Аз Бога ведаю!

Княгиня вскинула очи и отшатнулась: ярое соколиное око старца горело огнем. В сей миг сложит крылья, падет камнем и унесет в когтях…

Уж не тот ли сокол, что к звездам летал, пущенный юным ловцом когда-то?..

Не выдержала княгиня, подломилась:

– Признаюсь, старче… Нельзя мне из Киева уходить! Кто встретит мужа из похода? Кто обласкает, взор его утешит?.. Знаю – наложница Креслава! Она, злодейка! Молода, красна!.. А я – старуха! С какими думами идти на реку Ра?

– Так я и знал! – сверкнул очами птичий данник. – Ты не хазар боишься. И не пустой престол причина… Запомни: Креслава – плоть земная, ей свой удел. Пусть тешит князя, на то она и наложница. А ты – жена! И рок тебе иной.

– Рок? Мой рок? Ужели час настал?.. Но я стара, – душа княгини захолодела от неясной тоски и страха. Рука сама собой потянулась к рубищу – сенные девки одевались краше…

– Давно бы так, – вымолвил старец. – Притомила ты меня, матушка…

– Каков же мой рок? – несмело спросила княгиня. – Ты пришел, чтобы исполнить… Ты знаешь судьбу мою? В чем же суть рока моего?

– Ну уж не мужа тешить, – хмыкнул Гой и, помедлив, добавил: – А княжий род продлить… Иль не жена ты князю?

– Что изрек ты, старче?! – вскричала и взмолилась княгиня. – Не ослышалась я?! Мне княжий род продлить?!

– Тебе, тетеря глухая, – проворчал птичий данник. – Не ты ли жаждала зачать наследника? Не ты ли взывала о сем ко всем богам и всем кумирам жертвы возносила?.. Теперь же эвон что слышу – минули веки Рода! Без веры богов тревожила, без сердца требы возносила…

– Без веры! – искренне призналась княгиня, стараясь схватить руку старца. – Потому и отринула! Сколько же можно просить богов о чаде?

– Вот и дождалась, – сказал Гой. – Жребий пал на тебя.

– Да поздно! Поздно! – закричала она. – Я стара! И чрево мое – пусто! Неплодородно!

– Исполнись веры, – строго вымолвил старец. – Чем старше мед, тем и хмельней, сие давно известно. И всяк ручей иссохший весной водой полнится и загремит… Возьми свой посох и ступай за мной.

Боязливой рукой она коснулась посоха.

– Неужто вещий сон – знак продления рода? И посох мне явился…

– Не ведаю и ведать не желаю, – проворчал Гой, доставая из котомки железный пояс. – Я всего лишь Гой и птичий данник. Мне Вещий князь не открывал суть вещих откровений… Своих забот полно! Эвон вся русская земля хлябью стала, птицы небесные вязнут. Мое дело – увязших на крыло поднять… Подойди-ка ко мне, гусыня старая!

Княгиня, ликуя и страшась, ступила к старцу, и тот ловкой рукой опоясал чресла княгини железным поясом и не велел снимать.

Сей запрет означал, что отныне чрево княгини Ольги принадлежит только богу Роду, коего теперь в Руси называли – дедушка Даждьбог.

И священную реку Света, Великую реку Ра теперь именовали – Волга, что значило лишь бегущую воду, то бишь, ничего не значило…

Хоть видом стар был птичий данник, но скор на ногу и проворен. Вел он княгиню через Киев неведомым путем – через окно, собачьими ходами, сквозь клуни и хлевы: хотел миновать чужого глаза. Не заметила она, как оказалась в чистом поле, за городской стеной, на берегу Днепра. Здесь Гой по-птичьи свистнул, потом соловьем залился и наконец заскрипел дергачем. Из ракитника прибрежного кони явились, убранство чудное: седла пуховые, потники из павьих хвостов сотканы, а заместо грив – крылья птичьи.

– Чудные кони! – только и молвила княгиня. Старец подсадил в седло и за бока не преминул ущипнуть.

– Какие есть! Других не припасли.

И мчались эти кони, ровно птицы, едва легкими копытами земли касались, но Гой все одно нахлестывал их перовой плетью и оком соколиным в небо косился, ровно кого-то поджидал… Весь день и ночь напролет скакали они с холма на холм, от излучины речной да к омуту, от омута – к порогу. А то вдруг кони взмывали над водой и воздухом летели – захватывало душу! По лесной же стороне неслись меж дерев, ровно зайцы – ни веточки не шелохнули. Сторожкие оленицы лишь очи пучили, вздрагивая не от топота копыт, а оттого, что вылизанные оленята бодали вымя, приложившись к сосцам.

