Дольчино

— Отбрось сомнения, Марго, правда ко всем одинаково добра! Каждый, в ком теплится хоть крупица любви, получит свою долю счастья. — Дольчино ласково посмотрел ей в глаза. — Только доля эта будет разная. У кого любви хватает лишь для себя, тому и счастье на одного — маленькое, как свечной огарок. У других любви побольше, хватает на семью и родню, им и счастье побольше — вроде монастырской лампады, что освещает тесную келью. Но есть иная, по-настоящему великая любовь, она выходит далеко за пределы личного и способна объять весь божий мир. И для тех, чьё сердце способно вместить ту любовь, счастье сияет ярче солнца.

— Но скажи, любимый, неужели тебя никогда не волнует мысль о смерти?

— Волнует? Раз это неизбежно, к чему волноваться! Мы идём туда, куда всё идёт. Так было с теми, кто жил до нас, так будет и с теми, кто появится на свет после.

— И тебе не жаль будет расстаться с жизнью? Не хотелось бы продлить её подольше?

— Когда настанет мой час, я встречу его спокойно. Долголетие не в том, чтобы жить много. Иной прозябает до ста лет и не сделает ничего достойного. Важно не то, сколько человек живёт, а сколько он живёт как человек.

— В последние дни, — продолжала Маргарита, — я часто задумываюсь над тем, что предсказывал Сегарелли в своих проповедях. Трудно даже себе представить, какой станет земля, когда люди-перестанут грабить друг друга. Навсегда исчезнут войны, голод, болезни. Всякий сможет заниматься любимым делом. Вот заглянуть бы вперёд, хоть на миг увидеть грядущее. Как по-твоему, скоро ли наступит царство справедливости?

— Чтобы смотреть в будущее, надо постичь прошлое и настоящее, — улыбнулся Дольчино. — Не знаю, когда это будет, только то время придёт тем скорее, чем смелее мы будем драться за него.

Они замолчали и долго сидели неподвижно, прислушиваясь к песне. Полные страсти и силы слова невольно захватывали и уносили в звёздную даль к тому, чьим именем они взялись переделать мир.

Прошло две недели. Под скалой, у родника, возник лагерь. Там, где недавно бродили дикие козы и летали горные орлы, появились десятки хижин. Вольная апостольская коммуна быстро росла. По вечерам Дольчино рассылал по округе проповедников. И каждый день отовсюду к ним стекался народ. Приходили беглые крестьяне, слуги местных сеньоров, нищие и даже разбойники. Здесь, на горе, все были равны, всё было общим, и люди, никогда раньше не знавшие друг друга, становились братьями.

Однажды из соседнего селения Гаттинара явилась большая группа крестьян. К Дольчино подошёл невысокий старик с седой бородой до пояса.

— Просим помощи и защиты, — поклонившись, сказал бородач. — Уже два дня в деревне стоят сборщики податей. Они обобрали почти каждый двор. Завтра верчельцы собираются вернуться в город. Если дать им увезти последний хлеб, наши семьи зимой погибнут. Вот мы и решили звать вас к себе в Гаттинару.

Вождь апостолов долго стоял в раздумье. Наконец он обратился к крестьянам:

— Вы хотите быть с нами, но готовы ли вы до конца драться за святое дело?

Из толпы вышел худой, оборванный человек.

— Ты спрашиваешь, готовы ли мы? Смотри! — Он показал на свои лохмотья. — С тех пор как сеньоры отняли у нас лучшие земли, мы живём хуже бездомных собак. Проклятые воры оставили лишь камень и болота. Пастухам негде пасти скот, хлеборобам — сеять хлеб. Кто, кроме вас, поможет вернуть угодья? — Говоривший сорвал с шеи висевший на шнуре медный крест и поднял его над головой: — Клянусь именем Христа насмерть биться с сеньорами!

— Клянёмся! — точно эхо, отозвались остальные.

Все, у кого были кресты, подняли их вверх. Дольчино вынул меч и повернулся к толпе.

— И я клянусь никогда не покидать вас в беде! — Он поднял оружие и протянул его вперёд. — Отныне мы будем вместе бить врагов, и пусть меня покарает небо, если эта рука вам когда-нибудь изменит.

В тот же день братья вступили в Гаттинару и, прогнав оттуда податных сборщиков, расположились лагерем в селении.

