Божиею милостию Мы, Николай Вторый...

– Давненько мы не виделись, mon cher! [33] – первым нарушил молчание сенатор. Он улыбнулся и ласково посмотрел на своего мальчика. Потом пренебрежительно прищурился и кивнул в сторону великого князя: – Уже давно у нашего историка один и тот же разговор про Её Величество молодую Государыню: Карфаген должен быть разрушен! А скажи, Петюша, – вновь улыбнулся он корнету, – удался ли твой парад в Костроме?!

– Я несчастен, grand-peré! [34] – помрачнел румянощёкий корнет, и глаза его, дотоле весело блестевшие, словно потухли.

– Что так печально, mon ami? [35] – удивился седовласый и тоже румяный, но совсем по-другому, по-стариковски, сенатор. Он недоброжелательно кивнул в сторону великого князя: – Кто-нибудь из этих… царедворцев… испортил тебе настроение?

– Что вы, что вы, grand-peré! – решил развеять тревогу любимого деда Пётр. – Я сам… влюбился в девушку, на которой никогда не смогу жениться!..

– Это что же, купчиха какая-то или, ещё хуже, мещанка? – грозно спросил сенатор.

– Да нет! Это… – бросился как в омут головой Пётр, – великая княжна Татьяна Николаевна…

– Да-а-а!.. Огорошил ты меня, mon ami… – почесал в седой клинообразной бородке Ознобишин, – это надо ещё обмозговать, что хуже в твоём положении – неравнородность вниз или вверх… Ведь если вниз, а у тебя любовь, и баста, как у твоей матушки, к примеру, хотя он ей и ровня был, Царство ему Небесное… то самое худшее для тебя – это из гвардейского полка отчислят и в кавалерию переведут, – размышлял сенатор, поджимая губы и разводя руками. – А раз она великая княжна, да ещё и дочь Государя Императора, то надеяться можно только на неё, если и она тебя полюбит… То есть брак может быть, но только морганатическим… Поразил ты меня, mon cher, удивил…

– Но, grand-peré… – приготовился оправдываться Пётр, однако приход официанта с первым блюдом заставил его замолчать. Бесшумные движения артельщика и огорчённое молчание сенатора открыли свободную дорогу громкой речи великого князя и его менторскому тону, который молотком стучал по голове Петра, вгоняя в неё, словно гвозди, сплетни из гостиной «Гневной» Марии Фёдоровны.

– Зачем он так?.. Ведь это неприлично, – не скрыл своей обиды корнет и с недоумением посмотрел на деда, – даже непорядочно по отношению к его племяннику – Его Величеству Государю…

– Видишь ли, mon cher, и вдовствующая императрица, и великий князь Николай Михайлович, да и многие из других великих князей и великих княгинь не просто недолюбливают Венценосца и его Супругу – они люто ненавидят Их…

– А за что?! – удивился юный корнет. – Ведь ни царь, ни Царица вроде не делают им ничего плохого!..

– Причин много, mon ami, и главная из них – жажда власти для себя, для своих сыновей – ведь каждый из великих князей по закону о престолонаследии имеет свою очерёдность восшествия на престол, а цепь роковых случайностей в виде смертельной болезни Наследника Цесаревича, революций и террористических актов и других подобных шалостей судьбы может значительно приблизить шансы любого из них… К тому же сплетня и интрига очень ускоряют события!.. Если хочешь, то я тебе после обеда поведаю кое-что о таких делах в большом Романовском Семействе… Кстати, для тебя прояснятся и твои собственные возможности завоевать руку и сердце царской дочери… А пока – приятного аппетита! Кстати, я сегодня заказал точно такой обед, какой должны были подавать в Костроме, на борту парохода «Межень», во время царского приёма… Ты был на нём?.. Ах да, твой чин ведь ещё слишком мал, чтобы получить место за царским столом… Ну, Бог с ним, отведай-ка супа из молодой зелени с пирожком, и давай послушаем, что хочет дядя царя донести через своих клевретов в салоны и для дальнейшего распространения так называемой «общественностью»…

Между тем просвещённый великий князь Николай Михайлович, расправившись с очередным блюдом и оросив рот бокалом красного вина, неутомимо продолжал плести свою бесконечную сплетню.

