Николай Романов — последний царь

— Русский народ единодушно откликнулся на мой призыв: встать дружно, всей Россией, откинув распри, на защиту родной земли и славянства…

Действительно, народ откинул распри, забыл партийную рознь и национальные счёты…

Их не забыл только он сам, Николай Романов, как мы уже видели выше…

Слова и приёмы кончились…

Началось огромное, гигантское, но всё же будничное дело ведения самой войны…

…Передо мною лежит несколько богато изданных книжек, написанных личным секретарём бывшего царя, генерал-майором Дм. Дубенским [64], выпущенных в свет министерством императорского двора…

Кажется, не может быть более благоприятствующего документа, как это сверхофициальное издание; и в тех сведениях, какие оно даёт, сомневаться нельзя…

А между тем — всё, что написано на сотнях страниц этих книг, тиснутых на меловой бумаге, с великолепными фототипиями, всё это, начиная с портрета бывшего царя и до последнего слова, им сказанного, говорит о мелочном облике того, кто волею случая стоял во главе России в эти великие годы мировой борьбы народов.

Можно подумать, что книга написана не усердным холопом-секретарём, а тонким, злым юмористом, решившим серьёзно, даже с пафосом говорить о таких вещах, которые могут вызвать только улыбку презрения или жест сожаления у каждого из здоровых людей.

Первая поездка на фронт состоялась 20 сентября, через два месяца после открытия военных действий, и длилась всего пять дней.

Вторая — одиннадцать дней, с 21 октября по 2 ноября.

В то время, как мы читали, что король Италии, посещая фронт, постоянно находится чуть ли не на линии фронта огня, входит в малейшие подробности, Николай ограничивался тем, что в своём роскошном поезде доезжал до Ставки, вполне безопасной в отношении нападений со стороны врагов.

Со своей многочисленной свитой прихлебателей, помогающих Николаю нести тяжесть царских обязанностей, всегда сопровождаемый изобличённым изменником, военным министром Сухомлиновым, царь вносил только лишнее напряжение и беспорядок в суровый уклад тяжёлой боевой жизни, которая даже на Ставку наложила свою освежающую мощную печать…

Хотел было царь явиться туда и со своим немцем Фредериксом, и с «немецким святым» Гришкой Распутиным… Но против этого восстал взбалмошный, жестокий, но всё же прямой и честный Верховный Главнокомандующий Николай Николаевич…

И, конечно, если зависть подтолкнула Николая сместить своего опытного родича и самому в слабые руки взять жезл Верховного Главнокомандующего, то немало этому безрассудному решению помогли происки против великого князя со стороны царицы и её присных с Распутиным во главе…

Но об этом после.

Покончив с подписанием целого вороха бумаг, присылаемых в Ставку из Петрограда министрами, царь, как гласит официальный отчёт Дубенского, «посещал полки, несущие сторожевую службу при Ставке, обходил сторожевые посты и здоровался с донцами-казаками и гвардейцами-кавалеристами»…

Словом, всё, как полагается делать… во время больших летних манёвров…

«24 октября, днём — Николай обошёл все помещения лейб-гвардейского Гусарского полка и конюшни».

25 октября той же чести удостоились конюшни и все помещения лейб-гвардейского Конного полка…

Здесь Николай, после двух только месяцев войны, проронил:

— Рад видеть мою дорогую конную гвардию во время похода после первой половины войны и выдержанных ею геройских битв!..

Это было сказано полкам, только что потерпевшим полный разгром в Восточной Пруссии, сказано в первые дни войны, когда грядущее ещё было темно и мрачно…

А Николаю уже мнилось, что мировая бойня прошла половину страшного пути и вступает во вторую, заключительную фазу!..

Согласно записям придворного летописца, царь не ограничился посещением полковых конюшен, казарм и офицерских собраний на боевом фронте…

Он объезжал и тыловые города, посещал крепости: Осовец, Ровно, Брест, Белосток, Ивангород, Гродно, Люблин, Седлец…

Все те укрепления и места, которые потом были взяты врагом… Частью — по прямой измене среди немецких вождей русского народа, частью по недостатку снарядов…

Обходил Николай и лазареты, переполненные ранеными, измученными людьми. Давал им кресты, медали… Всё, как полагается по уставу и церемониалу.

