Понес ее вороной с холма на холм, сигая через реки малые, прорыскивая поля широкие и леса темные, а всадница того и не ведала, ибо не могла отвести взора от птичьего пути. В руке держала не ременную плеть, но медный посох с золоченой змеей, да им же и резвила коня. А в мыслях токмо одно: откуда сему старцу известно ее имя? Ведь и сама почти забыла, что звалась Дариной…

Не зрела она и того, как ветер встречный выглаживал морщины, складки на властном лице, и как отвевал седые пряди из густых косм да сдувал медную зелень с посоха, роняя эту пыль на землю и дерева. А следом всходили травы, кроны распускались, от серебристых волос ковыль степной седел и воды морщились на речных плесах.

Так минул день, другой; на третий конь вороной под княгиней истер об оземь свои огненные копыта и пал замертво. Да тут же обратился в искристый шар, что летают над землей в грозовую пору, унесся к облакам… Но лебеди все мчались и мчались без устали: верно, крылья их были покрепче конских жил и порезвей огня. Переседлала княгиня второго коня, однако день минул, и этот конь сжег копыта свои, потом и третий скользнул в тучи шаровой молнией.

И побрела княгиня пешей, едва волоча тяжелый посох. Клин лебединый давно исчез из виду и лишь призывный клик их указывал путь. Но скоро и он пропал: слушай, не слушай – лишь птицы малые щебечут. Было уж отчаялась княгиня, заметалась, закружилась меж холмов, и тут узрела перышко, лебедем оброненное, а за ним – другое, третье – так по белым меткам и угадывала путь. Долго она шла – посох на вершок истерся, прежде чем оказалась на берегу морском.

У воды взволнованной увидела она чудные хоромы: стены все из резного узора – рыбы да птицы меж собой переплелись, а кровля из чешуи золотой и серебряной. Под самыми стенами зыбились на волнах лебеди белые и дань имали, на сей раз рыбой. В белой лодке, космы распустив, старуха стояла и бросала птицам мелкую рыбешку. По виду да по одежде – сама княгиня: плащ синий в серебре, сапожки чешуйчатые посверкивают, запястья рук же вьюнами золотыми окручены. Давала старуха дань, однако при этом переругивалась с лебединым князем, с обидой говорила:

– Мне токмо и дел – возить княгинь через моря!.. Своих хлопот не счесть. Вода открылась, пора пахать да икру метать. Вот ежели отсеюсь рано, тогда и свезу. А так, и весла не подыму!

Князь лебединый и строжился, и покрикивал, и крылом бил, волнуя воды – старуха на своем стояла:

– Эка невидаль – княгиня! Я и сама не из простых. Мой батюшка – царь морской. Знать, я царица по наследству. А кто она, твоя княгиня? Отец ее, изгой, в Плескове перевоз держал. Мне все известно! Не Вещий Гой, так кто б она была?.. Сия княгиня с малолетства к веслу приучена, так пусть сама плывет. А лодию я дам…

Разгневался на старуху птичий князь, на берег взошел и, шею вытянув, забил крылами. А данница птичья не сробела и, греби прихватив, вышла на поединок. Стали они биться – берег морской чешуей покрылся и пухом. Лебедь дрался крыльями да клювом, старуха веслами, будто крыльями, и долго они не могли одолеть друг друга. Наконец лебединый князь изловчился и сшиб старуху наземь, вскочил на грудь и покрыл ее крылами.

– Твоя взяла, веревочная шея, – сдалась старуха. – Свезу уж княгиню…

Покуда лебеди имали дань плотвичкой да корюшкой мелкой, их данница сеть выметала в море и поймала рыбину большую – белугу. Запрягла ее в ладью – дуга с бубенцами, хомут, седелка, только вожжей нет, – княгиню усадила и понужнула рыбину:

– Поехали, матушка! Н-но!

Белуга хвостом ударила, заревела истошно и помчала ладью по волнам. Лебеди же поднялись в небо и потянули за море, а старуха норовит вперед их поспеть, грозит кулаком птицам и рыбу острогой покалывает, подгоняет:

– Н-но, н-но, родимая! Вынеси! Уж вот я покажу тебе, веревочная шея, кто скорей за море улетит!

Княгиня прилегла на дно ладьи, укрылась кожушком из рыбьей кожи и заснула: укачала зыбь, заворожил бубенчик под дугой. Но когда очнулась – ночь кругом, ни моря, ни звезд на небе, и клина лебединого не видно. Бежит ладья посуху, белуга ревет, скачет по земле с боку на бок.