К утру лишь притомились сии кони, да на пути уж восстал богатый боярский двор – величавый терем о множестве окон, и все на воду глядят. Не знала княгиня, чей это дворец такой есть в ее княжестве, и потому спросила Гоя. Тот же махнул пером:

– Моя избушка! Эвон, покосилась, скривилась вся… Да я ведь и не князь, а птичий данник, мне и косой довольно!

Гой соскочил с коня, забывши о княгине, стремглав бросился на двор и давай с овина снопы снимать да молотить зерно и рассыпать его всюду. Едва петух крикнул и солнце взошло – весь двор и красное крыльцо, и даже гульбище с сенями было осыпано хлебом.

– Ты что же творишь, старче? – подивилась княгиня. – Зачем рожь посеял там, где не пашут?

– Не сею я, а дань плачу, – ответствовал старик, выжимая пропотевшую рубаху. – Господ своих жду, вот-вот явятся, а у меня с осени недоимки.

– Чудно здесь все… Не свычно, как во сне. Эй, старче, где ныне я? Сдается, не на земле…

– Се верно, – подтвердил старик, занимаясь делом. – Ты сейчас покуда меж небом и землей. То бишь нигде. Сказать, ты примерла – не правда, но и живой назвать нельзя.

Тут в небе послышался далекий лебединый крик, и Гой, отбросив цеп, достал снопы заветные – весь колос золотой! – околотил их о колоду и околотью той наполнил деревянную чашу. Потом в терем кинулся, принес полотенце расшитое и с чашей встал под небом.

– В сей миг, светлейшие! Добро пожаловать! Поспел, все обрядил по чину. Уж не судите строго!

И зоревое небо в тот же час украсилось высоким лебединым клином. Гой шапку прочь и трижды поклонился земным поклоном. Лебеди вычертили над двором светлый круг и опустились на землю. Пернатый сей народ вмиг заполнил все пространство окрест, а птичий данник предстал перед лебединым князем и, кланяясь, подал ему чашу с золотым зерном:

– Отведай, господин! Откушай, князь светлейший! И дань возьми, как прежде брал: от колоска по зернышку, по горсти от снопа. А боле уж не дам, не обессудь!

Лебединый князь поклонился Гою и не спеша вкусил зерна – всего и клюнул раз, но доволен остался, взбил крылами и словом птичьим возвестил свой народ, что можно дань имать. Лебеди стали склевывать рожь и кланяться Гою, мол, век тебе здравствовать. Пусть не скудеет твоя нива.

– Ну и чудно! – иного слова княгиня сыскать была не в силах. – Невиданно, чтоб птицам дань давали…

– Заладила! Чудно, чудно… – заворчал старец. – Живешь в Руси уж столько лет и не видала. Пора бы очи-то открыть! Ужель ты мыслишь, что мир таков, каким ты его зришь? А он есть и такой! Сущий в ином виде на одном и том же месте. Не править миром след, а в него вживаться. Тогда и не покажется чудно… Мне недосуг! Жди меня, да рот-то закрой. Лучше отверзни очи шире.

Тут птичий данник чинно удалился и с почтением ко князю лебединому обратился:

– Не возьмешь ли с собой, господин, женку-княгиню? Уж она тиха да скромна невиданно, не обременит ни тебя, ни стаю твою. Ей вскорости надобно пред Великим волхвом предстать. А путь к нему токмо тобой и знаем.

Князь гордо держал свою голову и помалкивал. И тогда старец угождать ему словом стал, хвалить-нахваливать.

– Ты, батюшко, летая над землей, соединяешь то, что вовек не соединится – две Великих реки! Ты Свет по земле разносишь, чтоб во Вселенной было вровень Света: несешь его на Север, а с Севера – на Юг. Так пусть жена сия пойдет с тобой по Пути твоему. Облагодетельствуй человечье племя, что тебе стоит? Жене сей надобно наследника зачать. Престол-от русский может опустеть… Возьми уж, господин. Сам бы свел, да крыльев нету, и Путь твой Птичий мне не ведом.

Кивнул нехотя владыка лебединый, – дескать, так тому и быть, возьму, – отчего птичий данник просиял и вывел из конюшни своей трех вороных жеребцов с огненными копытами: один под седлом, два подводных, – и велел княгине скакать за лебединым клином. Да так, чтоб не отстать, не потерять из виду, поскольку князь пернатый уж больно строптив и невесел – в великой печали возвращается к родным местам. Потерял он жену свою, княгиню в битве с хазарками над устьем реки Ра, и быть ему теперь вдовцом до следующей весны.