Хозяин Романьяно

Недалеко от Гаттинары, на другом берегу Сезии, возвышались башни романьянского замка. Новарский рыцарь сеньор Бруцати дель Романьяно, владелец земель, простиравшихся от Гемме до Гриньяско, выделялся среди местных феодалов не только богатством и знатностью, но и слыл храбрым кондотьером. Все знали его как опытного военачальника, никогда не терявшего хладнокровия в трудную минуту.

Это был высокий брюнет лет сорока пяти, с крупными чертами лица и резкими движениями человека, привыкшего повелевать. Щедрый с вассалами и великодушный с солдатами, он был жесток с крестьянами и коварен с недругами-соседями.

Одеваясь перед трёхстворчатым венецианским зеркалом, Бруцати собирался на охоту. Ещё накануне доезжачим был отдан приказ начать слежку зверя. Хозяин Романьяно с удовольствием прислушивался к суматохе, поднявшейся по случаю выезда.

Со двора доносились окрики конюших, ржание лошадей, лай собак. Со стороны людской и оружейной слышались позвякивание доспехов и голоса солдат. В приоткрытую дверь были видны фигуры слуг и поваров, спешно накрывавших стол к раннему завтраку.

У окна, терпеливо дожидаясь конца туалета, в почтительной позе стоял кастелян.

— Что, Винченцо? Как новые латники? Надёжных людей прислали из Новары? — спросил сеньор, любуясь охотничьим костюмом тонкого флорентийского сукна.

— Да, мессере, молодцы один к одному. Такие не подведут.

— Хорошо, скоро проверим их в деле, — довольный, рыцарь провёл гребнем по усам. — Но скажи, в последнее время я что-то не вижу твоей плётки. Неужели она ещё действует тебе на нервы?

— Я решил больше не браться за плеть, — насупив брови, отозвался кастелян. — Ею должны пользоваться солдаты. Это научит их быть осмотрительней и храбрей. В другой раз не станут прятаться за мою спину.

— Ты становишься философом, — засмеялся Бруцати. — Видно, урок Дольчино не прошёл даром. Однако учти, мудрец, надо заставить латников работать на совесть. Мы вынуждены сейчас вдвое увеличить гарнизон, а следовательно, и расходы. К тому же, разрази меня гром, наши крестьяне всё больше заражаются ересью. Грех не спустить с них три шкуры.

В дверях показался слуга и доложил, что всё готово. Сеньор с кастеляном прошли в соседнюю залу, где был накрыт длинный дубовый стол.

— Уже рассвело. Не будем терять время. Покончим с завтраком — и на коней. — Бруцати дель Романьяно подошёл к своему креслу.

— Но ваша супруга ещё не встала, — робко заметила пожилая женщина, подводя к столу черноволосую девочку лет пяти.

— Пусть спит, обойдёмся без неё. Хватит с нас и одной дамы. — Рыцарь потрепал по щеке дочь и приказал кормилице усадить её рядом.

По знаку господина съехавшиеся для участия в охоте вассалы заняли отведённые им места. Толпившиеся у дальнего конца стола латники и домочадцы последовали их примеру. Румяно запёкшаяся на вертелах дичь в виноградном соусе расточала вокруг нежный аромат. Среди горок зелени и фруктов высились объёмистые фляги и графины с вином. Гости то и дело подливали из них в стаканы, славя щедрость и хлебосольство хозяина.

В разгар завтрака в залу стремительно вошёл человек в высоких сапогах и запылённом кожаном камзоле. Все выжидающе обернулись.

— Как, Сальери, удалось найти зверя? — нетерпеливо спросил Бруцати.

— В рощу у Монте-Верде забрёл матёрый кабан… Родриго и Марко идут по следу, — устало вытирая катившийся по лбу пот, ответил доезжачий, — да по дороге сюда на перевале я видел диких коз.

— Отлично, старина! Подкрепись-ка стаканчиком, и за дело! — Рыцарь поднялся из-за стола и направился к выходу.

Вассалы и латники, Глотая на ходу недожёванные куски, поспешили за ним. Через несколько минут сеньор, свита и стая гончих мчались за доезжачим, уверенно выбиравшим дорогу среди скалистых круч и зарослей кустарника. Вскоре послышались звуки рога. Псари спустили свору. Почуяв близость зверя, собаки рванулись вперёд. Всадники с копьями в руках пустились следом. Лес огласился топотом коней, криками охотников.