– Боже мой! До чего мы дожили! Что творится в России! – отнял он салфетку от усов и воздел её к небу приёмом заправского социал-демократического оратора. – Более позорного времени за три столетия Дома Романовых, наверное, и не бывало! Управляет теперь матушкой-Россией не Государь Император, а проходимец Распутин, сибирский конокрад и хлыст! И он публично заявляет, что не царица в нём нуждается, а сам батюшка-царь, Николай Александрович! До чего же мы дожили!.. – И великий князь с интересом обвёл глазами слушателей, желая узнать впечатление, которое он произвёл на них этой тирадой.

Испытанные сотрапезники великого князя привычно сделали вид восторженного удивления смелостью и праведностью дяди царя и свежестью его информации. Каждый из тех, кто в клубе постоянно окружал Николая Михайловича, ловил каждое его слово, лукаво прикидывал теперь, куда он понесёт сплетню из самых высоких сфер империи и где он будет делать вид, что очень близок к царственному источнику, пустившему её в обращение.

Насладившись успехом своих откровений, великий князь продолжал:

– Недавно моя бедная сестра Минни говорила мне, что обсуждала проблему Распутина с Михаилом Владимировичем Родзянкой [36] и Владимиром Николаевичем Коковцовым [37]. И Председателю Государственной думы и нашему премьеру ея величество подтвердила в тревоге за судьбы империи нашей, что несчастная ея невестка не понимает, что губит династию и себя. С немецким упрямством Аликс верит в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны что-либо сделать…

– Ах! Ах! – вздохнул кто-то из окружения великого князя, словно подбадривая рассказчика. – Какой кошмар! И никто не может ничем помочь?!

– Нет! Положительно, господа, это нетерпимо!.. – закатил глаза великий князь. – А вы знаете, что, когда лидер Думы продемонстрировал Государю фотографию, на которой Распутин сидел в окружении женщин, и сообщил царю, что этот святоша и проповедник ходил – о ужас!.. – с женщинами в баню, мой бедный племянник только и смог ему ответить: «Так что же здесь особенного? Ведь у простолюдинов это принято!» Он, верно, и сам был бы не прочь сходить в ту же баню, да ещё и с Вырубовой!.. – бросил как бы невзначай комок грязи в Императора фрондирующий дядюшка. Он, конечно, представлял, что эти крамольные и просто грязные слухи, которые он с таким удовольствием распространял в «благороднейшем» собрании Яхт-клуба, кем-нибудь из возмущённых слушателей будут доведены до сведения начальника канцелярии министерства Двора генерала Мосолова. И хитрейший царедворец найдёт момент сообщить о них Императору. Но, зная добрый и деликатный характер своего царствующего тёзки, его какую-то беззащитность от злобных выпадов родственников, Николай Михайлович не боялся лично для себя никаких жестоких последствий. Как мелкий и подленький человек, он к тому же тихо радовался, что доставляет племяннику душевную боль и незаживающую рану от обиды за его нежно и преданно любимую жену.

Официант принёс на отдалённый столик новую перемену. После стерляди паровой это было седло дикой козы, источавшее нежный аромат мяса, шпигованного чесноком, и гарнир из овощей и маринованных плодов.

Сенатор уже давно сидел с печальным выражением лица. У Петра речи великого князя кроме смущения стали вызывать ещё и внутреннюю брезгливость. Не только потому, что он любил девушку, родителей которой столь откровенно и подло старались публично унизить и оскорбить. Гордый и честный характер юноши не принимал того, что это говорилось за спиной человека, которому они все – генералы и офицеры, в том числе и генерал-адъютант, великий князь, – присягали на личную верность. У корнета ещё были свежи в памяти слова присяги Государю, которые он при производстве в офицеры прошлым летом, после военного сбора в Красном Селе, произносил в присутствии самого Государя Императора и полкового священника: