Алия 70-х...

— И результаты?..

— Превзошли все мои ожидания. Я не требовала от учеников обязательного посещения и, несмотря на это, посещаемость остается стопроцентной, иногда даже бывшие ученики приходят на уроки. Вообще же в израильской школе педагога поджидают большие неожиданности: ученики к учителю обращаются по имени, держатся свободно и только от степени уважения к преподавателю зависит, — переходит ли эта свобода общения в недостойную фамильярность, или нет. От меня не требуют никаких планов, я не чувствую никакого контроля...

— Яна, а что вам самой дало не преподавание, а именно изучение еврейской истории?

— Очень много, ибо приобретенные знания полностью соответствуют тому, что я интуитивно, я бы сказала, — почти инстинктивно, на основании личного опыта и отрывочных сведений (в основном почерпнутых из романов Фейхтвангера) знала, чувствовала, о чем всегда догадывалась: отношения евреев с миром не изменились, не изменяются и не изменятся. Другого места, кроме Израиля, в этом мире для евреев не существует. Не знаю, можно ли такое убеждение назвать национализмом, имеет ли оно отношение к тому, что называют еврейской избранностью. Мне чуждо понятие избранности, а еврейский национализм для меня — это не превосходство, а право на жизнь.

Марк: Право на защиту.

Яна: На государство и все, что связано с государственной жизнью. Преподавание еврейской истории я выбрала по собственному желанию, и преподавание именно этого предмета до такой степени меня захватило, что я отказалась вести уроки русской литературы. Скажи мне кто-нибудь несколько лет тому назад, что я потеряю интерес к русской литературе — ни за что бы не поверила. А ведь именно это и произошло. Думаю, причина одна: слишком далеки русские проблемы от еврейских, тем более — от израильских. А ими-то я и живу. Вообще же скажу, что по моему убеждению, за редкими исключениями, профессионалам-гуманитариям, «русским» гуманитариям, собирающимся или приезжающим в Израиль, особенно преподавателям, предстоит неизбежная переквалификация. Это не только вопрос занятости рабочих мест — это также и психологическая неизбежность.

— А как «увязать» со всей вашей деятельностью косметический салон? Еврейская история и косметика, гимназия и салон... Согласитесь, есть в этом что-то странное...

— О, только, на советский взгляд, только по тем прежним нашим представлениям. Ведь это один из самых общеизвестных парадоксов советского общества: официальная демагогия, не умолкая, убеждает, что всякий труд почетен, а на самом деле, в реальной жизни, в массовой психологии советских людей — четкое иерархическое деление труда на «достойный» и «недостойный», «чистый» и «нечистый», элитарный и презираемый... А вот где и впрямь, «взаправду», на самом деле всякий труд почетен — это в свободном мире и в Израиле, конечно, в том числе. Для меня внутренне не только нет никакого противоречия между гимназией и косметическим салоном, но определенно есть какая-то связь, которую я ощущаю, но выразить, сформулировать, пожалуй, затрудняюсь... Скажу только, что в новой специальности мне очень помогает педагогический опыт, так как проблемы косметических дефектов тесно связаны с психологией человека. А внешне все обстояло очень просто: я прослушала интереснейший курс косметологии, прочитанный специалистом из Канады, и поняла: и это дело — тоже мое. Не со мной одной в Израиле происходят такие «странности»: многие открывают здесь в себе какие-то новые стороны личности, новые богатства, дополнительные духовные ресурсы, о которых раньше, в «той жизни», или не догадывались, или гасили за отсутствием выхода. Израиль — большое испытание, но и большие возможности.

— И никаких разочарований?

— Разочарований? Не знаю, можно ли назвать это разочарованием, но я, когда ехала, совсем иначе представляла себе природу Израиля, чем-то на манер кавказского Черноморья: синее небо, теплое огромное море и превеликое множество пальм. Всегда любила пальмы, детская была мечта: жить под пальмами. Небо оказалось синее, море безбрежное, а пальм, к удивлению моему, очень мало.

Но, знаете, прошло это мое разочарование. И совсем не потому, что привыкла, а образовались совсем новые интимные связи с израильской природой, глубинные, на другом — не на красоте одной, — основанные... Я всю жизнь принадлежала к тем немалочисленным людям, у которых очень негативная, тяжелая реакция на дождь, да еще затяжной, «сезонный»: тоска, слезы в горле, мутная голова, жить не хочется, словом — депрессия. И вот — первый дождь в Израиле, да не случайный, а начало сезона. И — ничего, как при солнышке. Дальше — больше: не только что в дожди не наступают депрессии, а совсем наоборот: если и было раньше плохое настроение, дождь его исправляет мгновенно. Картина простая: дождь для Израиля — вопрос жизни. Я хочу сказать, что мои отношения с Израилем — это уже не только отношения с обществом, с людьми, с профессиональной средой, это отношения с землей как с живым и родным существом. Вот чего никогда у меня раньше не было, не могло быть... Наверно, это и есть чувство Родины...

— Дети?

— Дочь учится в школе, сын в армии. Самая израильская ситуация, и мы уже — настоящая израильская семья со всеми ее проблемами, сложностями, надеждами и опасениями. Большинство друзей сына еще из среды «олим», а дочь — совершенная израильтянка. Не думаю, чтобы израильская школа давала больше конкретных знаний, чем советская, но она, несомненно, воспитывает более свободную, более широко и творчески мыслящую личность. А вообще-то дети в Израиле — тема бесконечная, особая. Отдельная тема.

{Pic}

Слева направо: Э. Диамант, Л. Диамант, Б. Грушко

Диамант Эммануил, 1937 г. рождения, инженер.

Жена Ирина, экономист.

Дочери Ирина и Дана.

Приехали из Киева в 1971 г. Живут в мошаве [12] «Аршах».

НЕЛЬЗЯ БЕЗ ПРОШЛОГО

Я приехал в Израиль в 1971 г. Для меня и моих друзей переезд сюда был не случайностью, а развитием определенных идей и событий. Мне не хотелось бы говорить о Киеве и о прошлом, но понятно, что движение за алию и движение алии не было стихийным. За этим стояли люди, и я был одним из них. И тогда, и теперь я понимал, что на мне определенная ответственность за судьбы людей, которых я там убеждал ехать в Израиль и которые сегодня в Израиле. Что же привело нас сюда? Мы все успели далеко уйти по пути ассимиляции и нас мало что связывало с еврейством. Но так получается, что в жизни каждого человека приходит срок, когда он начинает думать зачем он, кто он в этом мире. И тогда оказывается, что нельзя без прошлого. И тогда оказывается, что нельзя просто отмахнуться от этого груза, который до тебя и для тебя кто-то тысячелетиями тянул; груза, который тебе может быть и непонятен. Я не скажу, что он мне понятен. Я не знаю, зачем евреи в мире. Я только знаю, что это есть. И что кто-то до меня это донес. Почему же я сегодня своими руками должен положить этому конец? Я не мог и не считал нужным примириться с такой ролью в истории. И далеко не сразу стало ясно, что сохранить и продолжить прошлое можно только в Израиле.

СЕГОДНЯ СОХРАНЕНИЕ ЕВРЕЙСТВА — ЭТО СОХРАНЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

Но когда ты уже приезжаешь сюда, снова встает вопрос — что значит в этих новых условиях сохранение донесенного до тебя еврейства. Может ли сохранение быть музейным? Не думаю. Здесь в Израиле быстро понимаешь, что сегодня сохранение еврейства — это сохранение государства, его жизнеспособности, его возможности принимать сюда еще людей, как можно больше и как можно скорее. Для этого оно создано. В жизни же все гораздо сложнее и вскоре после нашего приезда выяснилось, что государство неспособно нас принять. Мы были так долго оторваны друг от друга, что только номинально оставались родственниками. Фактически мы были чужими, и оно меня не знало, и я его не знал. Другие его строили, другие за него сражались. Оно не мое. Мне на самом деле места в нем немного. И в то же время я пришел и объявил, что я член этого государства, что я часть его. Все мое. По принципу самозванства. И не сразу, и не в один момент стало ясно, что жить в этом государстве можно только по принципу самозванства. Взять свою судьбу и его судьбу в свои руки, насколько оно демократически тебе это позволяет. Тем, я думаю, эта странами прекрасна, в том и состоит полученная нами свобода, что ты имеешь право сделать это. Никто тебе этого права не давал, но оно признается за тобой, оно не оспаривается. Вот тогда и родилась идея Аршаха. Она называлась тогда не Аршах, а Алия-70. Она прошла с тех пор длинный и сложный путь от умозрительных пониманий и заключений до конкретного приложения себя к месту и к действию.