Николай Романов — последний царь

Как волны моря по мановению жезла Моисея, расступились народные волны, и Николай с женою и дочерьми прошёл во дворец между двумя стенами людских тел… Приветы народа своему вождю, как взрывы громовые, раскатывались над землёю…

Народ понял, какая опасность грозит земле, всему славянству, если не удастся отразить предательское нападение тевтонов, которые свыше четверти века деятельно готовились к своему разбойничьему подвигу.

Народ чувствовал, если не наверное знал, что к этой решающей борьбе мы не готовы, как не готовы и наши союзники: французы, балканские славяне… О том, что Англия тоже пойдёт против Германии, ещё никто не знал…

В тревоге за будущее, в подъёме всенародного негодования против наглого натиска врагов народ понял, что надо забыть прошлое… Простить тяжкие, бесчисленные грехи старой власти, объединиться вокруг знамён, реющих уже триста лет над необозримой Русью…

И, поняв всё это, простив, народ ликующей стеною окружил высший символ всенародной власти, живое выражение земской, государственной силы: своего царя, последнего Романова…

Себя, свою кровь, своё достояние каждый готов был принести на алтарь общего народного дела борьбы с захватчиками-тевтонами…

— Или мы, или они! — так понял вопрос народ русский и восторженно встречал Николая, откинув все прежние сомнения, всё недоверие к государю.

А понял ли царь: какая минута совершается? Может быть, и понял… Но выразить этого не сумел, не нашёл в собственной душе подходящего отклика и слова на чаяния и громы народных приветов…

Не сумел найти и настоящего, по-русски думающего и чувствующего даровитого человека, который составил бы ему ответ на вопль народной тревоги…

Вот с какими словами обратился Николай к представителям армии и флота, которые собрались перед своим вождём в залах дворца:

— Со спокойствием и достоинством встретила наша великая матушка Русь известие об объявлении нам войны.

Кем объявлена война, как надо определить это изменническое нападение, Николай предпочёл умолчать и продолжал свою речь:

— Убеждён, что с таким же чувством спокойствия мы доведём войну, какая бы она ни была, до конца.

Порыв народный, кипение души в стомиллионной громаде людской царь назвал «спокойствием». Он не призывал народ выявить свою национальную мощь, всю силу своего духа… Ринуться лавиной и выгнать орды Вильгельма из пределов России, пока они не укрепились там…

Нет! Он твердил: «спокойствие, спокойствие»!..

Как твердили это его граммофоны-министры… Только бы всё было спокойно и династия могла процветать.

И всё же государь понимал: надо сказать что-нибудь в лад общему настроению…

И неожиданно резко прозвучала фраза, выкраденная им из манифеста Александра I, изданного в 1812 году:

— Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин  н е  у й д ё т  с земли нашей…

Окружающие переглянулись, услышав намёк на историческую ситуацию 1812 года.

— И к вам, собранным здесь представителям дорогих мне войск гвардии и Петербургского военного округа, и в вашем лице обращаюсь ко всей  е д и н о р о д н о й,  е д и н о д у ш н о й,  крепкой, как стена гранитная, армии моей и благословляю её на труд ратный.

А через несколько месяцев из главного штаба царя полетели повсюду секретные циркуляры, натравливающие воинов-христиан на воинов-евреев и других инородцев… Эти циркуляры за подписью Алексеева, Н. Янушкевича, Яницкого, Г. Ждановича и других высших начальников даны в приложении к настоящей книге и могут ясно показать, что верховный вождь России, призывая к единению, к дружной работе по отпору врага, к забвению партийной розни, сам остался, как и был, членом дубровинско-марковских черносотенных союзов… Без попустительства и сочувствия русского царя такие погромные прокламации не могли бы летать по штабам русских армий, по всей Руси, порождая отвратительные взрывы народного самосуда там, на самом фронте, перед грозной линией вражеских полков…

Окончив речь во дворце, царь и царица нашли нужным показаться народу.