– Где же мы? – спросила княгиня.

– А волок, матушка, волок, спи давай! – старуха погоняла рыбу. – Чем дольше сон – путь короче.

Не заметила княгиня лукавого старушечьего глаза, поддалась искусу, перевернулась на другой бок и вновь заснула. Пробудившись же на заре, увидела она, как бушует вокруг лодии стихия морская, волны горой ходят, темная пучина, ровно пропасти. В небе тучи черные, от лебедей ни звука, ни перышка.

– Верно ли плывем? – испугалась княгиня. – Не сбились ли с пути птичьего?

– А разве не видать лебедей-то? – беззаботно спросила старуха.

– Не видать! Буря черная кругом!

– Знамо, обогнали мы шею веревочную! – похвасталась птичья данница. – Передом идем! Н-но!

– Знаешь ли дорогу? – засомневалась княгиня. – В такую непогодь не летают птицы!

– Где им летать? – засмеялась царица вод. – Одной мне и можно по бурному окияну плыть!

– Стой, старуха! – велела княгиня. – Не поплывем далее, покуда птиц не увидим. Нам след лебединого Пути держаться!

– А где он, Путь то сей? Кто его знает?

– Куда же мы плывем?!

– Известно куда – за море! Н-но, тяни, родимая! Ох и любо мне на волнах покачаться!

Княгиня ударила посохом да пробила днище ладьи, вода потекла.

– Останови ладью! На берег возвращайся!

– Ты больно-то не постукивай тут! – возмутилась старуха. – Ладья и так ветшалая. Ишь, госпожа какая! На слуг своих стучи, а на меня не смей!

– Всяк, кто в моих землях живет – слуга мне! – заявила княгиня. – Делай, что ведено!

– А я не в землях живу – в море! – старуха засмеялась. – И ты мне не указ!

– Что в землях, что в морях – все одно на Руси! А я – Великая княгиня!

Старуха острогу бросила, засмеялась так, что с плаща ее синего чешуя посыпалась. А белуга тем часом закружила по волнам, то ли играя, то ли тоже смеялась.

– Великая?! – стонала птичья данница, царица вод. – Се ты – Великая? Ох, умру!.. Да ты жена безмудрая! В Руси живем, то правда, но токмо не подвластны вам, Великим! Мы ж Гои, владычица земель! И сами по себе давно живем. Мы есть, и нас вроде бы нет! Какое дело князьям до нас? Слепые же, не зрят! И вспоминают, когда тошно станет и не способно править далее. К слову, как тебе сейчас. Наследника-то нет! А где возьмешь, коли отвергли Рода и не рожаете, как прежде. Бог не дает дитя! Чего ему давать? Кому? Кто говорит, что бога нет? Да ты хоть поняла, где ныне существуешь?

– Меж небом и землей! – княгиня возмутилась. – Ты бы гребла, а не учила! Эвон волны бьют! Возьми кормило! Ведь опрокинет нас! Инно вот я тебя!.. Да знаешь ты, куда везешь меня? А ежели утопишь?!

– Полно лютовать-то, матушка, на, черпай воду, – сказала со вздохом старуха и ковшик подала. – Не то и впрямь потонем… Знаю я, куда ты и зачем помчалась по Птичьему Пути. Так не выжигай чрево свое злобой, иначе не зачать тебе наследника и под чарами Великого волхва. Вот уж тогда горе будет на Руси!

Оборот такой словно подломил княгиню; взяла она ковш, стала черпать, а старуха вдруг призналась:

– Не обессудь уж, княгиня, пытала я тебя. Урок такой мне даден был… И зрю теперь, ослепла ты, матушка. Не только молодость как солнце закатилась, но взор померк. Ты власть познала, а вся прочая мудрость сквозь пальцы утекла.

– Ослепла я? – княгиня огляделась. – Да нет же, вижу: море бурное и тьма на небе…

– Была бы зряча, грозить не стала – сама б по-зрела Птичий Путь. Да и нужды бы не было ступать на тропу Траяна, – йгаруха понужнула белугу. – Ох, власть земная! Все очи выела тебе… Коль темнота в глазах и море чудится рекой, а речка – окияном. Позри окрест себя! Я ж очи отвела тебе!..

В тот миг увидела княгиня – ладья бежит по волнам вслед за лебединым клином, небо чистое, высокое, и не море бурное окрест, а речка едва лишь рябится под ветерком, и вода светлая, солнечная – каждый камешек на дне сияет.