Вот, например, разговор, отмеченный в «летописи» как особенно трогательный и значительный.

— Как ты был ранен? — спрашивает царь ефрейтора Василия Чекмарёва.

— Ручной гранатой, ваше величество!

— А вы разве близко так сошлись?

— Да вот, маленько подальше, как ваше величество стоите передо мною! — наивно ответил раненый, вероятно, удивлённый, что царственный вождь не знает, на каком расстоянии можно получить рану от разрыва ручной гранаты…

— А ты какой губернии?

— Костромской, ваше величество…

— А видел меня, когда я был в Костроме в 1913 году? — не утерпел, задал вопрос Николай.

Вот тяжелораненый, Кузнецов.

— Как ты себя чувствуешь?..

— Теперь легше стало! — ответил Кузнецов. И, видя, что царь не говорит о грозной войне, кипящей там, на фронте, не вспоминает о семье воина, оставшейся где-то в тёмной, задавленной деревенской глуши, сам добавил: — Поживём, опять пойдём сражаться с ерманцами. У нас там, в Расее, братья и отцы осталися…

Николай ничего не нашёлся сказать; одарил медалью Кузнецова, простого пастуха, «ласково посмотрел на раненого, улыбнулся ему и отошёл», как отмечено в «летописи»…

Вот другой, подпрапорщик Кочубей, раненный в боях при реке Сане.

— Большие бои были на Сане? — вдруг задаёт ему вопрос Николай, как будто не знает, что там творилось…

— Так точно, здоровые были бои! — по-солдатски отвечает Кочубей.

— Лезли? — звучит следующий вопрос Николая.

— Здорово лезли! — рапортует подпрапорщик.

— Желаю тебе скорее поправиться! — закончил свою «милостивую беседу» царь и отошёл…

В том же духе проходили и все остальные встречи с ранеными.

Но вот, наконец, 25 сентября — Николай проявил настоящее геройство. Дадим слово генерал-майору Дубенскому: «Государь Император, выехав из Ставки, повелел поезду остановиться и проследовал в крепость Осовец, чтобы лично поблагодарить гарнизон за отражение атаки».

«Таким образом, Его Величество изволили быть вблизи боевой линии».

«Без всяких приготовлений, рано утром 25 сентября Его Величество, оставя свой поезд, в автомобилях, в сопровождении самых близких лиц свиты: военного министра Сухомлинова (ну конечно!! — Л. Ж.) и др. отправился в Осовец».

«Всё это было так необычно… Так просто, так близко к боевой линии: в 12 верстах в эти минуты шёл бой!» — восторгается придворный летописец.

И за то, что царь не решился ближе двенадцати вёрст подойти или подъехать к линии огня, да за последующие подвиги в таком же роде Николаю Романову был присуждён даже Георгиевский крест, который он принял и носил с гордостью.

В Ивангороде герой, комендант крепости генерал Шварц [65] по-спартански доложил государю:

— Атака крепости трижды отбита и неприятель трижды отражён!..

Генерал говорил царю о «сверхгеройстве» русских ратей, отразивших железный натиск немцев…

Царь улыбался и слушал молча… Слушал и Сухомлинов. И оба они сделали своё дело.

Сухомлинов постарался, чтобы не хватило снарядов… и геройский Осовец и Ивангород попали в руки врагов России… Царь ничего не сделал, чтобы помешать такому беспримерному предательству…

И эти крепости, и ряд других оказались в руках врага! А Николай посещал фронт, гостил в Ставке Верховного Главнокомандующего… Морщил своё отёкшее бледное лицо, слыша, что войска более восторженными кликами встречают Николая Николаевича, чем его самого…

И в конце концов, найдя удобный предлог, племянник сместил неудобного родича… Послал его подальше на Кавказ, вопреки общественному мнению, вопреки голосам союзников (вроде речи Бальфура [66], прославляющей работу великого князя на фронте)…