Бледный, вышел Николай на балкон. За ним, в глубине балкона, стояла «русская царица», немка Алиса. Толпа опустилась на колени. Грянуло «ура» и пение народного гимна. Конечно, можно удивляться теперь, как могла властная супруга допустить своего безвольного Нику до такой «дерзости», как объявление войны кайзеру.

Но тут приходит на ум и другое соображение.

О том, что Англия встанет за общее дело, бросит свой меч на весы мировой борьбы и этим даст перевес правому делу, — об этом ещё не знала Алиса, не угадывал и сам Николай Последний…

Возможно, объявление войны, допущенное этой самой «немкой», было лишь хитрым шахматным ходом, вовлечением России в борьбу, из которой империя должна выйти разгромленной, а Тевтония — победительницей…

Кто знает?

И сам Вильгельм, как выяснилось потом, не решился бы в 1914 году вступить в войну, если бы предвидел вмешательство Англии…

А сейчас Алиса, ещё не совсем оправившаяся от своего нервного нездоровья, граничащего, по словам Бехтерева и других врачей, её лечивших, с острым помешательством, стояла в тени дверной ниши, бледная как смерть, суровая, мрачная… И только при громких кликах народных вздрагивала и против воли всё глубже уходила в тень, как это делает каждое злое созданье, несущее вред другим и вечно ожидающее, что ему кто-нибудь отплатит тем же…

Отзвучали клики… излился восторг души народной, которая в этот миг по всей земле дала безмолвную клятву грудью стать за отчизну, забыв прежние обиды и зло, нанесённые России её царём и всей придворной шайкой грабителей-распутников.

В первые же три дня на сборные пункты явилось больше людей, чем было надо… А во всех других странах, даже в юнкерской, воинственно настроенной Германии, дело шло совсем иначе и мобилизация прошла с тем недобором, на какой рассчитывает обычно каждый генеральный штаб…

В России народ войны не ждал, не желал… К завоеваниям никто не стремился и никто о них не думал.

Но враг начал — и земля ополчилась. К сборным пунктам стали являться даже те, кто не был призван в первую очередь, не говоря о тысячах добровольцев, среди которых немалое место заняли девушки, женщины, мальчики двенадцати — пятнадцати лет, готовые стать на опасные места войсковых «бойскаутов»…

Под знаком патриотического народного подъёма состоялся созыв Государственной думы и Государственного совета, разъехавшихся было на летний отдых…

В речи перед избранниками народа и членами Государственного совета, собранными в царском дворце 26 июля 1914 года, Николай снова подчеркнул, что «мы защищаем свою честь и достоинство в пределах своей земли»… [63]

— Уверен, — сказал в заключение Николай, — что все, начиная с меня, исполнят свой долг до конца! Велик Бог земли Русской!

…Покончив текущие дела, подписав неотложные бумаги, назначения вроде облечения великого князя Николая Николаевича властью Верховного Главнокомандующего, Николай отбыл в свой летний тихий уголок…

Ещё одна прогулка по делам «державного представительства» ждала венценосного столоначальника — поездка в Москву.

Это дело Николай исполнил так же аккуратно и старательно, как всё, что творил во время своего двадцатидвухлетнего «сидения на троне»…

Выслушав тёплые, искренние, возвышенно звучащие приветы и обеты от представителей всех сословий, населяющих Москву, её уезды, всю Русь, перед лицом посланников всех союзных держав Николай говорил о «миролюбии русского народа, о его личном нежелании воевать, о его стремлениях найти подкрепление душевных сил в молитве у святынь московских»…

Новая речь императора всероссийского особенно уместно прозвучала здесь, в стенах древнего Кремля Московского, где каждый камень хранит отзвуки великих и прекрасных дел общеземского разума, души всенародной… Где каждая пядь земли, политая русскою кровью, — святыня для каждого мыслящего человека, не только для славянина и москвича.